— Так что, Матеша, станешь моей женой?
— Стану с помощью божьей, Сочибабик… Ой, перевернешь лодку! Нагнись самую малость, и я нагнусь, Власий… когда хочешь поцеловаться.
С тихими всплесками весла загребают воду, и плывет в двух лодках счастливая пара — Матеша и Власий. Течение несет их, а они говорят о том, как любят друг дружку… Но что это за звуки вдруг доносятся откуда-то с берега? Уханье, притопывание… «Эй-гоп-гоп, гоп-гоп-гоп!» Вроде, кто-то пляшет чардаш.
Все ближе и ближе звуки.
— Батюшка идет! — восклицает Матеша. — Бог его от всякого зла охрани, святой Миха заступись!
— Эй-гоп-гоп, гоп-гоп-гоп! — И вдруг слышно, как обрывается берег, что-то тяжелое в ночной тишине грузно рухнуло в воду…
Быстрее ветра летят к тому месту обе лодки. И вот уже видно: в воде барахтается Миха Гамо, мечется, точно проглотил душу самоубийцы. Закрутило его в том самом месте, где роятся души грешных утопленников, завертел Миху омут, но Сочибабик своей сильной рукой уже вытаскивает его из воды. И что же видит Матеша, догнав Сочибабикову лодку? Батюшка весь мокрый лежит в лодке, и Власий его откачивает.
Лодки бесшумно плывут к перевозу… На зов выбегает Матео Лучик, безжизненного Миху выносят на берег, с берега несут в горницу. За ними идет Матеша, заламывает руки и причитает. В горнице Миху опускают на пол, на грудь кладут крест, потом приносят святую воду, окропляют ему виски, в рот вливают глоток водки. И… оживает Миха, медленно раскрывает веки. Тогда крест, положенный на грудь, придвигают ближе к горлу. И Миха слабым голосом спрашивает: «Где я?» Теперь прикладывают крест ко лбу, чтобы в голове у несчастного пришли в порядок мысли… Вот уже Миха приподнимается, обводит окружающих взглядом. Увидел Лучика, глянул на Матешу, заметил Сочибабика и в слезы: «Ах, я остолоп окаянный, пьяница треклятый, оставил бы Матешу без отца, а Сочибабика без тестя…» Матеша крепко держит Власия за руку и шепчет:
— Слышишь, Власий?
Плачет Миха, и сквозь всхлипывания спрашивает, не видали ли, мол, на реке голубой огонек, чертово знамение, иль не слыхали таинственных голосов: «Мачада, мачада, мачада?»
— Не слыхали.
— Хвала святому Михе, — возрадовался Гамо, — ушел я все же от нечистой силы.
А вот и Растик подошел, вынырнул из темноты.
Услышал, что тут приключилось, и тоже в слезы. Плачет и рассказывает, что в поле, по дороге сюда, у него внезапно погас фонарь — а ведь ветерка ни-ни, даже самого слабого. И с вышины раздалось: «Джву-у-у джву-у-у».
Ишь, как расходились злые духи!
А Матео божится, что когда после ухода Михи он спустил с цепи пса, тот трижды тяжело и протяжно взвыл в сторону реки…
Страшно выходить в такую жуткую ночь, и все остаются у Лучика ночевать. Кому же хочется угодить к злым духам на расправу? Матеша уже уснула в каморке, а мужики еще сидят в горнице и толкуют. Заходит речь о клятве. Дивится Сочибабик, когда Миха рассказывает, что-де ему, Власию, он дал клятву. Но Матео Лучик подтверждает, да и Растик припоминает, что именно Сочибабику Миха обещал Матешу. Крестится Власий: ведь в тот вечер он сидел на берегу и удил рыбу. А коли был на берегу, значит не мог быть здесь…
Чудны дела твои, о господи! Ужель Междумурье избрали таинственные силы своим игрищем? Но все же к ним, к этим таинственным силам, вознес Власий Сочибабик краткую благодарственную молитву, когда с мыслью о Матеше засыпал на столе в корчме у Матео Лучика…
По случаю своего избавления от посягательств нечистой силы Миха Гамо отслужил благодарственный молебен.
