– Я не слежу за вами.
– Нет? – перебила Джованна, – тогда, позвольте спросить, как иначе называется то, что вы делаете постоянно, с тех пор как мы поселились в этом доме?
– Что же я такое делаю? – Удивление Этьенн разыграл мастерски. Джованна пожала плечами, взяла фигурку атланта и повернула ее так, что он уставился на статуэтку обнаженной наяды круглыми и пустыми глазами.
Тихий смех, прозвучавший в комнате, заставил мужчину заметно вздрогнуть, а женщину облегченно вздохнуть. Джованна ничуть не боялась жуира[16], но ссориться не любила.
В комнату вошел хозяин. Глаза Лоренцо быстро обежали комнату и остановились на скульптурной группе. Он прекрасно помнил, что раньше фигурки располагались не так, и уж ему-то не нужно было растолковывать скрытое значение символов.
– Барон любовался, – предположил он, – не так ли, ваша милость?
– Безусловно, – поспешно кивнул Этьенн. Холодная ирония монаха, бесшумные движения и внимательный взгляд напоминали ему болотную змею. Этьенн, конечно, тоже не боялся Лоренцо. Вообще, в особнячке на Риджент-стрит компания собралась не пугливая. Но лишние дуэли были сейчас весьма некстати, и поэтому Этьенн поспешил оправдаться: – Я не имел в виду ничего…
– Мирского, – подсказал Лоренцо, – надеюсь, что так. Позволь напомнить тебе, брат по оружию, что из всех мужчин сестра Кармела избрала Христа, и мы с тобой должны уважать ее выбор.
Эта выволочка, сделанная небрежным, покровительственным тоном, пришлась не по душе барону. С нарастающим волнением Джованна наблюдала, как Этьенн комкает манжет. Но в тот миг, когда он уже был готов взорваться, Лоренцо неожиданно спросил:
– Вы бываете у Каслри?
Все еще борясь с раздражением, Этьенн через силу кивнул.
– И что поучительного вы вынесли из этих застольных бесед?
– Об убийстве в саду министра ничего не слышно. Видимо, Сесил хорошо замел следы.
– Но не сам же он избавлялся от тела? – удивился Лоренцо – Насколько я знаю этих аристократов, они скорее замерзнут насмерть, чем сами подбросят дров в камин.
– У него преданные слуги, – заметил барон.
– Чушь, – отрезал монах, – не существует такого понятия, как безусловная преданность. Выясни, насколько слуги преданы Сесилу. Другими словами, сколько им нужно заплатить, чтобы они сдали своего хозяина с потрохами.
– И сколько можно обещать?
– Сколько сочтешь нужным.
– Орден так богат? – удивился Этьенн.
– Все богатства у Бога, барон. Надеюсь, это вы не станете оспаривать?
– Ни в коем случае. – Этьенн поклонился и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
– Хорошо, что он ушел, – произнесла Джованна, едва шаги барона стихли, – неприятный человек. Он задавал странные вопросы…
– Я слышал, – кивнул Лоренцо, наблюдая в окно за тем, как мнимый барон пересекает двор, садится в экипаж, грум щелкает кнутом, а проворный мальчик-слуга торопливо отпирает ворота, надеясь на небольшое вознаграждение. – Странные вопросы – часть нашей жизни, голубка. Научись давать на них странные ответы, и все будет в порядке.
Джованна вздохнула:
– Отец мой, простите, ибо я согрешила. Примите мою исповедь.
Лоренцо внимательно взглянул на точеный профиль женщины и медную корону волос. Взгляд больших глаз мягкий и кроткий, но таит в себе пламя, заставляющее щеки алеть, а тонкие ноздри едва заметно трепетать. Джованна была чем-то взволнована. Не встревожена, а именно взволнована.
– Хорошо, дочь моя. Если тебе это необходимо, возьму грех на душу.
– Грех? Ведь ты же священник, и тебе уже не раз приходилось принимать исповедь.
