— Что делать?! — Ларит сумела пробиться к нему. — Что же делать?!
— Даже маджаи не кусали за уши…
— Ты бредишь… боги помутили твой разум…
— Откажись от богини, и я останусь жив…
Живой поток отбросил Ларит в сторону, пригвоздил к стене.
'Боже, как можно вынести все это?! — женщина прижалась к камню.
Все эти годы она готовилась к решающей минуте, истязала душу и тело молитвами и постами, пытаясь вырвать из прошлого, настоящего, будущего образ любимого. Но одного мгновения оказалось достаточно, чтобы понять все бессилие богини. 'Ибо крепка, как смерть, любовь… Стрелы ее — стрелы огненные. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее… Великая богиня! Ты не в силах бороться с любовью смертных!'
Ларит стало страшно от своих мыслей. Она прислушалась. Отшельницы слаженно пели, столпившись на верхней площадке башни. Их голоса мягким эхом метались во всех помещениях святой обители.
Босая ступня нащупала обрывки грубых рубищ.
'И что может быть страшнее смерти? Месть богов? Пытки?'
Ларит взошла на верхнюю площадку, смутно веря словам Астарта.
Давно уже взошла луна. Астарта подтолкнули к краю башни. Он оглянулся, но так и не нашел среди залитых лунным светом мумий свою Ларит. Финикиец перекинул туловище через край, повис над бездной.
Отшельницы зачарованно смотрели на пальцы, вцепившиеся в камень. Но вот исчезли и они. Отшельницы прислушались…
Луна бесшумно бороздила Млечный Путь, едва слышно шелестели листья на виноградных лозах, да редкие удары, похожие на стук стрел в нумидийский щит, удалялись, постепенно замирая.
Отшельница, прослывшая как Видящая-во-тьме, отважилась подойти к краю башни, но не разглядела ничего, кроме виноградных лоз, плюща и камня.
Отшельницы бесшумно разошлись, прославляя про себя великое таинство мести, ибо свершившееся — несомненно месть богини, непостижимая для разума смертных.
Ларит осталась одна, вглядываясь в молчаливую луну, лик отвергнутой богини. И вдруг в душе наперекор всем страхам проснулась старая песня, и уже не было сил держать ее в себе.
Не отступлюсь от милого, хоть бейте!
Хоть продержите целый день в болоте!
Хоть в Сирию меня плетьми гоните…
Слова срывались с уст сами собой. Женщина плакала и пела…
58. Египет. Мореходы в тронном зале
Унирема губернатора 'Врат северных стран' достигла Саиса первой, поэтому во дворце их ждали.
— Величество царя Верхнего и Нижнего Египта повелевает приблизиться! — разодетый в дюжину золототканных юбок вельможа ударил церемониальным посохом по мраморной плите дворцового причала и величественно удалился, деревянно шагая по всем правилам столичного этикета.
— Ну, братцы, это последние рифы, — сказал Астарт.
Агенор поправил пояс с мечом и оглядел восторженные чисто вымытые и причесанные физиономии мореходов.
— Астарт и первая смена гребцов останутся на корабле, — негромко произнес он, — парус и весла держать наготове.
Путешественники поднялись по трапу, миновали дворцовые пилоны и затерялись среди густой колоннады.
Пристань опустела. Вымпелы обвивали верхушки высоких красочных столбов. И солнце выдавливало смолу из досок палубы.
Ожидание было пыткой, мукой, достойной всех мук преисподней. Эред и Фага сидели на передней скамье, положив руки на весла. Анад разложил перед собой лук и стрелы. Саркатр приготовил топор, чтоб обрубить швартовый конец. Мореходы ждали царских милостей.
Астарт стоял на площадке кормчего и, прислушиваясь к монотонному гудению ос над покинутыми жаровнями Фаги, не спускал глаз с колоннады, полыхающей жаром позолоты.
Ларит сидела на верхней ступени площадки кормчего.
— Я уже не в силах чего-то ждать! — Многие вздрогнули при звуке ее голоса.
Она прошлась по палубе, не обращая внимания на капельки смолы, обжигающие босые ноги, и остановилась возле Анада. Остро отточенные наконечники разложенных веером перед ним стрел отражали голубое небо.
— Неужели и ты убивал?
Анад почему-то втянул голову в плечи, ничего не ответил.
Саркатр украдкой любовался женщиной: да, не зря о ней столько говорили. Есть ли еще подобные на земле или на небе? О этот взгляд, эти бездонные финикийские глаза… Может быть, на самом деле в этой женщине воплотилась Великая Богиня? Тогда как же Астарт? Не бог, не дух… Велик же человек, покоряющий богов!
Метаморфозы — вечный спутник человека. Каждый из экипажа Агенора стал, по существу, другим человеком после Великого Плавания. Но более других изменился Ахтой. Ларит долго не могла поверить, что матрос с рельефной мускулатурой, горделивой осанкой и чудовищными мозолями — все тот же Ахтой, жрец истины. Куда только делись сутулость и гусиная кожа, эти вечные признаки мудрецов каменных келий?
