обещание клиентам. А среди них тоже была пара-тройка персонажей, которые при желании могли бы замуровать нас обоих в бетонный раствор… и так далее, смотри выше.
— Чик, ты совсем ё…нулся! — орал я, когда он повесил трубку. — А если Никита, к примеру, нет, ну ты вот представь, а вдруг он, к примеру, пойдёт в отказ и скажет: вы обещали — вы и переводите бабки? А вдруг он скажет: я за свой базар отвечаю, но это был не мой базар. Что тогда?
Чикатило сидел с видом пятиклассника, который вдруг, ни с того ни с сего и неожиданно даже для самого себя, вспомнил детство и громко выпустил газы прямо на уроке ботаники.
— Риск — удел гасконца, — только и мог лепетать он, как заезженный винил или герой квеста, которого глупый PC-пользователь десятый раз подряд заставляет повторять одно и то же беспонтовое действие. А я ходил по комнате и орал, что мне насрать на гасконцев, что гасконцы — это то же самое, что чеченцы, только из другой эпохи. Илона застыла за своим столиком и смотрела на нас, по-моему, с восхищением. Но нам было не до восхищения — наша судьба теперь целиком зависела от того, согласится ли Никита компенсировать клиентам деньги из своего собственного кармана. Потому что касса «Лауды» почти полностью затерялась в обломках накрывшихся банков и дебрях враз мутировавшей российской системы финансовых переводов, и её остаток мог покрыть дай бог половину расходов, необходимых для этой компенсации.
Потом мы жёстко пили всю ночь, тщетно стараясь отогнать это гадкое ожидание. Теряли человеческий облик, ползали на четвереньках под face/off-пopтретом голой негритянки — только для того, чтобы не лезли в голову всякие мысли по поводу того, что будет, если… Чтобы не маячил перед глазами этот идиотский алгоритм из курса средней школы — блок-схемы, квадратики, ромбики: если…то, если…то…
Под утро мы, едва ворочая языками, пришли к выводу, что Никита в силу своей экс-бандитской сущности предпочтёт забить на клиентов и зажать выплату всех задолженностей. Мы подсчитали наши бабки — их хватало как раз на срочную визу для меня (Чикатило свою визу получил как раз накануне всей этой заморочки), на пару авиабилетов в Европу с открытой обратной датой и на месяц проживания в самом низкопробном еврохостеле.
Перед нами больше не стояла задача поставить Европу на колени — перед нами стояла банальная задача смыться, удариться в бега, замести следы. Это было не так романтично, как кажется после просмотра блокбастеров про обаятельных мошенников. Это было вообще не романтично — это было отвратительно.
Но мы недооценивали Никиту. Он ведь тоже хотел поменять статус, стать стопудовым легалом, честным бизнесменом. Такие варианты показывают в американских фильмах про мафию — когда крёстные папики понимают, что теперь у них наступает «либо-либо». Либо они мутят честные дела, либо их убивают. Раньше им было плевать на то, что их убьют — но фишка в том, что после определённого возраста им вдруг хором начинает хотеться жить. После определённого возраста всем начинает хотеться жить, наверное, потому, что проходит пик, апогей, на вершине которого сдохнуть не жалко, а вот у подножия кривой синусоиды — уже не в тему.
Видимо, перед всеми этими легальными замутами Никита держал какой-то очень серьёзный и ответственный базар перед самим собой, давал расклад по понятиям своей изнанке. Теперь он отвечал за этот самый базар, и в этом случае ему оставалось только раскошелиться. Иначе бы его легальный бизнес засел в глубокой жопе. Утонул в такой гигантской луже, из которой не вытащить на тросе никаким «сабурбаном».
Именно на это и рассчитывал Чик, когда с ходу выпалил в телефонную трубку предписания для несчастных ви-ай-пи. Утренние слова Стриженова превратили его из опального горе-комбинатора в гения- провидца, этакого рискового парня с замашками Нострадамуса. Но это он сам так думал, плюс, может быть, какая-нибудь восторженная Илона. Что же касается меня, то за прошедшую ночь я приобрёл, помимо седин, ещё и уверенность в одной вещи. А именно: я понял, что Чикатило — просто больной псих, которому изменяет чувство реальности. Такой же, как все его друзья прошлых лет.