– Приходилось, – кивнул Лоренцо. – Священник – это рука Господа, Его любовь и прощение. Исповедь – святое таинство, личным чувствам и мыслям здесь делать нечего, ты согласна? Наверное, я был хорошим священником, потому что мне всегда были глубоко безразличны мои прихожане. И, от души презирая их беды, я умел дать понять, насколько они ничтожны. И люди верили мне. И благодарили за утешение. Но ты – особенный случай.
– Почему? – тихо спросила Джованна. Очень тихо, почти беззвучно. Но Лоренцо услышал.
– С тобой я не могу быть бесстрастным и отрешенным от мира. Мне слишком хочется знать все твои тайны. Хочется знать для себя. А не для Господа. И даже не для тебя.
Джованна встрепенулась. В карих глазах монах прочел тысячу вопросов. Но он не дал ей говорить.
– Сдается мне, мы больны одной и той же болезнью, – его улыбка показалась Джованне строгой и печальной. – Тебе тоже слишком хочется знать мои тайны. Имей терпенье. Нет ничего тайного, что не стало бы явным в свой час. Дождемся своего часа, моя голубка.
Они стояли у окна, совсем рядом. Их руки лежали на подоконнике в полудюйме друг от друга, но не соприкасались. Джованна чувствовала тепло его тела. Все было привычно, но все было иначе. Десять лет они бродили по всему свету бок обок, деля последний кусок хлеба, последний глоток, единственный шерстяной плащ, не раз могли разделить смерть, но все же Джованна считала, что путешествует одна. Со слугой. И вдруг все переменилось. Слуга оказался господином, занимающим высокий пост в той структуре, которая приютила Джованну, воспитала ее и отковала из женщины стальной клинок для защиты истинной веры.
– Кто ты? Как зовут тебя? Сколько тебе лет? Есть ли у тебя родные? Где та земля, которую ты называешь отчизной? Почему ты был со мной рядом все эти годы? Только ли для того, чтобы сберечь клад Ферье для католической церкви? Или была другая причина? О чем ты умалчиваешь, когда говоришь со мной, и о чем ты говоришь своим молчанием? Кто ты, Лоренцо да Манчина, брат, человек с отстреленным ухом?
Они стояли в темноте «красной» гостиной, не соприкасаясь даже рукавами, близкие и бесконечно далекие. Потом Лоренцо отошел, кощунственно насвистывая «В руки твои, Господи». Джованна должна была возмутиться. Но гнев молчал, впервые за много лет. Молчала и гордость.
– Так… – Рик оглядел себя с ног до головы. Все было в полном порядке. Кожаный колет облегал плотно, перевязь со шпагой подогнана так, чтобы не болталась, за поясом пара барабанных шестизарядных пистолетов, которые он уже про себя прозвал револьверами. Однако он не спешил заявить миру о своем изобретении. Ну не совсем его. Хвала мастеру Багги, трудившемуся во благо и процветание компании Рика. Одним словом, за патентом он не пошел. Арсенал был не полон без главного…
Две ручные бомбы! Незаменимый аргумент при любом деле, и отчего тут же вспомнились российские революционеры начала двадцатого века, которые раскидывали эти адские машинки направо и налево. На свои бомбах Рик заботливо делал насечки для увеличения осколочного поражения противника. Эти адские «машинки» не раз выручали его на Карибах. Вот и теперь…
– Так-так, – Рик надел черную без лишних украшений шляпу, натянул перчатки из тонкой кожи. «Можно», – сказал он себе и вышел во двор. Покосившийся домик стоял на окраине городских трущоб, полуистлевший забор не скрывал от посторонних глаз крохотный внутренний дворик. Собственно посторонних глаз было не так уж и много, да и то они были в стельку пьяны.
– Наш славный Джордж пошел в поход… – нестройная, но веселая песенка, затянутая двумя прохожими, никого не удивила.
Рик оглядел компанию, собравшуюся во дворе и ожидающую его слова.
– Парни, – бодро начал молодой человек, – нам предстоит ответственный шаг, и все будет зависеть от вашей решимости. Надеюсь, все готовы?
– О!
– Да, сэр!
