людьми, видно уже из того, что вы не постоянно называете их богами, а называете их и героями. Что же мы утверждаем? Именно, если мертвецам и следует присваивать божественность, то уж, конечно, не таким. Вот хотя вы и бесчестите небо гробницами своих царей по той же своевольной дерзости, однако обожествлением такого рода не признаете ли вы их за людей, испытанных в справедливости, добродетели, благочестии и во всем добром, смиряясь с тем, что бываете достойны осмеяния, когда ложно клянетесь их именем? Напротив, если люди эти нечестивы и гнусны, не отнимаете ли вы у них и прежних наград человеческой славы, не отменяете ли декреты и титулы их, не уничтожаете ли изображения их, не перечеканиваете ли монету? Но тот, кто замечает все, и не только благосклонен к добру, но и щедро его дает, разве он настолько снисходителен, чтобы позволять толпе свободно собой распоряжаться, и не дозволит ли он людям проявлять больше тщания и справедливости при наделении его божественностью? Разве спутники царей и императоров могут быть лучше свиты высочайшего Бога? Но вы брезгуете и отворачиваетесь от бродяг, ссыльных, нищих, увечных, низких по происхождению, нечестных, а в небожители даже законным путем посвящаете кровосмесителей, прелюбодеев, грабителей, отцеубийц. Следует ли смеяться или гневаться на то, что боги оказываются такими, какими не должны быть и люди! Этого мифического рода богов, о котором говорят поэты, вы стыдитесь и вместе с тем защищаете его. Ибо всякий раз, как мы порицаем в ваших богах то, что есть в них жалкого, гнусного, жестокого, вы защищаете их тем, что считаете все это за вымысел, допускаемый поэтической вольностью. Всякий же раз, когда о такого рода поэтических вольностях молчат, вы не только не гнушаетесь ими, но даже почитаете их и воплощаете в соответствующих искусствах, и даже на основе словесности включаете в школьные курсы. Платон полагал, что поэтов, как обвинителей богов, следует изгонять, и самого Гомера, хотя и с венком на голове, следует выслать из государства. Но так как вы снова принимаете и защищаете своих поэтов, то почему не верите их рассказам о ваших богах? А если верите, то почему почитаете таких богов? Если вы потому почитаете их, что не верите поэтам, то почему вы хвалите этих лжецов и не боитесь оскорбить тех, чьих хулителей вы почитаете? Действительно, от поэтов не следует требовать достоверности. Не вы ли, говоря о тех, которые сделались богами после смерти, открыто признаете, что они были людьми до смерти? И что удивительного, если те, которые были людьми, позорятся людскими неудачами, преступлениями или же людскими баснями? Неужели вы не верите поэтам даже тогда, когда на основании их рассказов определяете какие–либо священнодействия? Почему жрец Цереры похищается, если это не случилось с Церерой? Почему Сатурну приносятся в жертву чужие дети, если он щадил своих? Почему оскопляют человека в честь Идейской богини, если то же самое не произошло с неким юношей, отвергнувшим любовь богини и тем ее глубоко уязвившим? Почему ланувийские женщины не отведывают от жертвенных угощений Геркулеса, если не предшествовала тому вина женщин? Поэты действительно лгут, но не в том, что ваши боги, когда были людьми, делали то, о чем они рассказали, и не в том, что приписали божеству мерзости, тогда как вам кажется более вероятным, что боги были не такими, как они представляют их, но в том, что вообще представляют их богами.
