находящий женщину непривлекательной и желающий сообщить ей об этом. Та завизжала. Бембо тоже окинул ее взглядом и пришел к выводу, что ничего особенного в ней действительно нет, хотя бесплатный уксус за вино сойти может.
Бембо с усталым видом вытащил из-за пояса блокнот.
– Ваши имена! – прорычал он. – И не вздумайте юлить. Все проверит чародей. А тех, кто врет жандарму при исполнении, у нас не любят.
Женщина назвалась Габриной, мужчина – Балозио.
– Ну как же, – съехидничала Габрина. – При рождении нарекли тебя, небось, Баложу.
Альгарвейское имя она переложила на манер елгаванских или валмиерских.
– А как тебя нарекли, твой отец и не знал, – бросил в ответ Балозио: оскорбление настолько же альгарвейское, насколько долог выдался день.
Габрина вновь завизжала. Балозио заорал на нее.
– Заткнитесь! – рявкнул Бембо, с одинаковой ненавистью глядя на обоих, и ткнул пальцем в сторону потаскухи: – Ты! Что он пытался у тебя стянуть? И как?
– Кошель с пояса, – ответила она, покачав бедром. Привлекательности в глазах Бембо ей это не добавило.
– Ах ты, лживая шлюха! – взвыл Балозио. Габрина ответила ему неприличным жестом. – Я всего-то ее по заднице хотел шлепнуть! – добавил он, обращаясь к жандарму.
На мгновение Бембо поверил ему – он и сам часто пощупывал встречных девчонок. Но потом он перестал думать как мужчина и начал думать как жандарм.
– Погоди-ка, погоди! – заметил он. – Минуту назад ты меня уверял, что ничего не хотел от этой бабы!
– Это кто тебе баба, ты, бочка с салом?! – завыла Габрина.
Бембо перехватил дубинку поудобнее.
– А вот за это и ты у меня в участок попадешь. Там разберемся.
Балозио и Габрина воззрились на него с ужасом. Если бы один ринулся улепетывать направо, а другой – налево, Бембо не знал бы, что делать. Позвать на помощь прохожих – так неизвестно еще, кому те станут помогать с большей охотой, жандарму или его жертвам: он хорошо знал своих соотечественников. Если бы они иначе относились к своему гражданскому долгу, Альгарве не требовалось бы столько жандармов.
Однако спорщики бежать не стали. Бембо многозначительно шлепнул дубинкой по ладони.
– Пошли! – рыкнул он.
И те пошли – без охоты, но покорно.
Прежде чем кому-нибудь из них пришла в голову фантазия сбежать, Бембо увидал в отдалении другого жандарма и подозвал его взмахом руки.
– В чем дело? – поинтересовался тот – дородный парень по имени Орасте.
– Пропади я пропадом, коли сам знаю, – ответил Бембо. – Этот вот заявляет, будто рукам волю дал, понимаешь? А эта – что он пытался стащить ее кошелек.
Орасте оглядел Габрину и слегка покачал бедрами взад-вперед – видно, ему понравилось. Габрина это заметила и соблазнительно облизнула губы. На Балозио жандарм поглядел с тем же выражением лица, с каким осматривал бы навозную лепешку.
– Не встречал еще чучелка, который не стащил бы чего при первом удобном случае, – проворчал он.
От природы светлокожий, Балозио побледнел еще сильней и стал похож на привидение.
– Знаете что, – отрезал он. – Я честный человек! Я всегда был честный человек и верный подданный! – Поднять шум у него не слишком получалось – слова его прозвучали не так дерзко, как испуганно. – Я же не виноват, что таким родился, – добавил он совсем уже жалобно.
Габрина исхитрилась прильнуть на секунду к Орасте.
– А по мне, так на елгаванского шпиона он похож, – промурлыкала она голосом, какого обычно не услышишь за порогом спальни.
Балозио в расстройстве чувств этого обмена любезностями не заметил.
– На дурную болезнь ты похожа! – огрызнулся он.
