Оливрия рассказала, как треснула Сиагрия ночным горшком, а затем, когда Фостий описал, как они немедленно после этого покинули город.
— Так и следует поступать, — одобрительно заметил он. — Когда нужно быстро откуда-нибудь смыться, используй то, что под рукой, и убегай. Какой смысл сохранить золото, но при этом не добиться цели? Это напоминает мне… — Он внезапно стал серьезным и собранным. — Его величество Автократор…
— Э-э, да скажи просто «ваш отец», и дело с концом, — оборвал его Крисп. Иначе потратишь половину вечера на бессмысленную болтовню.
— Как прикажет его величество Автократор, — смиренно произнес Заид. Крисп тут же сделал вид, будто собирается швырнуть в него хлебной коркой. Улыбаясь, Заид повернулся к Фостию:
— Ваш отец сказал мне, что вы узнали нечто важное о ритуалах макуранского мага, служащего Ливанию.
— Верно, чародейный господин. — Фостий сделал над собой усилие, чтобы остаться в рамках формальностей; он едва не назвал мага «дядя Заид». — Однажды — это было уже после того, как я узнал, что Артапан из Макурана, — я выследил его и… — Он описал, каким образом узнал, что Артапан подпитывает свою колдовскую силу энергией смерти фанасиотов, решивших оборвать связи с материальным миром при помощи голодовки. — А если они оказывались недостаточно близки к смерти, он не стеснялся придушить их подушкой.
— Отвратительно, — пробормотал Катаколон. Заид же, напротив, встрепенулся, словно охотничья собака, взявшая след.
— Расскажите еще, — нетерпеливо попросил он. Оливрия удивленно взглянула на Фостия.
— Ты мне прежде об этом не рассказывал, — сказала она.
— Да, не рассказывал. Мне даже думать об этом не хотелось. К тому же я полагал, что говорить на эту тему в Эчмиадзине небезопасно. Слишком много ушей вокруг. — Фостий не доверял ей, даже когда они стали любовниками, и доверял не полностью, пока она не ударила Сиагрия горшком. Впрочем, об этом он умолчал.
— Продолжайте, — сказал Заид. — Здесь все друзья.
И Фостий, направляемый четкими вопросами мага, очень подробно поведал, как крался следом за Артапаном по улице, как стоял в вонючем переулке, подслушивая его разговор с Цепеем, и как фанасиот встретил преждевременную и насильственную смерть. — Но то был не единственный раз, когда я видел его поблизости от умирающих людей, — добавил он. — Помнишь, Оливрия? Он все околачивался вокруг дома Страбона, пока тот умирал.
— Верно, — кивнула девушка. — И возле Страбона, и возле других. Тогда я об этом не задумывалась — мало ли что нужно волшебникам?
Заид поерзал, но промолчал. Фостий подумал, что выглядит он совершенно нормальным для своего возраста мужчиной — если забыть о его магическом таланте.
Но все же он был единственным из волшебников, кого Фостий знал хорошо. Поди узнай, как выглядят другие?
— А молился ли он… оборвав… жизнь того еретика? — спросил Заид. — Я имею в виду, Фосу или Четырем Пророкам?
— Он говорил что-то на макуранском, но я ничего не понял, потому что не понимаю этого языка. Извини.
— Тут делу не поможешь, — заметил маг. — Вероятно, это в любом случае не имеет значения. Вы сами отметили, что переход от жизни к смерти является мощным источником магической энергии. Нам, верящим в Фоса, запрещено его использовать, иначе мы начнем настолько стремиться к этому источнику, что утратим справедливость и примемся убивать исключительно ради магии. Насколько мне известно, подобный запрет распространяется и на последователей Четырех Пророков, хотя я могу и ошибаться. С другой стороны, Артапан — его ведь так зовут? — может оказаться таким же еретиком по стандартам Машиза, какими являются фанасиоты по нашим.
