они разрушат испанский храм. Видите, как накренился! И кто знает, что будет на этом месте через пятьсот лет.
Бой быков
Пласа де лос торос – Площадь быков – со стороны просто футбольный стадион. Правда, вокруг – бычьи изваяния, в натуральную величину, как памятники героям.
По длинному туннелю выбрались на трибуны, и чаша оказалась огромной, уходящей в глубь земли, подобно останкам Теночтитлана. На дне – песчаная арена. А меж трибун ощутим воздушный конус, опрокинутый и усеченный, быстро наполняемый сигарным дымом, – каждый уважающий себя курит здесь сигару.
С трибун, как из каменного колодца, на светлом еще небе видны звезды, особенно созвездие Быка. Взойдет Тореадор, и можно начинать – небесную, что ли битву?
Бой быков – все вроде ясно – должны помериться силами коровьи, с позволения сказать, самцы. На самом же деле с быком сойдется человек. Дерутся, или сражаются, как хотите. Меньше логики – больше символизма.
Пако возложил специальные корридные подушечки на каменную скамью, и они воссели. Медленно-медленно и так заметно-заметно росло напряжение в опрокинутом конусе и прорвалось стремительно высоким молниеподобным звуком трубы.
На арену, как чертик из табакерки, выпрыгнул косо бычина по имени Вечно Живой. Чуть проскакав, вскидывая задом, растерянно остановился. Трудно понять бычью душу, но, видно, была она в смятении. Посреди арены стоял Вечно Живой, покачиваясь и неотрывно глядя в желтый, девственный покуда, песок.
Тяжелые, как бронепоезда, как крепостные башни, с копьями в дланях, выехали пикадоры. Их лошади с холки до копыт под плотными стегаными халатами, вроде узбекских.
Как случайно попавший на банкет, ни с кем не знакомый, бык неловко прошелся, будто стесняясь, что одет не по этикету. И получил пикой в зад. Кто бы отнесся к этому философски? Редкий бы человек. А уж когда полон бычьих комплексов, – все предсказуемо! Вечно Живой коротко разбежался и врезался башкой в свисающие полы халата, едва не опрокинув лошадь. Воздушный конус содрогнулся – действо началось!
Быка пикадорили со всех сторон, и каждый укол, как выпитая рюмка, все больше заливал ему глаза кровавым туманом. Бык сообразил, что он простой шут на банкете. Подобно тупому бревну, таранил раз за разом передвижные башни.
Наконец, размеренным лошадиным шагом пикадоры удалились, уступив арену бандерильерос. Вечно Живому они даже понравились – невелики, а в руках, как букеты, пучки дротиков с разноцветными лентами. После разгона колюче-халатных кентавров бык, уже яростно опьяненный, решил – этих-то по закоулочкам! Но бандерильерос, увертываясь от рогов, ловко, обеими руками, всаживали дротики в бычий загривок. Ах, как проворны и юрки, как украсили быка пестрым ленточным убором! Бык не бык, а вроде цыганка мечется по желтому взрытому песку.
– Торо, торо, торо!!! – будто каменная лавина обрушивается с трибун, и Вечно Живой уже чувствует себя хозяином банкета. Или, черт знает, – хозяйкой. Или взбешенной невестой, поджидающей неверного жениха. Копытом взбивает, роет арену, ревет, роняя пену, и готов, готов ко всему, все трын-трава, песчинка на дороге и лепет одуванчика.
И серебряно-золотой, в чулках до колен, в черной пасквильной шапочке с оттопыренными ушками и красным полотном на шпаге выходит он, последний, с кем сталкивается бычья судьба, – тореро.
Движения медлительны, он выгнут в талии, как лук. Он единственный здесь хозяин и бог. Подвижная гипербола.
«Торо!» – зовет, укрывшись за тряпичным лоскутом. И бык врубается в зыбкую преграду. За нею, увы, – пустота.
Изысканно-спокойно, серебряной тенью тореро ускользнул. Он здесь, он рядом, он везде, но недоступен для быка, как для неверующего Бог.
«Оле, олле, оо-лл-ее!» – спиральная волна летит по трибунам в темное уже небо. Давно зажглись прожектора, и бык еще черней, песок желтей, тореро – призрачней и серебристей. Он опустился на колено. Подрагивающим алым полотном завораживает, маня, Вечно Живого. Быку все ясно – страшно трезв и понимает, что должен сыграть до конца. Бросается вперед, где пустота, пока еще живая.
