опрокинул ее в свой ротик, живо напомнивший распахнутую дверь избы. Затем задумчиво и долго огляделся.
– Что следовало обычно за сим актом в нашем отечестве? – спросил, извлекая из трусов учительскую указку и контурную карту Российской империи.
Петя был совершенно растерян и не мог ответить на этот простой вопрос.
– В нашем отечестве, – терпеливо разъяснял Бродя, тыча указкой в какие-то необъяснимые, впрочем, дали, – обыкновенно занюхивали. Чем попадется! – И он жадно понюхал контурную карту.
Конечно, «понюхал» – не то слово. Этим коротким движением носа Бродя как бы вобрал в себя всю контурно-энергетическую информацию, содержащуюся в карте. Он смел границы прибалтийских и закавказских республик и, кажется, охристианил мусульманский восток.
– Не так, совсем не так, но очень похоже поставлено дело в империи майя, – набуробил Бродя вторую чарку. – Валяй! – Молвил задушевно.
И Петин организм, истомленный ранним предрассветным часом, принял эту чарку так благодарно, как только может новорожденный принять материнское молоко. И пока от этого внезапного дара он пребывал в некотором блаженном изумлении, Бродя совершил древний майский ритуал.
Нет, он не дал ни манго, ни папайу, ни мамайу, ни авокадо. Все было куда проще, натуральней. Педро уж было потянулся к контурной карте, но Бродя в мгновение ока прокрутил его трижды вокруг оси, а затем постучал пустой чаркой по голове, в которой тут же, несмотря на ранний предрассветный час, взошло яркое солнце.
– Что это было? – только и смог спросить Петя.
– Брат! – ответил Бродя, умиляясь. – Это текила, брат! Это древний, незапамятных времен обычай! Знаешь, майя были так добры и гуманны. Вот, говорят, имели место человеческие жертвоприношения. Ну что же – не будем отрицать, – и он махнул перьями, напомнив грозного верховного бога Кукулькана. – Но знаешь ли ты, брат, что на алтаре каждой жертве давали глоток текилы?! И поверь, всегда была куча добровольцев. Были очередники! Запись!
Педро представил, как толпятся люди перед жертвенным алтарем, сверяя чернильные номера на ладонях.
Только глоток текилы, и голова твоя живет вечностью, солидаризируясь с твоею же душой и пролетариями всех стран над гнездом кукушки. Только после глотка текилы начинается путь познания.
Говорят, кактус агава, из которого делают, нет, лучше сказать, добывают текилу, был доставлен в доисторические времена на нашу грешную уже землю прямехонько с умершей сожженной солнцем планеты Меркурий.
Почему, спрашивается, так много летающих тарелок на древней земле майя? Чего им тут, собственно, делать? Не учиться же уму-разуму у нынешних мексиканцев! Последние научные изыскания говорят о том, что пришельцы запасаются текилой. Жить не могут без ее энергии. К тому же есть гипотеза, что и тарелки их действуют в основном на этом дивном горючем.
А Бродя? Разве мог бы он родиться в Петином сознании без текилы. Ну да ладно, оставим их в покое – пусть себе гуляют в черных трусах и павлиньих перьях среди ветвистых кактусов агавы, совершая время от времени известный уже ритуал.
Я хочу сказать другое. Мысль моя, как никогда, свежа и плодотворна. И я чувствую, как из бренного моего организма текила выводит вредные вещества. О, много их накопилось за годы жизни! Я уж давно перешел тот рубеж, когда Данте спускался в ад, а Пушкин в последний раз стрелялся на дуэли. Вредные вещества сказываются на моем литературном стиле. Простите, друзья!
Но если бы я пил текилу лет с двадцати… О, как бы кристально чисты и звонки были мои внутренности и мой слог! Признаюсь, за последний год я практически распростился с холестерином. Так и говорю: «Прощай, холестерин! Не поминай лихом. Здравствуй, здравствуй, дорогая текила!»
Конечно, как считает Бродя, злоупотребление может быть чревато. Но один глоток! Ну, два—пять.
Лучше – пять. После двадцати пяти, если уж заниматься арифметикой, следует, так сказать, – вышка, жертвенный алтарь.