— Все это представляло бы большой интерес для дискуссии в Чародейской коллегии, чародейный господин, но как это может повлиять на нас здесь, за ее стенами? Предположим, Артапан использует магию, которая подпитывается энергией смерти. Делает ли это его более опасным? И если да, то что мы можем противопоставить его магии?
— Твой отец движется прямиком к сути дела, — прошептала Оливрия, прикрыв ладонью рот.
— Да, он таков. — Фостий почесал щеку. — Его просто бесит, когда другие не поспевают ухватить суть, как это частенько случается. — Быть может, именно это объясняет те вспышки нетерпения, которые случались у отца при общении с ним? Но как может едва возмужавший юноша поспевать за мыслями взрослого мужчины, за плечами которого опыт всей его жизни, да еще с репутацией одного из лучших мастеров интриги во всем Видессе, стране интриганов?
Заид не заметил их перешептывания и ответил напрямую Криспу:
— Ваше величество, известно, что маг, использующий в своей тавматургии энергию смерти, приобретает силу, но одновременно становится более уязвимым для внешней магии. В подобного рода компенсации нет ничего удивительного. Искусство волшебства, что бы ни говорили по этому поводу невежды, не знает бесплатных чудес. Если в одной области что-то приобретается, то в другой теряется.
— И не только в волшебстве — такова жизнь, — заметил Крисп. — Если человек решил заработать, разведя большое стадо овец, он уже не сможет посадить на своей земле столько же ячменя, как прежде.
— Столько лет на троне, ваше величество, а вы все еще говорите как крестьянин, — усмехнулся Саркис. — Император из романа сказал бы, что нельзя воевать одновременно на западе и востоке, или что-нибудь в таком духе.
— В лед эти романы! — вмешался Фостий. — Если в каком-нибудь из них окажется хоть на медяк правды, то он станет первым из всех, что я прочитал.
Крисп взглянул на сына, вопросительно приподняв бровь, и, поразмыслив, трезво кивнул:
— А ты кое-чему научился, парень.
— А я выскажусь в пользу романов, — сказала Оливрия. — Где, как не в романе, пленнику удается сбежать при помощи дочери ересиарха, которая в него влюбилась?
Теперь Саркис расхохотался:
— Клянусь благим богом, а ведь девочка поймала и отца и сына в одну и ту же сеть. — Он хлебнул вина, заново наполнил свой кубок и хлебнул еще раз.
Когда Крисп посмотрел на Оливрию, в его глазах блеснула искорка изумления.
Император склонил голову, словно та сделала умный ход за игровой доской:
— В твоих словах есть кое-что, девушка.
— А вот и нет, — заупрямился Фостий. — В каком романе женщина изображена иначе, чем дрожащим от страха ничтожеством, и спасти ее способен только отважный герой? И в каком романе она спасает героя, шарахнув злодея ночным горшком?
— Он мне показался самым подходящим оружием в комнате, — пояснила Оливрия среди всеобщего смеха. — Кстати, никто и не ждет, что в романе все детали окажутся достоверными.
— Остерегайся своей красавицы, брат, — предупредил Катаколон. — Она быстро соображает.
В своих подружках Катаколон ценил лишь внешность и сговорчивость.
Неудивительно, подумалось Фостию, что он менял их одну за другой, словно пьяница кувшины вина в винном погребе. Но сегодня у него не было настроения ссориться с Катаколоном.
— Придется рискнуть, — ответил он, завершив разговор на эту тему.
Саркис заглянул в стоящий перед ним кувшин, зевнул и покачал головой, затем встал.
— Я иду спать, ваше величество, — объявил он и повернулся в Фостию:
— Рад, что вы вернулись, да еще с такой сообразительной дамой. — И он вышел в ночь.
Заид также поднялся:
— Я тоже пойду спать. Жаль, что не в моей власти запасать сон впрок, как садовая соня запасает жирок для зимней спячки. Полагаю, мне скоро предстоит серьезно заняться волшебством — в немалой