«Оо-ллл-еее!» Тореро отвернулся. Вот его спина! С презрением и чинно, отбрасывая ногу, как на параде, идет за новой шпагой. Теперь он не тореро. Вернулся матадор – убийца.
Бык всхрапывает и мчится для последнего удара – рог или шпага?
«Шпага или рог?» – подумал матадор. Чуть-чуть отпрянув, точным жестом вонзил он шпагу в бычью плоть.
«Шпага!» – понял Вечно Живой, летя в бесконечную пустоту. Встал на колени. Вздернул черную немеющую губу – кровавая пена изо рта. Неловко завалился на бок, отряхивая песок с копыт. И умер.
На арену посыпались – сомбреро, мантильи, пончо, шали, простые пиджаки и шляпы, винные бурдючки, перчатки, веера. Это был триумф быка и тореро. Оба сыграли на славу.
Быку отрезали ухо и преподнесли тореро, что устанавливало их вечную связь. Тореро, помахивая теплым ухом, раскланивался. А Вечно Живого взвалили на тележку, запряженную парой лошадей, и совершили почетный полукруг. Тем временем как песок разглаживали для следующего боя. Коррида не знала отдыха и завершилась заполночь – семью заколотыми быками и множеством наградных ушей.
– О, бычье ухо! Как бы хотелось подержать в руке! – возбудилась Шурочка. – Большое, крепкое и волосатое, почти живое! Так эротично…
– Да ухватись за Пакино – не прогадаешь, – довольно зло сказал Василий.
Он вообще был потрясен и сбит с толку. Орал время от времени «торо!» и «олле!», но, кажется, дух Илий пошаливал, вселяясь то и дело в быков, – Василий живо ощущал уколы пикадоров, издевки бандерильерос. Раз еле удержался, чтобы не боднуть Пако. Глаза его устрашающе покраснели.
– Купим черные очки, – заботливо сказала Шурочка. – А то глаз – совсем рубиновый. Как у какого-нибудь… Моктесумы.
– Глаз Моктесумы изумрудный, – заметил Василий.
– Что-оо?! – подскочила Шурочка. – О чем ты?!
– Читал где-то, – удивился Василий, – что глаза у него зеленые были.
Шурочка быстро заговорила с Пако по-испански, и тот из-под треугольного лобика неожиданно цепко, гипнотически, как тореро на быка, поглядел на Василия. «Зря не боднул!» – жалел Василий остаток вечера.
Грудь пятитысячного размера
Ранним мексиканским утром выехали они из города и поднимались все выше и выше, в горы, имя которым Сьерра-Мадре.
Пако вел машину, не сбавляя скорости на поворотах. В бирюзовом костюме он был особенно хорош. И глаза горели, как фары дальнего света, весело и уверенно, будто он отрезвлял алкоголика или производил операцию на чьем-либо незавидном носу.
– Странно, – сказал Василий. – Хирург, нарколог, а работает простым гидом.
– Я тоже удивлялась, – согласилась Шурочка. – Но Пако так влюблен в свою страну! Он считает, что немногочисленные пьяницы только дополняют ее красоты, как, впрочем, и люди с дефектами лица. Все это наше сокровище, говорит, и не желает усредненности. И я его понимаю…
Время от времени город открывался далеко внизу, будто летели на самолете. По обочине дымили здоровенные котлы и жаровни, где варили кукурузу и запекали форель. А впереди внезапно, вроде из кулис, выросли в небесной синеве две огромные конические горы. Одна дымила, подобно кукурузному котлу, другая же просто тихо сияла снежной вершиной, как-то по- женски, успокоительно. Хотя дух замирал от первобытной мощи. В громадной неподвижности ощущалась космическая сила, которая заставляет шагать гору и подпрыгивать твердь земную.
– Наши! – гордо сказал Пако, как если бы представлял членов семейства. – Попокатепетль – Дымящая гора. Истаксиуатль – Белая женщина.
Парочка завораживала. Как все пред ними мелко. Домики, машины, людишки и городишки. Все тлен, и вечны лишь они – вулканы. «То, что уходит, оставаясь», – вспомнил Василий загадку Кецалькоатля. Нет, это дребедень – вулканы не уходят, – еще бы не хватало! – они всегда на месте. Ну извергнутся. Выйдут из себя. Но это не ответ на загадку.