– Заткнись, каунианин, – страшным голосом прохрипел Орасте.
Можно было подумать, что он изображает военного вождя древних альгарвейцев, – Бембо подозревал, что его товарищ тоже читает исторические романчики.
Орасте уже готов был отходить Балозио дубинкой, когда Бембо шепнул ему на ухо:
– Поосторожней! А если он
По виду светловолосого предположить это было трудно, но случалось и не такое. Орасте скорчил рожу, но отступился.
Когда вся компания поднялась по лестнице и ввалилась в участок, сержант Пезаро торопливо опустил пирожное со сливами, которое жевал, но крошки слоеного теста застряли у него в узенькой бородке.
– В чем дело? – проворчал сержант.
Все заговорили, заорали, завизжали хором, сопровождая все более громкие вопли все более яростной жестикуляцией. Балозио каким-то образом очутился на полу – как именно, Бембо не заметил, потому что обменивался с Габриной недобрыми словами.
Пезаро, как большинство альгарвейцев, обладал способностью слушать нескольких собеседников разом.
– Хватит, – проронил он, наслушавшись и насмотревшись. – Бембо, тащи этого олуха, – он указал на Балозио, – в архив. Если он пытался стащить что плохо лежит – в камеру и под суд. Орасте, ты займись девкой. То же самое: если пыталась надуть клиентов – за решетку, если нет – вышвырни ее на улицу.
Бембо подумал было, что Габрина обрушится на Пезаро, посмевшего приписать ей «клиентов». Но потаскушка оказалась хитрей: она послала Орасте еще одну призывную улыбку, и дородный жандарм, по всем признакам, готовы был отозваться. У Бембо появилось подозрение, что архивы будут подвергнуты не столь тщательному досмотру, как потрепанная персона Габрины.
Бембо покорно обернулся к Балозио. На щеке каунианина откуда-то появился синяк.
– Пошли, приятель, – молвил жандарм, – разберемся с тобой.
Дорогу в архивный отдел Балозио, похоже, знал, что показалось Бембо не вполне подобающим образу человека безупречной честности. Жандарм бросил на Саффу плотоядный взгляд. Художница ответила ему непристойным жестом, как Габрина – Балозио, и тут же подмигнула. Зачем она его дразнит – чтобы подбодрить или чтобы свести с ума? Скорее последнее.
Скучающий письмоводитель записал имя Балозио, снял у него отпечаток пальца и пробормотал заклятье. Один из бесчисленных ящиков за его спиной распахнулся сам собой. Чиновник кивнул Бембо.
– Ну точно, числятся у нас его пальчики. – Все с тем же скучным видом он вытащил нужную папку, водрузил на стол и открыл. Бембо узнал рисунок Саффы.
– Посмотрим, – бормотал письмоводитель, листая страницы. – Оштрафован за неуплату проститутке, карманная кража, еще раз карманная кража, привлекался за кражу кошелька… но в тот раз улик не нашли.
– Еще бы нашли! – воскликнул Балозио. – Я этого не делал! – Он развел руками в отчаянной мольбе. – Я каунианин, и все равно меня не смогли осудить! Ну какая на мне может быть после этого вина?
– Хватит и этого, – остановил Бембо письмоводителя. – Спасибо. Посидит за решеткой немного. Будет повод убрать с улиц хоть одного каунианина.
– Да я даже каунианского не знаю! – взвыл Балозио.
Чиновник не обратил на него внимания – он возвращал на место личное дело воришки. Бембо взял каунианина за локоть.
– Пошли, приятель. Пойдешь миром – отделаешься арестом. А нет…
Понурившись, Балозио двинулся за ним.
Корнелю пил горькое вино чужбины и питался сухим хлебом изгнанника. Он понимал, что метафора остается метафорой и хлеб, которым кормили его лагоанцы, был не черствей того, что привык он жевать на островах Сибиу. Теперь, когда Лагоаш вступил в войну с Альгарве, достать вино становилось непросто, но
