— Ну-у… есть такое дело, — согласился Киости. — Что ж, ты, главное, сделай, что сможешь…
И они вместе направились туда, где расположился предводитель носильщиков.
— Если бы ты решил добыть единорога, — обратился к нему Киости, — что бы ты предпринял?
Гальванаускас задумался. По крайней мере, у Киости создалось такое впечатление. Глаза туземца оставались незамутненными, точно голубое небо. И такими же непроницаемыми. В конце концов Гальванаускас проговорил:
— Я бы посадил несколько охотников в засаду. А потом спугнул единорога таким образом, чтобы он пробежал мимо них и они смогли его подстрелить.
— Неплохо, — также после некоторого раздумья сказал Киости. Вытащил из поясного кошеля крупный медяк, на котором красовались оба подбородка позапрошлого императора, и вручил Гальванаускасу. — Спасибо.
У Гальванаускаса поясного кошеля не имелось. Как, собственно, и пояса. Он засунул медяк куда-то в набедренную повязку. Киости не удержался от мысли, что монетка должна была неминуемо выпасть, но туземца это, похоже, не беспокоило. Гальванаускас произнес фразу, истолкованную магическим словарем как «весьма щедро». Киости лишь много позже задумался, а не было ли иронии в этих словах.
Но издевался Гальванаускас или нет, а только придуманный им охотничий план был явно лучше всего, что успели на тот момент изобрести муссалмийцы. Барон Тойво тоже этому удивился, когда Киости ему рассказал.
— А эти белобрысые, оказывается, хитрованы, — сказал предводитель экспедиции.
Потом, правда, оказалось, что «лучший план» еще не значит «хороший». Спугнуть единорога было легко. Спугнуть единорога таким образом, чтобы он ринулся мимо определенного места, где засядут несколько муссалмийцев, оказалось попросту нереально. Единороги вприпрыжку убегали куда хотели, а вовсе не туда, куда их направляли охотники.
— Нас сюда послали драконов разыскивать, — с чопорным видом заявил барон Тойво. — А не время попусту тратить, гоняясь за единорогами!
— Но единороги, но крайней мере, точно здесь есть, господин, — сказал Киости. — В то время как драконы… — И он кивнул в сторону вершины, дымившей впереди. Теперь, в непосредственной близости, она уходила в небеса существенно выше, чем казалось при первом взгляде из джунглей. — Говорят, это нос одного из них. То есть даже не весь нос, а одна ноздря…
— Так ты не веришь, что мы в самом деле что-то найдем? — ощетинился Тойво.
Его неудовольствие было почти зримым, словно иглы у дикобраза.
— Важна не находка, а поиск, — снова процитировал Киости древнего поэта. — Сам посмотри, сколько нового мы обнаружили, отправившись за драконами! Тропического вампира и полосатых котов, потом «воробышков», а теперь еще и единорогов! Да люди, не попавшие к нам в экспедицию, до конца дней своих будут об этом жалеть…
— Мы приехали сюда искать не что попало, а конкретно драконов, — сказал барон Тойво. — Ты их здесь где-нибудь видишь?
— Нет, господин. Но я уже увидел уйму всего важного и интересного и знаю, что ничего из этого не встретил бы, не отправься мы сюда искать драконов, — ответил Киости. — Как по мне, ради познания чего- то нового любой предлог хорош…
— Мне. Нужен. Дракон, — глядя вверх, в сторону тихо курившегося кратера, отчеканил барон. — Настоящий дракон, чтоб ему! А не байки голых туземцев, которым не до конца потухший вулкан сойдет за драконью ноздрю!
Киости тоже не отказался бы заполучить настоящего живого дракона, но пренебрегать ради этой цели всем тем, что он реально мог получить, ему не хотелось. Как и самому барону Тойво, конечно. Разница между ними состояла лишь в том, что барон склонен был жаловаться, не получая желаемого. А Киости просто постигал ранее неведомое — драконов или нет, не так уж важно — и тем был счастлив. И по его мнению, настойчивость барона, вполне соответствовавшая размаху его мечтаний, была так же глупа, как и болтовня дикарей о драконьих ноздрях.
