Да возрадуется ваше величество, но я с сожалением должен сообщить о новой и зловещей ереси, распространившейся среди крестьян и пастухов этой Фосом забытой провинции».
Крисп фыркнул. Почему предполагалось, что от подобных новостей он должен возрадоваться, всегда оставалось выше его понимания.
Ему иногда казалось, что официальный язык видесских документов создан специально для сокрытия их смысла. Его глаза вернулись к строчкам документа.
«Эта ересь показалась мне особенно вредоносной, словно темный бог Скотос специально рассчитывал с ее помощью совратить как легкомысленных, так и тех, кого при других обстоятельствах можно было бы назвать набожными. Насколько я сумел узнать, ее тенета таковы…»
Чем больше Крисп читал, чем меньше ему нравилось прочитанное.
Еретики, если Таронитий правильно понял суть их убеждений, верили в то, что материальный мир создан не Фосом, а Скотосом.
Свет Фоса, таким образом, находится лишь в душе, а не в теле, где эта душа обитает. Убийство, в примеру, есть не что иное, как высвобождение души из ловушки плоти. Поджог есть лишь уничтожение того, что по сути своей пепел. Даже грабеж благотворно влияет на жертву, ибо ослабляет ее связь с материальным миром. Словом, если создавать теологию специально для разбойников, то лучше не придумаешь.
«Это злодейство было замышлено и распространено неким Фанасием, поэтому еретики называют себя фанасиотами. Молю ваше величество поскорее прислать побольше жрецов для обучения местных жителей правильной доктрине и побольше солдат, дабы одолеть фанасиотов и защитить перепуганных правоверных от грабежей. Да пребудет всегда с вами Фос и да укрепит он вас в борьбе со злом».
Крисп взял перо. «Ваша просьба будет удовлетворена», — написал он на письме священника. Потом придвинул вощеную табличку и записал для себя стилем два напоминания на утро: попросить вселенского патриарха Оксития выслать в Питиос священников и написать наместнику провинции, чтобы тот переместил войска к окрестностям пограничного города.
Перечитав послание Таронития, он положил его и покачал головой.
Видессиане, прирожденные спорщики, были не в состоянии, обретя веру, просто оставить ее как есть. Встретившись, двое видессиан тут же начинали обсуждать тонкости религии: теологические дискуссии были для них столь же любимым развлечением, как и лошадиные бега в Амфитеатре. Однако на сей раз дискуссиями дело не ограничилось.
На третьей вощеной дощечке Крисп сделал для себя еще одну пометку: написать проект императорского эдикта, ставящего вне закона всякого, кто проповедует доктрины Фанасия. «И патриарху тоже», — приписал он. Отлучение от церкви сильно добавит вес эдикту.
Покончив с этим, он с облегчением занялся очередным, ничем не грозящим налоговым отчетом. Состояние дел в восточной провинции Девелтос весьма обрадовало правителя. Вскоре после того, как он стал Автократором, отряд северян-халогаев захватил крепость Девелтос. В нынешнем году доходы из этой провинции впервые превысили сумму, которую казна получала до падения крепости.
«Хорошая работа», — написал он внизу отчета. Логофеты и писцы, составлявшие кадастр для казначейства, узнают, что он ими доволен. Без их терпеливого и обычно нелюбимого в народе труда Видесс рухнет. Будучи императором, Крисп это прекрасно понимал.
Правда, когда он был крестьянином, сборщики налогов казались ему не лучше саранчи.
Автократор встал, потянулся, потер глаза. Работать при свечах было тяжело и с каждым годом становилось тяжелее из-за увеличивающейся дальнозоркости. Он не представлял, что станет делать, если зрение еще больше ухудшится. Неужели придется просить кого-нибудь зачитывать документы и надеяться, что он успеет запомнить достаточно информации, чтобы принять здравое решение? Крисп старался про это не думать, но пока что не находил лучшего решения.
Он снова потянулся и от души зевнул.
— Лучшим решением сейчас будет — поспать, — произнес он вслух, зажег небольшую лампу и задул свечи. Ноздри наполнил запах горячего воска.
