кованый засов и повернул изумруд.
– Это ты виновата!
– Я? – изумилась женщина, прекрасная, как лунная ночь на побережье вечного моря. Черные блестящие волосы струились по плечам, сияла белозубая улыбка. Казалось, гнев хозяина ее забавляет.
– Ты и твои сестры! Это вы потребовали крови. А теперь я должен всей Акре.
– Правитель всегда должен своему городу. Что тебя удивляет?
– А тебя не удивляет ничего! – Тень схватил сосуд с маслом для ламп, отлитый из цветного стекла, и с размаху запустил в стену.
– Ты хоть знаешь, ЧТО мне предложили!
– Погасить долг крови, взяв в жены девушку из обиженной семьи, и произвести от нее наследника, – предположила черноволосая, чуть прикрыв пушистыми ресницами нестерпимо сияющие глаза. – Догадаться не сложно. Это мудрость древних: убил кормильца – корми сам. Взял жизнь – дай жизнь. Это справедливо.
– Это отвратительно. На кой мне сдалась эта Монима? Что я буду с ней делать?
– Ах, вот что тебя беспокоит, – кивнула черноволосая, – ты обручился этим кольцом сразу с тремя демонами и больше не можешь быть мужем женщине. Но, дорогой мой, этой девушке не нужен муж. Ей нужна диадема. Дай ее ей, и она будет довольна.
– Но как я объясню ей, что я… Вас, что ли, показать?
– Да ничего не объясняй, – черноволосая пренебрежительно махнула узкой ладонью, – не понравилась она тебе – и все. Отсели в другие покои и призывай только для трапезы.
– Это твой совет? – сощурился Тень. – И чем я за него заплачу? Вы ведь даже не мигнете бесплатно. Просто удивительно, до чего вы похожи на здешних купцов, я уже начинаю думать, не родственники ли вы часом?
– Можно сказать и так, – черноволосая улыбнулась. – Людей, как и демонов, создали боги. А мой совет – это такая малость. Я возьму за него совсем недорого. Хотя бы… – она огляделась, – вот это блюдо с апельсинами. Это ведь недорого, правда? Что могут стоить обычные апельсины?
– Зачем они тебе? – изумился Тень. Но черноволосая уже пропала, не удостоив его ответом.
На площади дурным голосом орал царь всех ослов: серое, даже почти в яблоках, крупное копытное с большими карими глазами, сейчас вдохновенно прижмуренными. Он тянул морду, как будто пытался поцеловать небо, и прижимал к спине длинные уши, словно боялся оглохнуть от собственных воплей.
Хозяин его, маленький плешивый человек, одетый как небогатый горожанин, давно уже смирился с судьбой, пославшей ему столь голосистого напарника. Пока он еще торопился доставить товар кривому Абасу, его бурная деятельность даже собрала небольшую толпу зевак. Он прыгал вокруг осла и тележки, тянул его за уздечку, манил хлебом, обмакнутым в патоку, пинал коленом, а получив острым копытом в голень, охромел, и, разразившись потоком проклятий, выломал жердь из собственного забора. Этой жердью он принялся охаживать осла по бокам. Но хозяина упрямца посетила не самая лучшая идея. Если пинки и тычки ослик воспринимал с терпением стоика, то палку встретил как оскорбление и личный вызов. Он взвился на дыбы, как легендарный Буцефал, взбил копытами воздух и испустил первый душераздирающий вопль, от которого спавший на заборе кот в изумлении свалился во двор, а небольшая колония обезьян, неторопливо бредущая из фруктового сада, с визгом шарахнулась врассыпную.
Неожиданно собственный голос ослику очень понравился. Он, видимо, и не предполагал, что его горло способно издавать столь сладостные звуки.
Теперь хозяин крикуна больше никуда не торопился. Кривой Абас давно закрыл свою лавку, и получить свои кровные четыре монеты еще до заката уже никак не светило. И поэтому Саул, подогнув ноги, сидел на камнях мостовой, провожая взглядом заходящее солнце, и неизобретательно, скучно ругался:
– Хоть бы ты охрип, отродье дохлой обезьяны, хоть бы земля раскололась под твоими копытами, и ты рухнул в Тартар, пугая своими воплями дурно пахнущих демонов, хоть бы твоя не в меру громогласная и неблагочестивая молитва утомила богов, и они в отместку превратили тебя в старую плешивую щетку…
Осел самозабвенно орал, не обращая внимания ни на ругань хозяина, ни на толпу.