То есть в принципе ничего страшного. Просто вы превращаетесь временно в пирамидальный кактус агаву, произрастающий на выжженной солнцем планете Меркурий. Ваши сочные листочки скукоживаются и опадают. Корни безнадежно тянутся к отсутствующей влаге. А в стволе – головокружение и тошнота. Что тут поделаешь?!
Но есть, есть одно средство, проверенное тысячелетиями майской истории. Да, вы правы – глоток текилы! Затем три оборота вокруг оси и легкое постукивание рюмкой по башке. И вот – вы уже вернулись с Меркурия. Вы дома, за столом. Вы узнаете родных и близких, вы любите их и даже хотите погладить свою собаку, вспомнив вдруг, что звать-то ее вовсе не Тузик, как вам мерещилось минут пять назад, а Белоснежка. Вы снова живы и полны текильной энергией.
Поверьте, я знаю, о чем говорю. Вы радостны, как знаменитый Чижик-Пыжик. А вокруг вас и в самой душе вашей бьют цветные и музыкальные фонтаны.
О, с чем сравнить ощущение текильного возрождения! Только что ты был серым пеплом, раздуваемым сквозняком. И вдруг ты снова гордый Феникс!
Разница только в том, что Феникс возрождается из пепла раз в пятьсот лет. Мы же, брат, способны устраивать подобный аттракцион каждый день, не говоря уж об официальных праздниках.
А почему бы и нет? Ведь все в этом мире умирает и возрождается. И чем, спрашивается, мы хуже какого-нибудь там пшеничного зерна? Во многом, во многом лучше…
Это зерно только и ждет легкого орошения и некоторого удобрения. Пока оно заколосится, пока вызреет… А мы-то тем временем можем хватить пару-тройку рюмашек текилы, облизнув соль с кулака и укусив лимон.
Если вы еще не пробовали текилу, что само по себе преступно, – я расскажу вам, как начать.
Непременно наденьте свой лучший костюм – из почтения к многовековой истории текилы. Соберите на стол соль в плошке и нарезанный пополам лимон. И, конечно, маленькие рюмки с толстым, заметьте, дном.
Сам розлив текилы по рюмкам ничем существенным не отличается от аналогичного водочного, но дальше… Дальше начинается колдовство, брухерия, если по-испански.
Накройте наполненную рюмку ладонью. Теперь зажмите ее в кулаке. Нежно, будто там у вас птичка колибри. Поднимите кулак на уровень плеча и со всей решительностью шарахните дном рюмки о стол. Этот акт пробуждает спавшую до поры до времени текилу. Так новорожденному дают шлепок, чтобы он наконец-то понял, куда его занесла нелегкая.
Итак, текила оживает!
Поглядите, гляньте скорее в рюмку – текила уже приоткрыла свой сорокаградусный глаз. Она смотрит на вас. Она оценивает, достойны ли вы ее. В подавляющем большинстве случаев она решает, что достойны. Она будто бы соглашается идти с вами под венец. Если у вас чуткий слух, вы даже различите легкое, как дуновение ветра, – «си», что в переводе на русский означает – «да»!
Это самый подходящий момент. Выпейте ее, не мешкая! До дна! И вы обретете вторую жизнь в глубине своей первой. Помимо того, вас захлестнет волна полезных сведений – начиная с завтрашнего биржевого курса и кончая хронологией мексиканской революции. Испанский язык покажется таким же близким и родным, как и язык древних майя.
Поговорите, поговорите немножко по-майски. Текила вас хорошо поймет. Ей будет это приятно. И она сделает приятно вам.
Но, впрочем, что-то мы заболтались. Текила грустно глядит на меня со стола, и я слышу ее печальный шепот: «Совсем обалдел, парень. Столько времени потеряно». «Но пьердас эль тьемпо!» – приблизительно так звучит это в оригинале. Действительно, друзья, – пора!
Педро, майское солнце вышло из-за туч, как говорили в старину наши предки. Помянем же их добрым текильным словом! А потом доберемся авось до материка.
Ониксовый столик
К Пете приехала жена Оля.
Это ожидалось давно. Но, как все давно ожидаемое, случилось внезапно.
Вдруг средь бела дня приземлился большой самолет, летевший из Москвы через всю Европу и Атлантику, и оттуда вылезла Оля.