Большинство факелов в коридоре уже угасло, а коптящее пламя еще горящих заставляло тень Криспа корчиться и извиваться, словно живую. Лампа, которую он нес, разливала вокруг бледную и тусклую лужицу света.
Он миновал комнату Барсима. Крисп когда-то жил в ней сам, ухитрившись стать одним из тех немногих вестиариев, кто не был евнухом. Ныне он занимал соседнее помещение — императорскую спальню. Он спал в ней дольше, чем в любом другом помещении за всю свою жизнь. Иногда это казалось ему в порядке вещей, но сегодня, как зачастую случалось, когда он над этим задумывался, представилось весьма странным.
Крисп распахнул двойные двери. В спальне кто-то шевельнулся, и по спине Автократора пробежал холодок. Быстро наклонившись, он выхватил из красного сапога кинжал и наполнил легкие воздухом, собираясь позвать на помощь халогаев, охраняющих вход в императорскую резиденцию. Автократоры в Видессе слишком часто умирали насильственной смертью.
Крик так и не прозвучал. Крисп быстро выпрямился. В постели его поджидал не убийца, а одна из дворцовых служанок. Девушка приглашающе улыбнулась императору.
— Не сегодня, Дрина, — покачал головой Крисп. — Я уже сказал почитаемому господину, что хочу просто выспаться.
— Но он сказал мне совсем другое, ваше величество, — возразила Дрина, пожимая плечами. Она выпрямилась, и ее обнаженные плечи блеснули в свете лампы. То, что находилось ниже плеч, осталось в тени, делая ее тело еще загадочнее. — Он велел мне прийти сюда и сделать вас счастливым, вот я и пришла.
— Должно быть, он ослышался, — буркнул Крисп, не веря собственным словам.
Барсим не ослышался. Иногда — и довольно часто — он попросту не прислушивался к его указаниям. Выходит, сегодня он решил поступить по-своему.
— Ладно, Дрина. Можешь идти.
— Да возрадуется ваше величество, но я не могу уйти так скоро, — тихо ответила девушка. — Если я вас оставлю, вестиарий будет очень недоволен.
«Да кто здесь правит, Барсим или я?» Но Крисп не стал произносить этого вслух. Он правил империей, но во дворце слово вестиария было законом. Некоторые евнухи-постельничие пользовались близостью к императору для собственного возвышения и обогащения, не забывая и про своих родственников. Барсим, к чести его, никогда так не поступал, а Крисп, со своей стороны, уступал ему в том, что касалось чисто дворцовых дел.
Вот и сейчас он вышел из неловкого положения так, как сумел:
— Хорошо. Оставайся, если хочешь. И не обязательно рассказывать, что мы спали каждый на своей половине постели.
Дрина все еще выглядела встревоженной, но, как любая хорошая служанка, знала, до какого предела можно безопасно настаивать, общаясь с хозяином.
— Как скажете, ваше величество. — Она перебралась на дальний край постели. — Ложитесь, где я была, — я тут согрела.
— Зима еще не наступила, к тому же, клянусь благим богом, я пока что не инвалид, — ответил он, фыркнув, но все же стянул через голову одежду и накинул ее на стоящую у постели вешалку.
Потом разулся, задул лампу и забрался в постель. Его кожи нежно коснулись теплые шелковые простыни. Опустив голову на пуховую подушку, он ощутил слабый сладковатый запах, оставшийся после Дрины.
На мгновение он захотел ее, несмотря на усталость, но когда раскрыл рот, чтобы сказать об этом, получился лишь могучий зевок. Кажется, он успел извиниться перед девушкой, но заснул так быстро, что полной уверенности у него так и не осталось.
Ночью он проснулся. С годами такие пробуждения становились все чаще. Через несколько секунд он вспомнил, что именно, мягкое и округлое прижимается к его боку. Дрина дышала ровно, легко и беззаботно, словно спящий ребенок. Крисп даже позавидовал ее безмятежности, потом улыбнулся, подумав, что в этом отчасти и его заслуга.
