Здесь я многому научился, здесь ко мне пришли новые мысли. Я чувствовал себя частью гурукулама, но провести остаток жизни в ашраме, учить священные тексты, передавать их другим – это было не для меня. Я был многим обязан Свами, но явно не был рожден для того, чтобы стать его последователем.
Как-то, принимая утренний душ (система была простая: нужно было сесть на корточки перед краном в стене и плескать себе на голову пригоршни холодной воды), я почувствовал, что в меня уже въелся какой-то монастырский запах – целомудрия, безвкусной еды, безупречной жизни. И меня это обеспокоило.
Вскоре, в припадке еретической злобы я, не задумываясь, истребил целую вереницу муравьев, которые совершили налет на мою драгоценную коробку с финиками. За завтраком вместо того, чтобы съесть три больших клецки из манной крупы, которые дежурный «брахмачарья» вывалил мне в миску, я тайком подложил их своему соседу, отлучившемуся на секунду за стаканом молока. Это был один из «пенсионеров», тихий, вежливый, благовоспитанный. Вернувшись, он пришел в недоумение. Не понимая, каким чудом его порция удвоилась, он оглядывался по сторонам, смотрел на меня, а я, гордый своей выходкой, делал отрешенный вид. В конце концов он махнул рукой и все съел.
Однажды на площадке лестницы мы увидели красивое «ранголи» – абстрактный рисунок из рисовой муки, который муравьи потом съедят. Это был геометрический узор, в котором все основывалось на числе «восемь»: восемь сторон, восемь углов, восемь внутренних линий, образующих восемь треугольников, восемь точек… а в середине белый круг, словно солнце, вокруг которого вращается мир, или ядро атома, окруженное электронами.
Это был день празднований в честь Шанкарачарьи, великого комментатора Вед, жившего в VIII веке. Занятий не предвиделось, только «пуджи». Я воспользовался случаем, чтобы подышать воздухом на воле. Решил съездить в Кунур, на старую метеостанцию, где англичане в свое время спасались от зноя долины.
Путешествие было ужасным, я ехал, как в душегубке. Грузовики и набитые людьми автобусы, взбираясь в гору, изрыгали удушливые тучи канцерогенного дыма. Мне говорили о Кунуре как об одном из самых красивых и спокойных мест в Индии, но добравшись туда, я решил, что ошибся адресом. Перед этим прошел дождь, и городок превратился в сущее болото, по которому брели промокшие, плохо одетые, болезненного вида люди. Реклама описывала «YWCA», гостиницу, рассчитанную на молодых христианок, как «гостиницу в старинном стиле». Это действительно было строение XIX века, но ветхое и заплесневевшее, со стенами, окрашенными синей краской, которая, видимо, маскировала их плачевное состояние. А попутно и дезинфицировала. С потолков свисали лампочки без абажуров. Пол тут и там был прикрыт старыми влажными ковриками. В одном углу стояло пианино, в другом был холодный камин. За столом сидели трое молодых иностранцев-путешественников, не ответивших на мое «намасте».
С привычной бодростью человека, которого еще ждут открытия в этой жизни, я спустился к базару, и тут Кунур предстал во всем своем убожестве. Проходя мимо смердящей сточной канавы, я успел увидеть маленького мальчика, присевшего там по большой нужде, собаку, которая что-то лакала, ворона, который что-то клевал, и козу, объедающую зелень с кустика. Хуже всего был ручей в центре городка, где несколько улиц соединялись у остановки автобуса. Зловонная струя текла среди куч мусора, казавшихся живыми – столько там копошилось крыс; тут же рылись в отбросах собаки, бродили вороны, безмятежно паслись коровы и буйволы. Стайка обезьян, тощих и облезлых, у многих под животом, крепко вцепившись в материнскую шерсть, висел детеныш, ждала на перилах моста удобного момента, чтобы перейти улицу, по которой проносились грузовики. На тротуаре прокаженный с руками в розовых язвах чинил сандалии, сидя на джутовой подстилке.
Базар специализировался на ароматических маслах. В витринах десятка лавочек стояли рядами пыльные пузырьки с маслами – эвкалиптовым, из цитронеллы, миндальным, сандаловым, гвоздичным. Каждое рекламировалось как средство от той или иной болезни.
Ашрам, со своим браминским порядком, опрятными людьми, одетыми в белое и сосредоточенно думающими об Атмане, был сейчас далеко, и я задавался вопросом, на что же годятся все эти прекрасные идеи, если общество, являющееся их продуктом, оказывается таким нищим и жалким? Лучший способ оценить дело – это взглянуть на результат. Неужели это Веды во всем виноваты? Или колониальный режим, который уничтожил Веды, погубил и заразил сознание индийцев? Мне казалось, что я совсем запутался; в голове – ни одной из этих красивых, ясных идей, которых когда-то у меня было в избытке, когда я был молод и верил, что не только вижу проблемы, но и знаю, как их разрешать.