Она была из тех женщин, для которых конь на скаку – детская шалость. Оля смогла бы, вероятно, не слишком напрягаясь, остановить тяжелый самосвал, если б, конечно, в этом самосвале сидела.
Петя был прав – в жене его присутствовала некая великость. Она знала, чего хочет, и шла к этому прямой дорогой.
Всякая замутненная терминология – сангвиник, холерик, экстраверт, интроверт – не имела к ней отношения. Ее характер и образ поведения можно было определить устоявшимся и емким суждением – активист, или деятель.
Это понятие давно уже превзошло социально-временные рамки. При любом режиме, в любой исторический период, в любой стране мира Оля смогла бы кое-чего достичь. От поста министра культуры до хозяйки ресторана, от места в сенате до директорства в банке или бане. От и до – а между ними широта Тихого океана и долгота Атлантического. Будь Оля крепостной, неминуемо получила бы вольную. А в худшем случае управляла бы всеми делами в помещичьей усадьбе.
Для встречи Петя нахлобучил знаменитый шлем «Всегда верен!», но большого эффекта не достиг.
– Знаете, – обратилась ко мне Оля, как к умственному собрату. – Мой муж с детских лет имел слабость к ночным горшкам – любил на голову надеть. Думаю, это скрытые фрейдистские комплексы.
Петя поглядел на меня грустными глазами работяги-хорошиста, которого выперли из класса за чужую проделку.
– Мамочка, ну причем тут горшки?
– Конечно, Фетюков, причем тут горшки, – с убивающей иронией сказала Оля и кивнула мне, приглашая в союзники. – Горшки, образно говоря, твое призвание. Сколько ты за свою жизнь горшков побил?
Петя окончательно смешался и чуть не заехал в кювет.
– Я не понимаю, мамуля, чего ты все о горшках? Может, тебя в самолете растрясло, оттого и в голове язвительность?
– Суди не выше сапога, – ледяным голосом отрезала Оля, – как писал Александр Сергеевич Пушкин!
Петя глубоко вздохнул, поглядев на свои сандалии.
Я не мог допустить такого внезапного и полного растаптывания моего приятеля.
– Простите, Оля, – нагло сказал я. – Как и горшки, Александр Сергеевич тут ни при чем! У Пушкина, насколько я знаю, совсем другие строки: «скажи-ка, тетя, ведь недаром…» И еще припоминаю: «на солнечной поляночке дугою выгнув бровь…»
Оля побледнела и отвернулась в сторону дикой сельвы.
– Ты с Олей не спорь, – примирительно сказал Петя. – Она школу с красным дипломом… Если говорит Пушкин, так оно и есть.
Оставшуюся до отеля дорогу мы мирно беседовали о погоде, о ценах на разных континентах. Прощаясь со мною до вечера, Петя шепнул:
– Ты, знаешь, не зови меня больше Педро. А то моя опять чего-нибудь отчебучит про комплексы.
Вот так и расстался я с Педро. В памяти сохранился его танец на тулумской пирамиде. Теперь только и понял, что этой неистовой пляской в честь Пятого солнца Петя прощался с Педро, который, конечно, не укладывался ни в какие семейные отношения, тем более с деятельным обладателем красного диплома.
Хотя к вечеру, отдохнув, Оля стала немного помягче и лиричней. Воздух Карибского моря действует таким образом на самые что ни на есть крепкие орешки.
Мы отправились погулять в торговый центр «Кукулькан». Если уж выдерживать до конца образ змея, то это был гигантский удав, анаконда, заглотившая несметное число промтоваров, народных поделок, драгоценностей разного пошиба, а также выпивки и закуски.
Я не силен в быстрой цифровой оценке действительности, но, возможно, тысяча магазинов и ресторанов разместилась в этом зеркально-мраморном змеином брюхе.
Мы шли чинно, всем своим видом показывая, что не постоим, как говорится, за ценой, если вещь будет стоящая.
– Послушайте, мальчики, – нервно сказала Оля. – Тут все очень дешево! По московским меркам – так просто даром!
Этот факт ее как-то раздражал. Она еще не поняла, какую позицию должна занять по отношению к здешним ценам. Все ли так, как видится с первого взгляда, или есть какой-то