Примерно через неделю одуряюще безрезультатных попыток заставить единорогов бежать куда надо, муссалмийцы всего за полтора дня добыли целых четыре животных. Это привело к еще более жарким, чем прежде, спорам среди ученых. Например, о том, следовало ли причислять единорогов к роду лошадей или они были все-таки ближе к козам? Самцы оказались непарнокопытными, самочки же — парнокопытными, что, конечно, отнюдь не способствовало выяснению истины. Когда же кто-то из исследователей вскрыл тушу убитого единорога, сделанные при этом открытия породили новую волну дискуссий.
— А может, единороги вовсе не лошади и не козы, — предположил Киости, обращаясь к Суниле. — Может, они суть нечто совершенно своеобычное: просто единороги…
Лингвист закатил глаза.
— Что за нелепое замечание! — сказал он. — Попробуй выскажи его тем, кому положено в таких вещах разбираться, и обе стороны тебя в клочки разорвут.
— Скажи мне что-нибудь такое, чего я и так не знаю, — усмехнулся Киости.
Специалисты его профиля тоже не дураки были схватиться в непримиримой вражде, и это, конечно же, относилось и к коллегам Сунилы. Однако наблюдать, как представители другой науки дерутся, точно крабы в ведерке, без смеха он не мог.
Сам он без дела никоим образом не сидел. Сторонники обеих гипотез, как «лошадники», так и «козлятники», то и дело обращались к нему с просьбами магически зафиксировать кусочки добытых единорогов, чтобы отвезти их в империю и там как следует изучить. Обе стороны были совершенно уверены, что окончательная истина окажется на их стороне, а члены противоборствующей научной группировки непременно выставят себя кучкой безмозглых недоучек.
Что до Киости, то он познакомился с единорогами еще и с другой стороны. Не все мясо убитых единорогов было зафиксировано для науки, кое-что пошло и в походный котел. Киости на своем веку едал и козлятину, и конину. И полагал про себя, что лучшим поваром на свете был голод. И козлятину, и конину он когда-то ел с голодухи, и тем не менее оба вида мяса особо вкусными ему не показались. Так вот, в этом плане мясо единорога определенно превосходило мясо предполагаемых родственников. Киости никак не мог решить, на что оно больше походило: на телятину или на мясо ягненка. В любом случае, оно ему очень понравилось. А когда тебе нравится то, что ты ешь в экспедиции, это уже следует признать счастливой случайностью. Вероятность примерно такая же, как и возможность выжить после нападения вампира.
Взбираясь все выше по направлению к дымившемуся пику, члены экспедиции по-прежнему убивали единорогов. К искусству Киости прибегали все реже и реже; и «лошадники», и «козлятники» набрали уже все образцы, в которых нуждались. А вот мясо единорогов — тушеное, жареное, запеченное — было постоянно на столе и у тех и у других.
Расправившись с порцией жареных ребрышек и ковыряя в зубах, Киости обратился к Улуотсу:
— Как думаешь, кто ими питается, когда в здешних местах не шныряют муссалмийские экспедиции?
— Это ты о чем? — удивился Улуотс.
Киости отмахнулся.
— Здесь, в горах, живет не так уж много туземцев, да и те довольно жалкий народец. Те носильщики, которых мы привели из саванны, против них сущие молодцы. Так что не убеждай меня, будто местные успешно охотятся на единорогов, все равно не поверю. Но кто-то — или что-то — это ведь делает? Не то единороги давно уже обглодали бы последний куст и вымерли с голоду!
— А-а, теперь вижу, куда ты клонишь… Умно! — кивнул Улуотс. Задумался и предположил: — Не иначе драконы их ловят!
— Может быть, — кивнул Киости. Сказать, что он сам не думал об этом, значило бы гнусно солгать. — Только мы что-то не замечали драконов, бросающихся на них с небес…
— Да, не замечали пока, — согласился Улуотс. — Думаю, повыше надо забраться.
По мнению Киости, Улуотс нес заведомую чушь. Если бы драконы бросались на единорогов с небес, муссалмийцы давно уже засекли бы их парящими в этих самых небесах. Киости в этом сомневался не больше, чем в собственном имени. Однако кто сказал, что драконы должны непременно летать? Может, они
