Не успел он договорить, как подошедший солдат что-то ему сообщил. Кивнув, Саркис отпустил посыльного и повернулся к Криспу:
— Мне очень жаль, ваше величество, но теперь их уже сорок один.
— Если половине армии придется сторожить другую половину, — нахмурился Крисп, — то через несколько дней мы уже не сможем сражаться.
— Вот именно, — согласился Саркис. — И как вы сумеете заранее определить, кто кого будет сторожить?
— Сегодня утром у тебя восхитительный взгляд на события, верно, Саркис? — Крисп взглянул на небо из-под широких полей своей шляпы. — Ты радостен, как погода.
— Что есть, то есть. Полагаю, вам хочется, чтобы вам говорили правду, а не только приятные новости. Вот я и говорю: если мы не отыщем хорошую дорогу сегодня — ну, можно и завтра, но лучше сегодня, — то можно считать, что нынешняя кампания уже мертва и воняет, как недельная рыбная похлебка.
— Полагаю, ты прав, — уныло проговорил Крисп. — Разведчиков мы выслали, и это все, что мы сейчас можем сделать. Но если им не повезет… — Он недоговорил, не желая накликать неудачу.
После завтрака из лагеря выехали дополнительные отряды разведчиков.
Разбрызгивая грязь, всадники скрылись за пеленой дождя и клубящегося тумана.
Как и Крисп, солдаты провели долгий и скучный день, по возможности не выходя из палаток, спасая оружие и кольчуги от ржавчины, а себя — от сырости и холода, но без особого успеха.
Под вечер вернулись первые отряды разведчиков. Одного взгляда на их лица Криспу хватило, чтобы понять — новости плохие.
Офицеры разведчиков дополнили это впечатление скверными подробностями: реки от дождей вот- вот выйдут из берегов, почва с каждым часом все больше напоминает болото, а все пригодные для переправ места охраняют вооруженные отряды фанасиотов.
— Если бы переправу было можно найти, ваше величество, мы бы ее нашли, подытожил один из офицеров. — Но правда такова, что сделать это невозможно — не здесь и не сейчас.
Крисп шумно выдохнул, словно его ударили в живот. Одно дело соглашаться с Саркисом в том, что подчиненные должны говорить пусть горькую, но правду. И совсем другое — выслушивать слова, перечеркивающие все его планы. Но Крисп не продержался бы двадцать лет на троне, если бы выдавал желаемое за действительное: еще один урок, которым он обязан бедному покойному Анфиму.
— Вперед мы идти не можем, — сказал он, и командиры разведчиков дружно подтвердили его слова. — И владыке благому и премудрому известно, что оставаться здесь мы тоже не можем. — Хор согласных голосов прозвучал еще громче. И Крисп, хотя горькие слова душили его, произнес то, что должен был сказать:
— В таком случае у нас нет другого выбора, кроме как возвращаться в столицу. — Офицеры вновь согласились, и настроение Криспа это отнюдь не улучшило.
Фанасиоты, бредущие через крепостные ворота Эчмиадзина, не очень-то походили на возвращающуюся с триумфом армию. Фостий наблюдал триумфальные процессии, шествующие по Срединной улице, свидетельство мощи солдат его отца и хитроумия его генералов, и сам принимал в них участие.
Глядя из своей комнатушки на верхнем этаже цитадели, он не видел ни блеска, ни надменности, отличавшие привычные ему процессии. Идущие внизу вооруженные люди выглядели грязными, оборванными и до смерти усталыми, некоторые с повязками разной степени чистоты на руке, ноге или голове.
Фактически они не были победителями, потому что армия Криспа в конце концов вытеснила их с позиции, которую они пытались удержать.
Но даже поражение не имело значения. Имперская армия, прервав наступление, сейчас возвращалась в столицу.
Фостий до сих пор пытался понять смысл этого события. Почти всякий его разговор с отцом заканчивался ссорой. Но Фостий, сколько бы он ни противопоставлял себя отцу и ни выступал против большинства его принципов, не мог игнорировать длинный перечень отцовских побед. В глубине души он полагал, что Крисп станет относиться к фанасиотам так же, как к многочисленным прочим врагам. Но ошибся.