Псих дослушал, как Стриженов прочищает матом голосовые связки, и молодцевато произнёс, видимо, вспомнив армию:
— …ОК, Илья Юльевич. Я выезжаю. Стриженов ещё что-то нёс в телефонную трубку, но это уже было не важно. Я достал из рюкзака бутылку водки, оставшуюся от вчерашнего. У Илоны, которая как раз входила в нашу клетку, округлились глаза. Ещё накануне мы с Чиком договорились — будем выпивать по стопке всякий раз, когда с плеч спадет очередная проблема. А этот день — мы знали — обещал стать весьма проблемным днём. В течение девяти рабочих часов мы должны были разобраться ещё как минимум с несколькими.
— Ребята… сейчас ведь только девять тридцать… — пробормотала Илона, но, посмотрев на нас, махнула наманикюренной ручкой: — Что… принести стаканы?
— И себе тоже, милая Илона. И себе тоже, обязательно, — потребовал я настойчиво.
— Я не пью водку, ты же знаешь.
— Это приказ. Раз уж ты считаешь нас начальниками.
Мы держали Илону в курсе почти всех наших махинаций. За это ей причиталась одна энная — точно не вспомню какая — часть награбленного: не очень большая, но и не такая, на которую жалуются. Все были довольны, а уж она-то в первую очередь ей даже не приходилось ничего делать для того, чтобы получать доллары. Намного большие, чем двести официальных. По-моему, у неё получалось не меньше пятисот в месяц — в отличие от нас, она их не откладывала, а тратила со сверхзвуковым свистом. Она правильно делала, эта девушка с округлыми сисечками — да она вообще по многим показателям была нашим человеком.
Я случайно зыркнул в дальний угол офиса — туда, где стоял факс. Под ним валялся скукоженный рулон — что-то пришло к нам вчера вечером, когда мы уже ушли с работы (хотя сидели мы здесь ой как допоздна). Какая-то эпистола была отрезана автоматическим фак-совым тесаком и сдута под стол ночными сквозняками. Я встал и поплёлся в направлении свитка.
Увиденный документ удивил и по-своему тронул меня — Аннелис Vankerchaever безо всяких корыстных умыслов спрашивала Чикатилу, как его дела и разрулили ли мы всю эту заморочку с клиентами. Я смотрел и не верил своим глазам — от европейского офисного киборга такое ожидаешь в последнюю очередь. Подобные акции выпадают из общего контекста и заставляют ненадолго поверить в человечество. Или в возможность любви через средства коммуникации. Ещё немного — и она предложила бы Чикатиле заняться виртуальным сексом, эта самая мисс Аннелис.
— Чикатило, ты можешь ехать в Амстер через Брюссель. Я думаю, тебя там с удовольствием впишут на ночь, накормят, накурят и даже трахнут, — сказал я, протягивая ему факс.
Чик тут же переключился на него с каких-то последних наставлений Стриженова, лившихся ему в ухо громыхающим тухлым водопадом. Стриженов объяснял, зачем ему требуется присутствие Чикатилы в отделении «Вестерн Юниона» — приводил какие-то навязчивые аргументы, которые он высосал из пальца и которых от него никто не требовал. Мы ведь и так знали, почему он настолько беспомощен в подобных делах: он был патологически несведущ в английском — несведущ до безобразия, до глюков, до моветона. Настолько, что без помощи извне не мог даже без ошибок заполнить документы латинскими буквочками. Даже в его бытность рокабилли[2] тексты Элвиса и «Стрей Кэтс» оставались для него за наглухо запертым Сезамом. Бедняга толстяк, вестимо, комплексовал по этому поводу, поэтому и придумывал все эти непрошеные аргументы, чем выдавал себя с корнем и потрохами.
Я посмотрел на Чикатилу и вдруг застыл в пространстве, как будто кто-то всемогущий нажал на «Стоп». Глаза Чика светились такими злостно-мошенническими огоньками, что я без всяких физиогномических навыков понял: сейчас он сделает такое, чего ещё никогда себе не позволял. Нечто, способное переплюнуть даже его вчерашнюю крайне необдуманную акцию.
Он уже не слушал стриженовский трёп — он переводил взгляд с факсового листочка на меня, потом на стенку, на портрет Физичеллы — в его мозгу замыкалась цепь, крутились шестерёнки, взвешивались последние «за» и «против».
— Илья Юльевич, у нас новые проблемы, — проговорил он в трубку чётко, чуть ли не по буквам. А может быть, так показалось мне — потому что я своей не очень чувствительной задницей осознавал, что сейчас проблемы появятся не у Стриженова, а у нас. Что этот долбаный гасконец, настоящий псих, уже