– Голова Попо вздымается почти на пять с половиной тысяч метров! – указал Пако на дымящую вершину обеими руками, так что машина некоторое время мчалась по своей прихоти. – А у Исты, помимо головы, есть шея, ноги, волосы, даже серьги в ушах, – полноценная сеньора. Но самая высокая ее точка – грудь! Пять тысяч триста! – И он поглядел на Шурочку, как бы сравнивая размеры. Она же добросовестно переводила Василию не только то, что говорил Пако, но даже взгляд его, в чем скрывался, конечно, некий умысел.
– Я совершил множество восхождений на грудь Белой женщины, – продолжал Пако. – Это наслаждение! Будь я Попо, не торчал бы рядом под парами, а рухнул бы давно в ее объятия. Конехо! – воскликнул, резко тормозя.
Кролик – конехо – неторопливо перебегал дорогу. Машину занесло так, что душа Василия горестно охнула, зато дух Илий, как ни в чем не бывало, произнес:
– Так интересен здешний мир флоры и фауны – ацтекский плотник и серая лиса, прыгостенный троглодит и белохвостый олень, мексиканский мушкетер и койот, не говоря о кроликах. Отлучусь, с вашего позволения. В кратер загляну. Не скучайте, адьос! – И порхнул в приоткрытое окно.
Внезапное торможение, пятитысячники грудей, отбытие духа привели Ваську в смятение.
– Напугался что ли, дурачок? – спросила Шурочка и достала серебряную треугольную флягу с зеленым камнем в виде глаза.
– За кролика! – ответил Васька, прихлебывая виски. И если это был тост, то произнесенный очень кстати. Кролик Точтли – Бог пьянства и разгула – живо откликнулся и явился, заняв место отсутствующего духа.
Васька не отрывался от фляжки, пока не опустели все три угла, а зеленый глаз прищурился. Уже вулканы скрылись в небесной дымке, но образ их не отставал.
– Шуреночка! – припал Васька к плечу. – Ты моя белая женщина Иста, и у тебя лучшая в мире грудь!
– Откуда знаешь? – игриво вопрошала Шурочка. – У меня же не пятитысячный размер.
– Знаю – уверен! – он попытался измерить пядью грудь, но Шурочка чуть ускользнула, оставаясь в то же время так близко, рядом.
– То, что уходит, оставаясь! – сообразил Васька. – Женская грудь! И вся отгадка.
– Ты, дорогой, горяч, как вулкан. Не называть ли тебя Попо? – И она прислонилась щекой к его щеке.
– Кстати, амигос, – вмешался Пако. – Кое-что о Попо. В начале прошлого века энтузиасты сельского хозяйства решили добыть из кратера вулканический пепел для удобрения садов, полей и огородов. На вершину поднялась группа из двадцати человек. Заложили динамит, рванули. Увы, вулкан откликнулся мощным извержением, сгубив участников операции. Плохи шутки с Попо!
– А со мною можешь! – разрешил Васька. – Шути! Только динамита не закладывай. А, к примеру, текилу или пульке – валяй, не обижусь…
– Клиент в хорошей форме, – добавила Шурочка по-испански.
– Прекрасно! – кивнул Пако, давя педаль, – поддерживай, и все устроится, как нельзя лучше.
Машина вылетела на неимоверно прямую автостраду, прорезавшую горы Сьерра-Мадре, перемахивавшую ущелья и каньоны, летящую мимо кактусов, напоминавших храмовые органы, мимо-мимо, мимо – ко второй вершине серебряного треугольника городу Акапулько, омываемому водами условно Тихого океана.
Второй угол
Пальмовое напряжение
Когда на свет Божий является дитя человеческое, в тот же миг рождается какой-нибудь зверушка и на всю жизнь связаны их судьбы.
Васька Прун родился вместе с кроликом Точтли. Они были, как говорится, на короткой ноге. Бог пьянства и распутства без труда мог свернуть Ваську с пути истинного. Хотя кто с уверенностью отличит истинный от ложного? Это дело потяжелее, чем разобраться в опятах. Шаг влево, шаг вправо…
Слева и справа от дороги стройными рядами шли корабельные пальмы. Ваське казалось, что крепкие стволы подрагивают в любовном напряжении, извергая взрывообразно ажурную крону.
Уже тихоокеанский воздух дурманил голову, и Васька возбудился всем организмом, один из членов которого затвердел, как кокосовая пальма.