Дверь за его спиной распахнулась. Фостий обернулся. Всегда неприятная ухмылка Сиагрия сейчас показалась ему отвратительной.
— Эй, ты, пошли вниз, — сказал головорез. — Ливаний хочет с тобой потолковать.
Фостию не очень-то хотелось толковать с предводителем фанасиотов, но Сиагрий не предоставил ему выбора. Отступив в сторону, он пропустил Фостия вперед — не из почтительности, а чтобы помешать ему сделать что-нибудь за его спиной. Фостию было приятно, что его считают опасным; он стал бы еще счастливее, если бы это соответствовало реальности.
Винтовая лестница не имела перил, и Фостий знал, что если споткнется, то скатится до самого низа. Сиагрий, конечно же, будет хохотать тем громче, чем больше костей Фостий переломает.
Поэтому юноша на каждом шагу ставил ногу с предельной осторожностью, твердо решив не давать Сиагрию поводов для веселья.
Оказавшись у подножия лестницы, он, как это вошло у него уже в привычку, прошептал благодарственную молитву Фосу, столь же привычно убедившись сперва, что его никто не слышит. За долгие годы Крисп несколько раз сумел добиться важных успехов, просто умалчивая о неудачах и недостатках. И хотя это была отцовская тактика, Фостий успел убедиться в ее действенности.
Когда они пришли, оказалось, что Ливаний все еще во внутреннем дворике, где разглагольствует перед своими войсками. Фостию пришлось ждать, и он, не привыкший подчиняться чьей-то прихоти, кроме собственной — и еще Криспа, медленно, но верно стал закипать.
Тут из одного из боковых коридорчиков, чьи запутанные повороты Фостий все еще осваивал, вышла Оливрия. Улыбнувшись, она сказала:
— Видишь, сам благой бог благословил наш светлый путь победой. Чудесно, правда? И оставшись с нами сейчас, когда мы сметаем со своего пути все старое, ты получишь возможность стать таким, каким тебе предназначено судьбой.
— Верно, я не тот человек, каким должен был стать, — сказал Фостий, поколебавшись. Если бы он сейчас находился в армии, то половиной сердца, а может, и больше чем половиной, стремился бы к фанасиотам. Оказавшись же среди них, он с удивлением обнаружил, как сильно ему хочется вернуться, и приписал это тому, что прибыл в Эчмиадзин не по собственной воле.
— Теперь, когда наши отважные солдаты вернулись, ты сможешь чаще выходить и сам увидишь, как прекрасен наш светлый путь, — продолжила Оливрия. Если она и заметила нерешительность в его ответе, то виду не подала.
Сиагрий, прах его побери, кажется, замечал все.
Продемонстрировав в ухмылке щербатый рот, он вмешался в их разговор:
— Да и сбежать тебе будет труднее.
— Для побега сейчас погода неподходящая, — как можно равнодушнее отозвался Фостий. — В любом случае, Оливрия права: мне хочется посмотреть, как живут люди, вступившие на светлый путь.
— Она не только в этом права, — заметил Сиагрий. — Твой проклятый папаша не сумел поколотить нас так, как собирался. Готов поспорить, что к весне этими землями будет править Ливаний, и все пойдет плавно, как вода в реке.
Река, вода в которой не текла плавно, помогла фанасиотам больше, чем солдатские сабли — так Фостий понял, услышав новости. Но и эту мысль он оставил при себе.
— Что вы все о побеге да о побеге? — сказал Оливрия. — Хватит об этом, ведь мы хотим, чтобы ты остался и был доволен жизнью среди нас.
— А мне хочется, чтобы ты была мною довольна, — ответил Фостий. — Надеюсь, такое возможно.
— О, и я тоже! — Оливрия зарделась. А Фостий, впервые со дня похищения, с тоской вспомнил ее
