пузырек и аккуратно вытряхивает из него в свой кофе две таблетки сахарина. Ее ложечка громко звякает о край чашки.
– Ну вот что, Луиза, я не буду спрашивать, как у тебя дела. Вся эта история явно повлияла на тебя очень плохо. И конечно же, я пришла сюда для того, чтобы предложить тебе свою помощь. У каждой женщины в жизни наступает момент, когда ей требуется совет и помощь… ну скажем, более опытного человека.
Я продолжаю отдирать этикетку. Она откашливается.
– Позволь мне быть с тобой откровенной. В каждом браке бывают черные полосы, они просто часть супружеской жизни. Так ведь? Ты согласна?
Она делает паузу и выжидает, но безрезультатно.
– Луиза, я понимаю, что с моим сыном может быть иногда трудно. Он артист и человек очень чувствительный. Его отец, да упокой, Господи, его душу, тоже был таким. Но ведь мы с тобой женщины, и к тому же взрослые люди. Правильно? Разумеется, всем нам хочется, чтобы жизнь была сказкой, чтобы в ней было приятное: цветы и все прочее, но иногда она бывает совсем не такой. Отношения между мужчиной и женщиной держатся не только на сексе. – Она издает неловкий смешок. – Иногда супругам очень нужны доброта, понимание и сочувствие…
Ее слова не производят никакого эффекта. Потупившись, Мона смотрит в чашку, и, когда снова начинает говорить, в голосе ее слышна усталость.
– Я знаю своего сына. Я знаю, что он… трудный человек. Но он любит тебя, Луиза. По-своему.
Я разглядываю стол.
Мона тяжко вздыхает и заглядывает мне в глаза.
– Тебе ведь сейчас нелегко?
– Нелегко, – говорю я.
Она широко улыбается, обнажив зубы.
– Ну конечно, нелегко. А ты думала о том, что будет дальше? Что ты собираешься делать? Разумеется, сложившаяся ситуация далека от идеала, но ведь ты в конце концов взрослый человек и должна понимать, что любовь имеет много граней. Тебе придется научиться стойкости, чтобы достойно переносить невзгоды.
Я отодвигаю стул и встаю.
– Извините, Мона, но мне действительно нужно идти. Большое спасибо за брошку.
Она не двигается.
– Да не за что, Луиза. Мне было приятно сделать этот подарок. – Она дотягивается до моей руки. – Просто подумай о том, что я сказала. Иногда лучшее, что можно сделать, самое умное, что можно сделать, это поцеловаться и помириться.
Она отпускает мою руку, я поворачиваюсь и выхожу из кафе.
В тот вечер мы с Колином едем домой на автобусе, когда он вдруг пристально смотрит на меня и говорит:
– Постой-ка, у тебя что-то на щеке.
И он пальцем начинает тереть мою щеку. Я отшатываюсь.
– Не трогай! Оставь ее в покое! Но он не отстает.
– Да нет же, Узи, у тебя тут какое-то темное пятнышко. – Он слюнявит палец – ну точно как делают все мамы, прихорашивая чумазого ребенка, – и начинает тереть еще сильнее. – Стой спокойно, я почти стер.
Но я-то знаю, что это не пятнышко, а нагноившийся прыщ. Я потратила целых десять минут и гору косметики, чтобы замазать его, а теперь Колин лезет, чтобы все окончательно испортить.
Я отталкиваю его.
– Сказала же, оставь меня в покое! Ты что, слов не понимаешь? Отвяжись от меня!
Автобус подъезжает к нашей остановке, и я бросаюсь к двери. Колин, нагруженный покупками, торопливо пробирается за мной.
– Да что с тобой такое?! – удивляется он, пока мы спускаемся по ступенькам. – С чего это ты сегодня такая обидчивая?
– Я необидчивая. Я просто не хочу, чтобы меня трогали, – отрезаю я на ходу, а вернее, на бегу.
– Ну и прекрасно! Если ты хочешь ходить с огромным темным пятном на лице, то пожалуйста. Я просто хотел помочь. Господи, Луиза, ты хоть понимаешь, как сама осложняешь себе жизнь?
– Ну и что? Кому какое дело? – злобно шиплю я, внезапно раздражаясь без всякой причины.
Я открываю ключом входную дверь и мчусь наверх. Колин, придерживая дверь ногой, кричит мне вслед:
– А мне есть дело!
Но я к тому времени уже в квартире и несусь в свою комнату. Дверь с грохотом захлопывается за мной. Но Колин не отстает. Он врывается ко мне вместе со всеми своими покупками и орет:
– Мне есть дело!
Внезапно он застывает на месте как вкопанный и озирается по сторонам.
