после лестницы пальцами набирает: «Poshli па hui so svoim white pa, pidorasy».
Я не то чтобы поддерживаю Клона (я вообще-то его никогда теперь не поддерживаю), но, скажем так, согласен (в данном случае) с его отношением к очередным почитателям. Борцы за чистоту арийской расы, читающие журнал «Fool». Полный пи… — дец. Даже молодые фашисты не могут быть настоящими.
Продолжение диалога (через минуту): «А kak je zaryady pro geneti4eskiy musor, kotorye byli v tvoih knijkah?» Ответ: «Genomusor ne lyublu, no i vas toje».
Я (в очередной раз) начинаю пикировку:
— Что, пожинаешь плоды своих трудов по самопиару?
Клон лаконичен:
— Именно. Расхлебываю все это говно.
Достаю из кармана очередную сигарету, прикуриваю от зажигалки «Федор». Никакого кайфа. Абсолютно. Дешевый никотин обжигает горло, как если закурить натощак и после прохождения марафонской дистанции: все-таки меня еще не отпустило после этих идиотских лестниц. Старение организма?
Морщусь, делаю (из принципа) глубокую тягу и отщелкиваю практически целую сигарету на тротуар. Краем глаза замечаю бомжа, материализовавшегося непонятно откуда и тянущего покрытые коростой руки к королевскому бычку. Бомж очень спешит: I как ему кажется, на такой шикарный подгон может посягнуть кто-нибудь еще. Или, по меньшей мере, затоптать. В последнем он, пожалуй, прав.
Я тоже много в чем оказывался прав — много раз, в принципиальных и не очень вопросах.
— Всегда считал, что вся эта х…ня когда-нибудь выйдет тебе боком, Клон. Уверен был.
Реакция Клона: она меня поражает. Он готов чуть ли не наброситься на меня с кулаками. Останавливается посреди улицы и начинает на меня орать:
— Послушай, ты, блядь. Ты тупой псих с навязчивой, блядь, идеей. Убогий лузер, прое…авший свою жизнь, но до сих пор беспонтово пытающийся быть не таким, нах…, как все. Никому не интересный доходяга без определенного рода занятий, всегда бросавший то, что начинал. Вообще все — работу, семью, творчество, даже свою сраную машину. И мне тебя, на х…, жалко. Но даже это не дает тебе права вот так становиться в позу и косить под умного па-пика. Знаешь, что я больше всего ненавижу в людях? Я ненавижу, когда они вот так говорят: я, блядь, всегда считал, я всегда говорил, я был прав.
Я театрально закрываю уши ладонями:
— Тсс! Только не бей, ладно?
Клон (уже немного поостыв) продолжает:
— Понимаешь, в свои двадцать пять лет я понял одно: никто, нах…, не отнимал у меня права на ошибку. И если я где-то в чем-то нае…ался — это моя проблема и мой кайф. Да, кайф. Именно кайф. И никто не будет меня по этому поводу лечить.
Пройдя несколько метров, я притормаживаю у ларька (обычный ларек с выцветшими образцами сигаретных пачек и пивных бутылок, таращащихся на покупателей из-за грязного стекла, истертая реклама какого-то незначительного дерьма на внутренней поверхности тарелочки для сдачи, внутри — орлиный нос и черные глаза горца-продавца, какого-нибудь азербайджанского гопника, незаконно проживающего в общежитии Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы и питающегося семечками), достаю из кармана мелочь: достаточно на пиво. Раньше я пил «Балтику-3», теперь предпочитаю «Бочкарев» или «Золотую бочку», а совсем изредка балую себя «Старопраменом», хотя с тех пор, как «Старопрамен» начал разливаться в России, он (разумеется) стал заметно гаке.
— Тебе купить, ты, гневный интеллигент?
— Знаешь что? А шел бы ты на х… Ты меня уже достал за сегодняшний день. Я пойду своим путем, а ты иди своим. А если мы пересечемся случайно на этом сраном шоу, то сделаем вид, что друг друга не заметили. Так же, как делали все эти годы. Идет? А пиво свое засунь себе в жопу.
Я пожимаю плечами: дело хозяйское, а сам смотрю на горца в темноте палатки. Пытаюсь видеть его лицо. Наверняка он слышит все то, что говорит Клон (Клон: не оглядываясь уходит в произвольном направлении), но если он позволит себе хотя бы улыбнуться, я разнесу в хлам и его самого, и его палатку. Национальность ни при чем — я просто не люблю, когда кто-нибудь смеется над тем, что касается меня, если мне не смешно самому.
