Но несмотря на старость и болезнь, Бальзамон оставался все таким же внимательным.
Марк не сумел скрыть горечи и тревоги. Заметив это, Бальзамон засмеялся:
— Я еще не умер, друг мой. Не бойся, я протяну ровно столько, сколько потребуется. Ну что, пойдем? Входи! Нам есть, о чем поговорить.
Марк не подозревал, о чем же им разговаривать, тем более — долго… Тем не менее он сделал шаг вперед, затем остановился и обернулся. Как и прежде, Саборий встретил испытующий взгляд трибуна не мигая.
— Император знает, что ты здесь, — сказал он твердо. — Я не буду подслушивать в замочную скважину.
Скавру пришлось удовольствоваться этим.
Бальзамон посторонился, пропуская его в комнату. Патриарх со вздохом облегчения опустился на один из трех стульев с прямой спинкой. Кроме этих стульев и маленького столика, в небольшой комнатушке не было никакой мебели. Аскетическая простота составляла основу всего учения Земарка.
Марк гневно спросил:
— По какому праву Туризин вытащил тебя из Видесса? Ты же болен!
— По самому большому праву — по праву Автократора Видессиан, наместника Фоса на земле, — ответил Патриарх. Он поразил Скавра серьезностью, с которой произнес эти слова. Для видессиан императорская власть была священной. — Если уж говорить все, как есть, то он приказал мне явиться сюда, дабы покончить со схизмой Земарка. Я сделал это с огромным удовольствием. Ты сам видел, какую страшную ненависть он насаждал.
— Да, — признал трибун. — Но почему именно ты? Разве это обычное дело — посылать Патриарха из столицы проповедовать в провинциальном городе?
— Последний Патриарх, покинувший Видесс, насколько мне известно, был Пофос, и случилось это триста пятьдесят лет назад. Его отправили в Имброс с корнем вырвать вспышку ереси «весовщиков». — Усталые глаза Бальзамона засветились легкой улыбкой. — Я думаю, что сумел преизряднейше спровоцировать Императора, коль скоро он поступил со мной так же, как некогда поступили с Пофосом. — Зная, что именно вызвало гнев Туризина, Марк в замешательстве опустил голову. Бальзамон громко засмеялся. — Да спасет меня Фос, я смутил человека, сделанного из камня! Кстати, ты, человек из камня! У меня есть для тебя одно послание. Правда, немного запоздалое, но все же, думается, оно представляет для тебя некоторый интерес.
— Слушаю, — сказал Скавр. Он догадывался, от кого услышит весточку, но после хитрых намеков и шуток Бальзамона не хотел доставлять Патриарху удовольствие, показав свою тревогу.
Его напускная невозмутимость, казалось, забавляла прелата не меньше, чем ожидаемое возбуждение. Хитрым, уклончивым тоном, столь характерным для видессианина, Бальзамон сказал:
— Я, кажется, что-то говорил о камнях? Ну что ж, имеется некий человек, и он не прочь довести до твоего слуха, что некоторые камни — зеленого цвета, — вероятно, знакомые тебе, постоянно надеваются на шею упомянутого человека. И сия персона намеревается носить их до вашей следующей встречи, когда бы сия встреча ни произошла.
Пусть Саборий поломает себе над этим голову, подумал Марк. Он полагал, что помощник Бальзамона и без того знал, чем занимается его формальный «повелитель», независимо от того, подслушивал ли бывший солдат в замочную скважину. Алипия носит подарок Марка — изумрудное ожерелье. Мысль об этом ласково согрела сердце трибуна. Бальзамон понял, что сообщение дошло по адресу. Марк просто сказал:
— Спасибо. Надеюсь, что смогу ответить на это послание сам.
— Человек, который доверил его мне, тоже надеется на это. — Патриарх выдержал паузу, как бы не вполне уверенный в том, что хочет переменить тему беседы. Затем он сказал: — Тебе пришлось проделать путь куда дальше, чем до Амориона.
— Я вовсе не собирался уходить так далеко, — отозвался Скавр. — Мне это путешествие было совершенно не нужно!
Одна только мысль о том, что его понесло на запад, в Машиз, вместе с караваном Тамаспа — и именно в тот момент, когда легионеры рвались к Амориону спасать его, — одна эта мысль выводила его из себя.
— Не нужно, говоришь? Я не был бы столь в этом уверен, — заметил Бальзамон. — В молодости я искал мирской мудрости и обучался в Академии; в зрелые лета начал служить Фосу в жреческом облачении. И за все эти годы я усвоил одну истину: паутина жизни и свершений всегда больше, чем кажется мухе, которая бьется в своем маленьком углу.
— Не слишком отрадная картина.
— Разве? — невозмутимо переспросил Патриарх. И снова помедлил, прежде чем продолжать. — Я так понимаю, ты… м-м… лично имел дело с… м-м… повелителями Иезда.
— Да.
Марк не удивился тому, что у Бальзамона имелись свои источники информации. Зная видессиан, он был бы поражен не окажись их у прелата.
Скавр рассказал о своей встрече с Вулгхашем. Бальзамон выслушал вежливо, но без особого интереса. Однако как только трибун заговорил об Авшаре, весь облик Патриарха преобразился. Его глаза впились в римлянина. И Марк, и прелат позабыли о своей игре в невозмутимость. Бальзамон засыпал трибуна вопросами, точно тот был студентом на экзамене в Видессианской Академии.
Когда трибун в разговоре обмолвился о «развалинах Скопензаны», Бальзамон разом осел, точно под тяжким грузом. Внезапно Марк увидел, каким старым, больным и усталым он был. Патриарх сидел в молчании, не двигаясь, так долго, что Скавр подумал было, что старик грезит с открытыми глазами. Наконец тот произнес:
— Теперь многое становится ясным.
