Он завёл машину и покатил к офису, а я вылез и пошёл пешком, чтобы не появиться там одновременно с ним — мы ведь якобы ехали каждый со своего маршрута, поэтому старались не пересекаться у всех на виду. Метров за двести от офиса мы нашли некий хитрый дворик, в котором договорились встретиться. Там мы загрузили всю эту бодягу в багажник и повезли к грустному кузьмичу, который принимал макулатуру. На его испитом челе читалось, что его жизнь не сложилась, а также то, что за эти несколько дней мы ему начали потихоньку надоедать. Видимо, он был мизантропом по отношению ко всем, кто вырывал его из неспешного потока ничегонеделания, но статус позволял ему выказывать это только телепатически. Мы почему-то симпатизировали этому человечищу, хотя в самое ближайшее время он должен был нас возненавидеть. Это было обломно, но бизнес есть бизнес. А нашим бизнесом должно было стать ежедневное доставание этого самого человечиша, мы собирались стать его навязкой и кошмарным сном.
2 ЧАСА С MTV: клуб «Улица Радио»
— Оленька обнаглела, — констатировал я, отбросив в сторону тлеющую пятку. — Так опаздывать нельзя, даже милым глупым девушкам.
— Да ладно, какая нам разница. Такие концерты никогда не начинаются вовремя, сам знаешь. Так бы ждали в баре, а там выпивка стоит раза в два дороже. Причём, батенька, на ваши щуплые плечи не ложится тяжкое бремя напаивания Оленьки. Прошу об этом не забывать.
— Не выставляй меня сволочью, Чикатило. Сам знаешь — поить Оленьку мы будем сообща. Как обычно.
Чикатило ходил взад-вперёд вокруг столба. Для полного сходства с карикатурой на обломанного романтика не хватало только увядающих цветов и зашкаливающих часов на этом самом столбе. Мы любили ганджубас за то, что под ним начинаешь замечать такие вещи. Хотя если бы этого не происходило, мы бы всё равно любили ганджубас.
— В Европе тебя бы уже спаковали, Чикатило. Я точно говорю: тебя бы уже давно спаковали.
— Почему?
— Потому что ты сейчас похож на какого-нибудь амстердамского барыгу. У тебя стрёмный вид, и ты ходишь туда-сюда, как учёный кот.
— В Амстере барыги ездят на велосипедах. И их там, кстати, никто не пакует, потому что у них всё легализовано. Да-с, да-с, именно так-с. Всё, что нужно, там легализовано — в этом прекрасном сказочном городе с элементами Ван Гога.
— За героин или кокс спокойно спаковали бы, — не соглашался я.
— Позвольте с вами поспорить, батенька, — начал Чикатило и уже поднял вверх палец для обкурочного проповеднического гона, но вдруг из-под земли появилась Оленька. Точнее, сначала появилось её смазливое лицо, потом четверть Оленьки, потом полОленьки, а потом и она вся. И по мере этой поэтапной выписки Оленьки из подземного перехода росла наша досада. Это, конечно, было очень сексуально, блин, но на такие концерты в подобном виде ходить нельзя — мы же, в конце концов, были стильными парнями, мы не должны были появляться на альтернативных тусовках с девушками в таком обтягивающем и белом. Боже мой, она нацепила чуть ли не лосины. Это была вообще не та субкультура — я не понимал, на что Чикатило надеется.
— Эх, чего не сделаешь ради плотоядной, животной страсти, — буркнул Чик куда-то в сторону, после чего нацепил шутовскую улыбку и запрыгал навстречу Оленьке на одной ноге.
Клуб находился рядом, в двух шагах. Хорошо, когда заведение расположено прямо возле метро и к нему не нужно добираться троллейбусом или автобусом с потными бабками, которым надо уступать место.
Оленька плыла медленно и с достоинством, как челны Стеньки Разина. Она просто не могла допустить, чтобы хоть кто-нибудь не обратил внимания на её округлую попку — это было бы для неё трагедией, честное слово, но мы ничего не имели против такого отношения. Вокруг неё мухой вился Чикатило, а я шёл в некотором отдалении — я любил наблюдать этот балаган со стороны, мне это всегда нравилось.