«Сущие язычники», — молвил про себя приходский священник, пряча в ларец полученные за молебен деньги и улыбаясь, как, пожалуй, улыбается всякий достойный и честной отец в Междумурье в предвкушении свадьбы в семье богатого мужика. Уже догорела толстая свеча с именами Матеши и Сочибабика, уже было первое «оповьедение»: священник объявил о предстоящей свадьбе, а нотариус Палим Врашень дал свидетелям подписать свадебный контракт, начинающийся словами: «Во Христе-боге верный Гамо…»
Целую четверть часа понадобилось Михе, чтобы поставить свою подпись. Сознавая всю важность вершимого, он решил особо постараться, но растерялся и букву
Наконец Миха поставил три крестика, и свидетели — дядюшка Стражба и другие — последовали его примеру, призывая все время святого духа, дабы тот помог им в этом непомерно тяжком и важном деле. И святой дух внял их мольбам. Аккуратные ровные крестики, означающие по порядку подписи Стражбы, Лекова, Опатрника, а также Власиева отца Филиппа, выстроились в ряд под контрактом. И нотариус Палим Врашень, как лицо официальное и верный друг, засвидетельствовал их своей рукой внизу под документом.
До самой смерти Миха останется главою рода, а после его кончины все унаследует Матеша. До самой Михиной смерти молодые будут жить в доме Сочибабиков, а с Гамова хозяйства получать проценты, установленные раз и навсегда, независимо от того, сколько уродится, больше ли хлеба будет ссыпано в закрома или скота выращено, чем летось. Сочибабиков отец тоже до самой смерти будет старейшиной своего рода и свою «кущу» уступает Власию лишь из отцовской любви, а не то что отказываясь от старшинства в роду. Как помрет старый Сочибабик, главою семьи станет Власий, и увековечит светлую память родителя, воздвигнув на дороге из Нижнего Домброва в Верхний часовенку во имя святого Филиппа Иерейского — исповедника, который, будучи рожден во Флоренции, восьми лет отроду вместе с ослом провалился в подвал и божьим промыслом спасен от увечья и смерти…
А после Гамовой кончины Матеша соорудит часовенку во имя отцова патрона святого Михи, архангела, ангела второго чина; и стоять той часовенке на дороге к перевозу. А коли сына родит Матеша, да будет ему имя Миха…
— Ты меня послушай, — сказал Миха своему соседу Филиппу, когда тот перед составлением контракта изъявил желание, чтобы ребенка нарекли Филиппом, — святому Филиппу честь и хвала, но святой Миха посильнее святитель: самого черта вытурил из рая…
Второй раз огласил священник свадьбу, огласил и в третий. И вот уже идут жених и невеста к нотариусу, где их запишут в книгу браков Венгерского Королевства, а нотариус сочетает по гражданскому обряду…[6]
После гражданского бракосочетания идут в костел, пригоршнями разбрасывая по дороге горох.
У нотариуса Миха Гамо выпил два литра вина и теперь плачет от умиления. Сестра Сочибабика Драгунка ведет невесту. А та, в сапожках, набитых листьями подорожника — чтобы быть в семейной жизни согласию, — медленно ступает по дороге и все оглядывается назад, на Сочибабика. Веселого и радостного, его по старому доброму обычаю ведут в костел за руки дружки…
Глянь-ка, там, напротив, играется пестрый, в три цвета котенок, мух ловит. Добрый, очень добрый знак!
— Славный котенок, — всхлипывает дядюшка Стражба, не менее растроганный, чем счастливый отец Миха, — мышонка бы ему кинуть…
Учитель Вовик ожидает с музыкантами на хорах. Свадебный кортеж входит в костел. Зазвучал орган, загудел контрабас, заплакала скрипка, раскатился дробью барабан… нескладная получается музыка, — кто в лес, кто по дрова, — но хватает за душу, как положено в церкви.
Миху так и подмывает бежать на хоры, обнять учителя Вовика. Да понимает, что не гоже, что надо обождать, пока не завершатся обряды.
Достойный отец поднимается на кафедру и читает евангелие: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».
— Бог отдал сына своего единородного, — восклицает священник, — и ты, Михо, отдаешь единственное дитя свое и прощаешься с ним!