Я поужинал в грязной харчевне, которую держал один мусульманин. Рядом со мной молодые индийцы, попивая сладкий чай с молоком, учились пользоваться новинкой – мобильным телефоном.
Спал я на длинной кровати, грозившей развалиться прямо подо мной, живот у меня страшно болел; мешал свет, проникавший из соседней комнаты через общую дверь. Потушить же его можно было только выключателем в коридоре, но тогда бы погасли вообще все лампы на этаже.
Позавтракал я возле пианино, муж управляющей гостиницы пришел составить мне компанию. Он окончил университет по специальности «тамильская литература», но потом переквалифицировался и стал «холистическим доктором» – так он и представился. Рынок здоровья – сейчас самый востребованный в мире, и он пытался отхватить себе кусок этого пирога, вокруг которого толпится столько аферистов и жуликов. Он занимался йогой, сиддхи, нумерологией, магнетизмом и еще Бог знает чем.
Чтобы продемонстрировать свои таланты, он вытащил целый арсенал каких-то пластмассовых штуковин для лечения болей в спине и приспособлений для точечного массажа. Была там даже маска на батарейках для массажа глаз и улучшения зрения. В Мадрасе на ярмарке, посвященной «альтернативной медицине», он скупил все новинки. Уже имеется ряд отзывов от людей, которые, по их словам, излечились от того и от этого. Список болезней, которые он якобы мог лечить, впечатлял. Он собирался купить участок, чтобы построить «холистический центр здоровья». Бунгало для пациентов будут выстроены в форме пирамиды, ведь у пирамиды, добавил он, «уйма целебных свойств». Ему много рассказывали о такой пирамиде в школе «Перке», под Коимбаторе; он собирался съездить туда – разузнать обо всем получше.
Я мог бы рассмеяться ему в лицо или вспылить на его просьбу направлять к нему пациентов- иностранцев. Но не сделал ни того, ни другого.
За дверью я увидел молодого человека, изможденного, очень плохо одетого, по виду японца, заговорил с ним, пригласил его поесть. Я не ошибся, он действительно из Токио, ему тридцать лет. Образ жизни соотечественников, которые «работают всю жизнь, чтобы умереть», приводил его в ужас, и он предпочел «умереть, но не работать». Поэтому он и приехал в Индию. Денег у него не было, по его словам, он спал на станциях, в молельнях и храмах. Вид у него был неопрятный, болезненный, и похоже, он был уже близок к своей цели.
Когда я вернулся в ашрам, на мне нитки сухой не было. В эти края пришел муссон с его внезапными ливнями, и как раз под такой я попал. Я воспользовался случаем, чтобы устроить стирку, поменять простыни и протереть пол в своей комнате, прежде чем с новыми силами включиться в жизнь ашрама.
Уж не знаю, что спровоцировало мою старую аллергию – ядовитые выхлопы грузовиков или мерзкая атмосфера Кунура, но у меня заложило нос, глаза слезились, я непрерывно чихал. По этой причине я не пошел на групповую медитацию – все равно я бы всем только мешал. Вместо этого решил посидеть в одиночестве в своем «храме», на любимом холме. Он был открыт всем ветрам, и вид оттуда был просто замечательный. Мир, если на него посмотреть сверху, с равнодушием стороннего наблюдателя, который ничего от него не ждет и не хочет его менять, может показаться прекрасным.
Но мир проникал в ашрам, у него были свои собственные пути. К примеру, однажды сюда приехал из Мадраса один известный промышленник с семьей. Это были преданные последователи Свами и одни из самых щедрых спонсоров ашрама. Мне пришлось пообедать с ними. Потом явилось сразу человек десять, это оказались бывшие ученики Свами, которые сами став «свами», преподавали Веданту во многих индийских городах. Съехались они обсудить насущную для них тему, причем к обсуждению пригласили и меня: речь шла о массовом вовлечении индийцев в христианство. Я понял, что эта тема, несмотря на постоянно декларируемую отрешенность Свами от мирских забот, очень его волнует. Он о ней писал, говорил, разъезжая по всей Индии. А за несколько месяцев до этого нашего обсуждения даже выступил перед комиссией ООН с речью, в которой требовал принять меры, чтобы остановить обращение в христианство населения Индии.
Он утверждал, что обращение в христианство является актом насилия, поскольку изменяет местную культуру, создавая напряженность и конфликты, которых в наши дни следовало бы избегать. Свами