Как мы и думали, Чикатилина команда ещё только начинала отстраиваться. На таких концертах всё происходит именно так, потому что кондовый клуб «Улица Радио» — это не лондонский «Underworld», а Чикатилина группа — не «Joy Division». А Москва — не музыкальный город, здесь слушают шансон. В общем, нам пришлось идти в бар и оттуда слушать, как пухлый Алёша препирается с накуренным звукорежиссёром, а потерянный Алкоголист орёт в микрофон: «Раз, раз».
— Ну и пидорас, — степенно говорил рядом с нами кто-то модный и пьяный.
Та неделя для нас тоже была сопряжена с пьянством. Это было вынужденное пьянство, поэтому от него не депрессовало. До обеда, правда, имела место какая-то небольшая дезориентация в пространстве, но мы не обращали на неё внимания. Пьянство принято описывать надсадным голосом и с надрывом, с элементами трагедии, но нас оно абсолютно не напрягало.
За неделю мы перебухали со всеми своими коллегами по цеху, даже с Колей, хотя он-то уж точно нам был абсолютно не нужен. Пьянка с Колей была Чикатилиной спонтанной выходкой — этот персонаж интересовал его с психологической точки зрения. Он вообще любил изучать инакомыслящих индивидуумов, и в принципе правильно делал. Потому что совсем никаких людей нет — человек может быть если не интересным, то хотя бы смешным. И то, и другое полезно для вашего здоровья, и не пытайтесь убедить меня в обратном. Любой Лёня Свиридов может стать объектом для написания «Войны и мира», если правильно его преподнести. А у Чикатилы ведь была навязка о написании чего-нибудь эпохального и трёхтомного — такого, под которым прогибаются полки. Во всяком случае, так он сам об этом говорил, а я оставлял при себе свои сомнения в том, что полка (а также весь мир оптом) может прогнуться под Полуголубем.
— Человек-Коля тоже станет персонажем моей книги, он будет лучшим другом Полуголубя, — заплетающимся языком говорил Чик по окончании той пьянки.
Фамилия Коли, кстати, оказалась какой-то классически-пафосной, чуть ли не Трубецкой. Это опровергало нашу теорию, но мы немного подумали и решили, что ну и хрен с ней, с этой теорией. Проще всего было с тремя хрестоматийными раздолбаями. С них мы начали — это было самое очевидное начало, стопроцентное и шитое белыми нитками. Уже минут через пятнадцать один из раздолбаев с видом знатока начал нас поучать:
— Послушайте, парни, что я вам скажу. На х… надо ездить по городу взад-вперёд, нюхать этот пот в метро, мокнуть под дождём. Мы вот, например, всё это дело выбрасываем сразу же, как скроемся у них из глаз. Мы что им, лохи какие-нибудь, что ли. Пускай бабки ездят. Всё равно никто не купит этот блядский «Мир оптом».
Дальше было ещё проще — нить игры в бисер была полностью в наших руках, мы контролировали ситуацию. Нам оставалось только включить дуру и выпытать, куда именно они выбрасывают всю свою макулатуру. А потом ненавязчиво так порекомендовать одну уютную помойку в том самом хитром дворике, который мы приглядели заранее. Нам было выгодно, чтобы театр военных действий перебазировался именно туда. Он находился ближе всех к офису, этот дворик, и при этом был зашифрован так, что никакой супервайзер, если бы он и существовал, не нашёл бы его без топографической карты. В этом состояли его плюсы — мы не зря потратили несколько часов на поиски такого укромного места.
Потом всё пошло накатом, как по рельсам. Мы выцепляли их прямо возле дверей офиса и, кося под пьяных, наливали им в специально принесённые раскладные стаканчики — в кондовые пластмассовые стаканчики, которые на всякий пожарный носят с собой всевозможные усатые мужики. Некоторые пить с нами не хотели, но на этот случай у нас имелся план Б. Мы садились в машину и тихо ехали за ними, как долбаные гангстеры, чтобы выяснить, куда они выбрасывают свои журналы. Потому что мы ни на секунду не допускали, что кто-то из молодых может и в самом деле разъезжать по всем этим рынкам, мы просто не могли в это поверить. Но оказалось, что многие действительно ездили, во всяком случае, в метро они заходили с журналами. Таким мы ненавязчиво показывали, что с этими бумажками должны делать нормальные люди. Было много способов: пойти впереди и выбросить у них на глазах, выкатить на дорогу помойный ящик с горкой из знакомых обложек, да просто громко поговорить между собой, в конце концов. Одной недели людям вполне хватило на то, чтобы убедиться в тщетности рыночного паломничества и начать следовать нашему примеру.