Солнце позолотило верхушки кипарисов, погружая город в мягкое, предзакатное тепло.
– Эй, почтенный? – Саул поднял голову. Перед ним стоял сухонький старик, одетый опрятно, с тощей, торчащей бородкой. – Воистину ты счастлив, ибо боги послали тебе такое голосистое животное.
– Отстань, отец, – буркнул Саул, – я уважаю стариков, но сегодня у меня был не самый лучший день.
– Мой достойный собеседник кого-то потерял? – почтительно осведомился старик.
Саул вздрогнул.
– Хвала богам, нет!
– Неужели наши воришки, чтобы отсохли по локоть их грязные лапы, срезали у моего уважаемого собеседника кошелек?
– Боги уберегли меня от этой неприятности, мой кошелек пуст со вчерашнего дня, – буркнул Саул.
– Неужели… жена или дочь моего высокочтимого друга опозорила его уважаемый дом? – понизив голос, предположил старик, и большие глаза его округлились от ужаса.
Беседуя, Саулу и любопытному старичку приходилось перекрикивать осла, и поэтому смысл вопроса не сразу дошел до несчастного. А когда дошел, он аж подпрыгнул, несмотря на то, что сидел, округлил глаза еще больше, чем старичок, и испуганно обернулся.
– Что ты такое говоришь, отец?! Не был бы ты так слаб, убелен сединами и участлив к чужому горю, за такой вопрос ты съел бы свою бороду. Моя супруга, Вани, прекрасна как пери и добродетельна как… как…
Не найдя подходящего слова Саул воздел руки к небу, словно призывая его в свидетели. Осел подкрепил просьбу особо громким и продолжительным воплем.
Старик, услышав такие слова, неожиданно расплылся в улыбке, обнаружив недостаток передних зубов, и голосом, совсем не старческим, тихо поинтересовался:
– Ну что, Саул, так и не признал родича?
Брови торговца взлетели вверх аж на два пальца, да не своих, сухих и тонких, а два мягких, толстых пальца какого-нибудь придворного сановника.
– Боги свидетели! Тебя бы и родная мать не признала. Что за темный демон добавил тебе лишних два десятка лет?
– Это твоя прекрасная как пери и добродетельная, как не знаю кто женушка, – хихикнул Танкар.
– Уй, страсти! Что же она такое натворила, что волосы твои, желтые, как золотые диргемы в подвалах владык Персии, в одночасье стали белы, как снега Гипербореи, кожа лица, нежная, как спелый персик, превратилась в печеное яблоко, а эти мраморные зубы, похожие на колонны во дворце правителя… Хотя с зубами у тебя вроде и раньше был недочет?
К середине его речи Танкар уже сидел на мостовой, держась за живот.
– Никаких таких ужасов, – сказал он, насмеявшись вволю, – она просто измазала меня рыбьим клеем, рисовой мукой и еще какой-то дрянью из маленьких глиняных горшочков, которые стоят дороже корзины соленой рыбы и могут превратить в прекрасную пери даже старую больную корову. Я прошел этот город, как нагретый нож кусок масла.
– Я торопился к Абасу, – сказал Саул, – но теперь уже не тороплюсь. Солнце село, и кривой наверняка свернул торговлю. Я не жалею, что из-за этой неразумной скотины лишился ужина, ведь взамен боги послали мне тебя, – голос Саула дрогнул.
– Считаешь, что мои худые мослы вполне сгодятся тебе на холостяцкую похлебку?
– Умолкни, бессовестный! Теперь мне нечем тебя накормить!
– Если это единственное, шо тебя печалит, так можешь выкинуть эту печаль прямо здесь, – для верности Танкар ткнул пальцем в то место, где стоял, – неужели ты думаешь, шо женщина, чью добродетель ты превозносил так красноречиво, шо даже осел заслушался, оставила своего дорогого брата и еще более дорогого супруга без ужина?
Только тут Саул заметил, что старик прижимает к боку котомку, а в следующее мгновение его широкие ноздри поймали божественный аромат баранины с перцем.