Мемфисец облокотился на весло и по обыкновению размышлял, подводя итог целой жизни. Истина найдена. Что дальше? Нет труднее этого 'что дальше', когда видишь с ясностью увеличивающего сосуда всю тщетность дальнейших усилий. Нести истину мудрецам? Но где мыслители, способные воспринять ее? Есть ли они, умеющие не верить? Даже Астарту не понять всего. Астарту, проткнувшему не единожды небо!.. Неужели одиночество? Вот, оказывается, какова цена наивысшего откровения. Ничто не дается даром… В памяти вдруг возникли старческие в кровавых прожилках глаза: в них боль, желание что-то высказать.
Ахтой вздрогнул — то были глаза хранителя гробницы Санхуниафона.
Астарт позвал Ларит.
— Боишься?
— Да… — она посмотрела в сторону дворца.
Он шепнул:
— Все мои друзья влюблены в тебя.
— Неужели и Ахтой? — она улыбнулась.
— Он сказал однажды: 'ради Ларит, лучшей из женщин'.
Она прижалась к его плечу.
— Поцелуй меня, пусть видят все. Знаешь, я целыми ночами пела песни о тебе. А старухи думали — молюсь.
— Кто-то бежит, — сказал Саркатр, вглядываясь из-под ладони.
Мореходы напряженно ждали. В бегущем узнали Мекала.
— Поверили! — издали донесся ликующий мальчишеский голос.
Он с разбегу прыгнул на палубу, минуя трап, и упал на руки друзей.
— Агенора и Астарта возвели в адмиралы… уфф, братцы, и страху же мы натерпелись… а всем нам по пятьсот арур земли в Дельте или в Левкосе-Лимене по желанию.
— Лучше бы золотом, — пробубнил Рутуб, пряча в бороде радостную улыбку.
Торжествующий клич мореходов всполошил дворцовую охрану. Астарта и плачущую и смеющуюся Ларит затискали в крепких объятиях.
— Отпустите его, отпустите, — бегал вокруг них Мекал, — фараон требует нового адмирала. Он ждет!
— Подумать только, царь Египта решил подождать, — съязвил Саркатр, настраивая систр.
— Хоть сейчас не задирай владык, — напутствовал Ахтой, — помни, она тебя ждет.
Астарт встретился глазами с сияющей Ларит.
— Эред! Пойдешь со мной.
— Что ты задумал? — ужаснулась женщина.
Недоумевающий Эред шел за другом, придерживая широкий зазубренный меч.
— Смотри! — Астарт кивнул на неподвижную шеренгу медных начищенных доспехов. — Господа страдиоты делают вид, что впервые видят нас.
Гвардейцев сменили шеренги государственных чиновников, иностранных послов, именитых гостей, просителей, жрецов и придворных завсегдатаев.
Агенор с адмиральским жезлом под мышкой почтительно разговаривал с долговязым тощим Петосирисом. Верховный жрец еще больше постарел и приобрел сутулость. Раздобревший и оплывший Навкрат в неизменном киренском панцире и болезненно-бледный принц Псаметик стояли в свите за спинкой трона, сверкающего всеми оттенками кованого золота.
Фараон выглядел больным и беспомощным. Казалось, его вот-вот сломит тяжесть двойной золотой короны, увенчанной золотым же урием. От прежнего Нехо остался лишь голос — властный, твердый, не поддающийся старости. Царь Египта вел неторопливую беседу с чернобородым моложавым греком, который держался с непривычным для простого смертного достоинства и серьезностью.
Шепот восхищения пронесся по тронному залу и утонул в дальних его закоулках: на вопрос фараона о самом мудром судье на свете грек ответил время.
— Где я видел твое лицо, фенеху! — Петосирис наморщил лоб, разглядывая подслеповатыми глазами Астарта.
Тирянин отвесил церемонный кивок и ответил уклончиво:
— Мир велик, мудрейший жрец.
Агенор, пытливо глядя в глаза Астарту, протянул второй жезл и папирус, удостоверяющий, что Астарт из Тира — адмирал Египта милостью царя Египта.
Церемонимейстер подтолкнул Астарта. Тирянин подошел к нижней ступеньке трона и, не замечая несущееся со всех сторон 'приложись к туфле', произнес:
— Приветствую тебя, Великий царь, которого весь Ханаан величает 'адон малаким' — 'господин царей'. Приветствую и желаю вечности и всех благ стране, приютившей нас.
На этом церемония окончилась. Астарту полагалось удалиться.
— Великий царь! Я осмелюсь просить… — Фараон с интересом разглядывал бородатого наглеца, Петосирис вытянул шею, церемонимейстер зарыдал в парик.