Миха, растроганный сравнением, льет слезы и громко плачет, а тем временем ксендз продолжает говорить, что очень счастлив должен быть Миха, ибо его дочь выходит за доброго парня, за славного парня, за Власия Сочибабика.
Гладко говорит священник, хоть порой и умолкает на мгновение. Верно вспоминает про пятьдесят гульденов, что блестят у него в ларце, пятьдесят гульденов за свадебные обряды. А может, умолкая, предвкушает в думах, какие блюда будут подавать на свадьбе и какое вино.
Истекло полчаса, и священник кончает тем, с чего начал: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».
На хорах, учуяв аромат свадебного пиршества, музыканты играют что есть мочи.
Святая месса. Прислуживающие не поспевают за преподобным отцом, глотают слова, и вместо «vobiscum»[7] звучит только «кум», потом уже «ум», а под конец и вовсе одно «м».
«Ite, missa est!»[8] — то была единственная фраза, которую духовный отец — да простит ему бог прегрешения — произнес целиком. Прислужники вместо «Deo gracias!»[9] нетерпеливо отвечают резким «драс», и на них обрушивается грозный взгляд священника.
Глаза всех присутствующих — а церковь набита битком — устремлены на Сочибабика и Матешу, преклонивших колени перед алтарем. Вовик тем временем перекидывается несколькими словами с работником Растиком и таинственным голосом сообщает музыкантам, что на столе сегодня будет даже олений окорок!
И уже раздается в безмолвной тишине Матешино «да», звучное и ясное. А из толпы гостей, собравшихся на свадьбу, вырывается глубокий голос растроганного Михи: «Да, да, да!»
На хорах весело играют музыканты, из костела повалили любопытные, свадебные гости поспешают…
Власий ведет Матешу, за ними музыканты, а перед костелом их встречает новая музыка. Сам папаша Бурга, старый цыган, ждет со своими цимбалистами свадебный кортеж. Цыгане заступают дорогу и играют песни. А там, у сельского правления, пять хлопцев на конях, в одной руке старые сабли, в другой — полыхающие факелы. Скачут галопом, саблями размахивают, выкрикивают что-то непонятное…
Требуют с жениха выкуп — в память о турецком владычестве, когда в десяти часах пути отсюда, в Большой Каниже, сто лет назад развевалось зеленое знамя и сверкал полумесяц канижского пашалыка, когда орды турецкие рыскали по всему краю, по всему Мурскому округу и налагали на свадебных гостей контрибуцию.
Жених платит парням по золотому. Подходят стрелки во главе с «жупаном» и просят денег на порох. И они получают положенное.
А вот уже идет навстречу старуха Григориха, повивальная бабка, и в плясе трижды обходит вокруг новобрачных, чтобы у них были дети. В это время молодые стрелки — аж уши закладывает — палят из пистолетов и ружей, чтобы дети были сильными, статными и удалыми, никого и ничего не боялись.
Цыгане и другие музыканты играют, свадебный кортеж прибавляет шагу и сворачивает за деревню. Разве пиршество будет не в селе? Нет, не в селе. У Матео Лучика справляют свадьбу, там Миха дал клятву, что выдаст Матешу за Сочибабика. А коли старый Гамо не преступил клятвы, то там же быть и веселью.
Половина деревни идет пировать. Матео Лучик встречает гостей на полпути. Сам он тоже привел с хорватской стороны цыган-музыкантов.
Теперь играют три музыки, дорога проходит незаметно, и вот уже гости у Матео, и только теперь видят, как хитроумно трактирщик все устроил.
Ряд длинных, под белыми скатертями столов стоит на зеленой лужайке, в тени деревьев помурянского леса.
Под большими противнями виднеется огонь, припасен сырой хворост, чтобы вечером, когда налетят комары, отогнать их едким дымом…
Такого свадебного пира давно не помнил никто в Междумурье!
Две зажаренные целиком воловьи туши ждут, когда их разрежут, кур съедено целыми десятками, четыре оленьих окорока пришлись по вкусу гостям и музыкантам. Шницели из дрофьего мяса, мягкие кукурузные лепешки с абрикосовым повидлом. Все, что можно изжарить, испечь, потушить…