Хотя, наверное, здесь я не совсем прав, и вообще все это похоже на паранойю. Но — пох…й.
Горец протягивает мне бутылку «Бочкарева», что немаловажно — холодную. Не смеется, не улыбается.
— Ты не из Владикавказа, дружище? — зачем-то спрашиваю его.
— Нэт, ыз Баку, — отвечает черный. Значит, я оказался прав в своих предположениях. — А шыто такое?
— Это хорошо. Знаешь, я тут недавно напился владикавказского спирта, которым все травятся и из которого здесь гонят паленую водку. Но не отравился.
— Да там, билять, всэ такой спирт дэлают, да? — соглашается горец.
Открываю пиво, ухожу. Ничего не значащий разговор возле пататки. Каких много в этом городе.
Далеко (уже далеко) впереди маячит хилая (она всегда была хилой) фигура Клона. Правая рука согнута, голова наклонена вниз. Интересно, он сейчас читает или пишет smsKy? Не знаю. И в том, и в другом случае задействованы пальцы, поэтому отсюда — не различишь.
Забыл сказать о Клоне: Клон всегда комплексовал из-за своего излишне худого, с его точки зрения, тела, пытаясь компенсировать физические параметры надуманной выё…истостью и агрессивной безбашенностью. Ему всегда это шло — может быть, потому, что никогда не имело даже намека на серьезность: интеллигентское воспитание, антарктическим тюленем выныривавшее отовсюду — из недр взгляда, из манер, из правильной речи, — сразу же расставляло все по своим местам. В итоге получалось достаточно обаятельное сочетание. Кстати, еще о Клоне: Клон вообще всегда был обаятельным и даже немного знал (точнее, познал в процессе), как этим обаянием играть.
Когда мы (вместе) ходили в подвал на Новинском бульваре (внутренняя сторона Садового кольца, если вам это интересно), он всячески пытался подчеркнуть, как мало нагрузок дает ему тренер. Убивая дыхалку, наносил в два раза больше (плохих) ударов по лапам, чем было предписано. А когда наставала его очередь держать лапы (особенно под лоу-кики), он отбрасывал их на татами и просил бить его прямо по ногам. Такую тактику он называл: повышение болевого порога. Он хотел научиться терпеть боль, хотел, чтобы она вообще перестала его смущать. Через несколько лет, похоже, воплотить его мечту удалось мне: во всяком случае, я с удивлением ловлю себя на том, что сейчас (здесь, возле палатки, покупая пиво и даже не успев как следует отойти от всего этого физически нагруженного дерьма, которое сегодня с утра меня преследует) практически не чувствую никаких болевых симптомов. Хотя всего, что я получил за одни сутки, по идее с лихвой должно хватить на пару-тройку дней на диване в состоянии растоптанного растения.
Болевой порог: когда нашего (обычно спокойного и ко всему индифферентного) тернера вконец достали связанные с ним вые…оны Клона, он поставил его в спарринг с профессиональным боксером — там были такие васьки, они появлялись время от времени, получали какие-то сертификаты по рукопашному для вступления в почетную должность охранника. Парень совсем не умел пользоваться ногами, зато имел очень неплохой удар с правой. Итог поединка: Клон получил рассечение подбородка, даже несмотря на краги (на боксере) и шлем (на нем самом). Если бы не шлем, дело скорее всего закончилось бы переломом челюсти. Но все прошло как прошло: сейчас единственная память о том спарринге — короткий и толстый шрам на Клоновском подбородке. Иногда (сейчас, например) Клон прячет его под небольшую бородку, но всегда ненадолго.
Наверное, мне тоже (для проформы) надо было послать его на х… Я — не послал. Ну и черт с ним в конце-то концов.
Достаю из рюкзака бейсболку и натягиваю ее на голову. Одновременно снимаю солнцезащитные очки: небо основательно заволокло, думаю, сегодня они мне больше не понадобятся.
Это последняя причина никогда не встречаться с бывшими друзьями: рано или поздно вам все равно захочется послать друг друга на х…
Ролан Факинберг обхаживает очередного скромника с румяными щечками, надутыми губками и явно
