смолу и слушал молча.
Неподвижная, разбитая параличом бабка лежала на постели в избе.
Иногда приходил Кшись и играл, играл старые песни Ясицы Топора и вызывал с того света окровавленную его тень. Сходились Топоры: Миколай из Мура, Лесной, Железный, сходились соседи, и сердца их распирал гнев при мысли, что кто-то осмелился напасть на Топора, на свободного крестьянина в собственном его доме. Молодые Топоры говорили Собеку: «Мы готовы!..»
Собек отправился в Поляны, к старому Саблику, и старый Саблик, захватив гусли, как будто без цели зашагал по краковской дороге. Через неделю он возвратился с известием, что замок в Сеняве грозный, брать его надо пушками, а не чупагами, и войска в нем — целые тысячи.
Разговоры эти велись тайно. Кроме Собека, Марины и Кшися, не слышал их никто, даже «она», девушка, которая сошла с пастухами с горы и жила у Собека, делая легкую работу по хозяйству и ухаживая за параличной бабкой.
Слышал еще старый Саблик во время своего странствия, что у пана Гербурта из Сиворога пропала дочь, что он ее разыскивает и обещает заплатить три тысячи червонцев тому, кто ее найдет. Рассказывал Саблик и о монахине, которая, когда все разбежались, осталась с Косткой на месте казни, а потом куда-то исчезла, рассеялась, как туман. Многое слышал Саблик, потому что умел слушать. Он был «голова».
Собека словно осенило. Он пошел к девушке и прямо задал ей вопрос. Она ответила:
— Да, это я. Но не выдавайте меня, потому что я хочу здесь жить и здесь умереть.
И она хотела поцеловать у него руку, но Собек ласково удержал ее и спросил:
— Как же нам называть вас, панна?
Девушка подумала немного и ответила:
— Мое третье крестное имя — Людмила. Так и зовите.
И так стали ее называть, а она просила, чтобы считали ее сестрой.
— Не жаль вам терять свое богатство? — спросил однажды Собек.
— Богатство мое лежит в земле, — отвечала она скорбно.
Между тем Сенявский велел всыпать по триста палок казакам, которые не могли по указанию Сульницкого схватить мнимую Марину, и послал в Грубое на разведки верного своего слугу Томека, знакомого с тамошними местами. Он решил добыть Марину во что бы то ни стало. И вот Томек отправился в путь в одежде странствующего торговца, с кораллами, бусами, гребешками, медальонами и образками. Он пришел к Топорам и здесь, кроме Марины, встретил и узнал Беату Гербурт, которую видел не раз, когда сопровождал своего господина в Сиворог. Вернувшись, он все доложил Сенявскому.
Сенявский изумился, а потом, хитро прищурившись, поднял палец и сказал Томеку:
— Держи язык за зубами. Никому ни звука! Обеих в мешок! А пока молчи!
Потом прибавил:
— Тысячу червонцев считай за мной.
Так же, как Собеку, Беата призналась во всем Марине. Дружба между ними росла, и они поведали друг другу все. В глубоком волнении смотрели они в глаза друг другу: ведь Сенявский хотел обольстить Марину, ударил ее булавой и велел похитить, — и этот самый Сенявский хотел жениться на Беате и стал причиною гибели пана Костки. Но о своей любви к Сенявскому Марина не сказала: ей было стыдно. Также и Беата не рассказала о любви своей к Костке. А отчего она бежала из монастыря в Татры, ее никто не расспрашивал. Бежала, и все.
И только когда Марина узнала, что Сенявский, соблазняя ее, собирался жениться на другой, она воскликнула: «Подлец!» А Беата, узнав, что, домогаясь ее руки, он в то же время увивался за Мариной, прошептала сквозь зубы то же слово: «Подлец!»
Собек выслушал рассказы девушек, и когда снова явился «торговец» Томек, принесший Марине на выбор обещанные кораллы, — Собек оставил его ночевать, а ночью с помощью Марины заткнул ему рот, связал руки и ноги и тихонько отнес в лес. Там, неподалеку от подземелья Плаза, он приставил к его сердцу острие ножа, развязал рот и приказал:
— Говори все, что знаешь!
— Что мне говорить? — в смертельном страхе простонал Томек.
— Все, что знаешь! Да не ври! Я правду все равно узнаю.
И Собек слегка надавил нож.
— Ты в самом деле торговец?
— Нет, — дрожа, прошептал Томек.
— Так кто же ты?
— Слуга…
— Чей?
Томек заколебался, но Собек снова надавил нож.
— Пана Сенявского, — прошептал Томек.
— Видишь? — обратился Собек к Марине. — Ну, так что тебе известно?
— Я слуга, мне велено было…
— Ладно. Говори все, что знаешь!
— Пан мой хочет украсть вашу сестру…
— Хорошо. Что еще?
— Вместе с дочерью воеводы Гербурта, которая живет у вас…
— Он знает, что она здесь?
— Знает.
— Откуда?
— Я ее узнал.
— А зачем ты к нам опять пришел?
Томек молчал.
Собек надавил нож.
— Говори!
— Две тысячи людей Сенявского на конях стоят в лесу под Обидовой. Будто бы для того, чтобы наказать крестьян за бунт.
— А на самом деле для чего?
— Чтобы напасть на вас.
— И пан с ними? — спросила Марина.
— Пан сидит в Заборне, в корчме. С ним несколько десятков казаков.
— Когда хотят напасть?
— Как только я донесу, что Марина и панна Беата дома.
— Хорошо. Еще что? — спросил Собек.
— Больше ничего не знаю.
— Что пан Сенявский хочет сделать с Мариной?
— Не знаю. Что знал, то сказал. Только вы меня не выдавайте! На кол посадят!
— Будь спокоен!
И Собек вонзил нож, который держал над сердцем Томека, по самую рукоять. Потом вытащил изо рта трупа язык, отрезал его и, спустив с убитого штаны, засунул ему язык в зад. Так делать учил древний обычай, чтобы сохранить тайну.
— Теперь уж не расскажет, что с ним случилось, — сказал он.
После этого они с Мариной отнесли мертвеца в дальний конец подземелья и завалили вход тяжелыми камнями.
Собек сел под елью и мрачно понурил голову.
— Теперь нам конец, — с горечью заговорил он, — Против такой силы ничего не сделаешь. Не защитишься, не убежишь, не спрячешься. В Венгрию убежим — за деньги нас и оттуда достанут. Уйдем в горы, охотой жить, — оттуда выгонит нас зима. А дом сожгут, скотину, овец заберут, постройки снесут — и будем мы нищими. Да и как от бабки уйти, как ее одну оставить? Уж я ничего не знаю… Против двадцати, против двухсот человек теперь, когда все мужики дома, помогли бы и наши чупаги… Но против двух тысяч!..