Остается последний род богов, а именно родовых, принадлежащих народам. Об этих богах, избранных по произволу, а не по знанию истины, имеются частные сведения. Я думаю, что Бог везде известен, везде присутствует, везде господствует, все должны почитать Его, все должны заслуживать Его милости. Но если и те, которых сообща весь мир чтит, не имеют доказательств истинности своей божественности, то тем более — те, которых не знают их собственные подданные. Ибо достойно ли уважения такое богословие, которое оставлено даже молвой? Много ли на свете людей, видевших или слышавших об Атаргате сирийцев, о Целесте африканцев, о Варсутине мавров, об Ободе и Дузаре арабов, о Белене Норикском? Или о тех богах, о которых говорит Варрон: о Дельвентине Казиниенском, о Визидиане Нарниенском, о Нумитерне Атиненском, об Анхарии Аскуланском, и предшествовавшей им Нортии Вульсинской, даже имена которых ничем не превосходят человеческие? Мне смешны боги, управляющие тем или иным городом, почитание которых ограничивается его стенами. До чего доходит свобода восприемничества богов, показывают суеверия египтян, которые почитают даже домашних животных, кошек, крокодилов и своего Анубиса. Мало им того, что они обоготворили человека. Я говорю о том, которого почитает не только Египет или Греция, но весь мир, которым клянутся африканцы и о котором верные сведения можно найти в наших книгах. Ибо тот Серапис, который некогда назывался Иосифом, происходил из священного народа. Он, младший из братьев, но превосходивший их умом, был из зависти продан братьями в Египет и там служил в доме царя египетского, Фараона. Бесстыжая царица пожелала с ним сойтись, но так как он не повиновался ей, то она донесла на него царю, и царь заключил его в темницу. Здесь, верно истолковав сны неких людей, он тем самым обнаружил силу своего духа. Между тем и царь увидел какие–то страшные сны. Так как те, кого пригласил царь, отказались их истолковать, такую возможность получил Иосиф. Он был освобожден из темницы и так истолковал царю сны его: семь коров тучных означают семь лет плодородия, а семь коров тощих — семь лет неурожая. Поэтому Иосиф советовал царю из предшествующего обилия создать запасы на случай будущего голода. Царь поверил ему. События показали и его ум, и его святость, и его заботу. Фараон поручил ему заведовать снабжением всего Египта хлебом. Сераписом его назвали за украшение на голове. Это украшение имело форму хлебной меры и напоминало этим о раздаче хлеба, а колосья, находящиеся вокруг, показывали, что на этом человеке лежали заботы о хлебе. И собаку, которая находится в царстве мертвых, поместили под правой его рукой, потому что его рукою были преодолены бедствия египтян. С ним связывают и Фарию, этимология имени которой указывает на то, что это была дочь царя Фараона. Фараон среди других почестей и наград отдал ему в жены свою дочь. Но так как они вознамерились почитать и зверей и людей, то образ тех и других соединили в одном Анубисе, чтобы лучше можно было видеть, что черты своей природы и своего нрава обоготворил народ буйный, непокорный своим царям, подобострастный к чужим, то есть в полном смысле рабская натура, исполненная собачьей мерзости.
Книга вторая — часть 2
Мы рассмотрели наиболее известное или замечательное в этих трех родах богословия, согласно установленному Варроном разделению богов, так что наш ответ относительно физического, мифического и родового разряда богов можно считать достаточным. А так как ныне все религиозные представления принадлежат уже не философам, не поэтам и не народам, а владыкам–римлянам, которым те их передали и от которых они приобрели себе авторитет, то нам должно теперь вступить в другую обширную область человеческого заблуждения, в лесную чащу, которую следует вырубить, поскольку она успела затенить нестойкие в прошлом заблуждения, принявшие семена суеверий. Но Варрон и римских богов разделил на три рода: на богов известных, неизвестных и отобранных. Какая нелепость! Зачем римлянам нужны были неизвестные боги, если они имели известных? А может быть, они пожелали посостязаться с афинской глупостью? Ибо у афинян есть храм с надписью: «Неведомым богам». Но разве можно почитать то, чего не знаешь? Далее, если они уже имели известных богов, то должны были быть довольны ими и не должны были желать отобранных. Здесь их можно уличить в нечестии. Ибо если они богов отбирают, как луковицы, то те, которых они не выбирают, объявляются негодными. Мы же разделяем богов римских на два рода: на богов общих и частных, то есть на таких. которых они имеют вместе со всеми другими народами, и на таких, которых они сами изобрели. Не следует ли их отождествить с общественными и пришлыми богами? Ибо об этом свидетельствуют жертвенники пришлых богов при храме Карны и общественных — на Палатине. Так как общие боги находятся среди физических либо мифических богов, то о них уже сказано. Говоря о частных богах римских, мы изумляемся этому третьему роду неприятельских богов, потому что никакой другой народ не принял их столько, сколько приняли они. Всех остальных богов мы разделяем на два вида: одни взяты из людей, а другие просто выдуманы. Итак, поскольку мертвых обоготворяют будто бы за их заслуги при жизни, нам следует возразить и показать, что они не заслужили этого. Верят, что Эней, этот не стяжавший славы воин, поверженный камнем, обожал своего отца. Что за низменное, прямо на собак оружие! И как позорна рана от него! Но Эней оказывается еще изменником отечества, таким же, как Антенор. И хотя это многим не нравится, следует знать, что Эней покинул соотечественников, когда родина его была в огне, и что его
