доброе. Жаль, что его не будет на моем юбилее. А то бы отчудил что-нибудь этакое. Он мне сказал как-то перед отъездом:
— Поскорее загибайся, Крамаров. Тогда о тебе все заговорят! Вот тогда оценят! А когда я подохну, то, чего доброго, могут даже дать мне посмертно звание народного. Лучше бы при жизни дали… деньгами. Тогда я готов спокойно умереть заслуженным.
— Рано еще вам, Евгений Александрович, — говорил я, — еще не все концертные точки отработали!
— Ты прав, Крамаров, — говорит он мне, — и, как верующий, попроси своего Бога продлить мою жизнь. Ради этого я готов стать евреем! Ты только договорись. Чтобы без обмана. Попроси у Бога для меня еще пять годков жизни, и я тут же сделаю обрезание. Могу принародно, в эксклюзивной телепередаче, чтобы все видели, что я честный человек!
Жаль, Наташа, что Женя не приедет. Он рассмешил бы всю нашу компанию! Еще как! Не будет Михаила Ивановича Пуговкина. Тоже мой учитель. Мы с ним были близки, поскольку он тоже был верующим человеком, тоже прошел трудное детство. Говорят, что сейчас носит четки, перебирает их, и они его успокаивают, настраивают на раздумья о жизни. Он — своеобразный артист-рекордсмен. Снялся подряд в шести комедиях у Леонида Гайдая! Родился в Чухломе, в деревне Рамешки. Марк Бернес называл его крестьянином, не колхозником, а крестьянином, в лучшем трудовом смысле этого слова. Бабушка была церковной старостой, хотя это только мужская должность. Но она собрала деньги, открыла церковь и пригласила батюшку, а свечи во время богослужений зажигал ее внук — Миша. Он мне об этом рассказывал по секрету. Чтобы остаться в Москве у родственников, спал на полу, на подстилке, около батареи. После работы шел в клуб Каляева. Однокашники играли в очко и расшибалку, а он шел в клуб. Тут у нас много общего. И мне и ему помог случай. В театре заболел артист, и семнадцатилетнего Пуговкина выпустили на сцену. И он заболел театром. Три года занимался дикцией. По три часа в день. Как я здесь английским.
В театре вывесили фотографии артистов, и на Пуговкина обратил внимание кинорежиссер Григорий Осипович Рошаль. Взял его на роль купчика, который по сюжету фильма перетанцовывает соперника. И оказалось, что Михаил Иванович здорово танцует. Его взяли на роль. Он и меня учил: умей делать все — даже петь и танцевать. И я пробовал, и не раз, репетировал дома. Однажды пригодилось. На телебенефисе… Без элементов эксцентрики; которыми я владел, меня не пригласили бы. У каждого человека свой Бог. У Пуговкина — судьба. Он говорил, что всегда следует ей, судьба им руководит, и он ей не сопротивляется. И приводил мне высказывание Софокла: «Чем скорее человек уходит от судьбы, тем быстрее к ней идет».
Савелий задумчиво посмотрел вперед перед выездом на фривей, на скоростную трассу. Через час они были дома. Наташа вышла на кухню, а когда вернулась в гостиную, то увидела Савелия, спящего на диване, в дорожной одежде. Лицо его было бледнее обычного, щеки впали, и ей показалось, что кто-то неведомый сейчас втягивает его в бездну, о которой он говорил. Наташа испугалась и даже хотела разбудить его, но не решилась. Вечером, за ужином, она заметила ему, спокойно и без нажима, что, когда будет время, можно было бы показаться врачу. Ведь 60 лет — это и много, и мало, но все-таки…
— Цитируешь меня, как классика! — улыбнулся Савелий. — Сходим к врачу. Но после юбилея. Никуда от него не денешься!
Наташа целую неделю занималась составлением списка приглашенных. Меньше ста человек не получалось. Программу готовил специальный оргкомитет.
Юбиляр не волновался. Он даже не думал, о чем будет говорить. Был уверен, что в нужный момент Бог подскажет ему необходимые слова и они выльются из его души.
В день юбилея он почувствовал недомогание, подошел к окну и с трудом узнал себя — четче обозначились на лбу морщины, поблекли глаза и самое удивительное — припухли щеки.
— Я сегодня не нравлюсь себе, — сказал он Наташе.
— Это — от волнения, — заметила она, — выйдешь на сцену, и все пройдет.
Наташа оказалась права. Он появился в зале, встреченный овацией. Люди встали со своих мест и пять минут аплодировали ему. На ресницах Савелия блеснули слезы. Люди думали, что они от радости, от счастья, а он в это время думал о родителях, о том, видят ли они сейчас, как любят его люди, и мысленно попросил Бога, чтобы Он ниспослал ему эту благодать.
Фрагмент из юбилея Савелия Крамарова показали по Центральному российскому телевидению, в новостях. Я очень обрадовался за друга, хотя выглядел он хуже, чем во время нашей последней встречи. Я вспомнил, что тогда рассказал Савелию о том, что он может ознакомиться с делом своего отца.
— Как? — удивился он.
— Весьма просто, — сказал я, — идешь на Кузнецкий Мост, в приемную КГБ, и оставляешь там соответствующее заявление. Через месяц-полтора дело разыщут и позволят там, в специальной комнате при приемной, прочитать его, даже сделать выписки и заказать фото отца. Оно, конечно, будет своеобразным — в профиль и анфас… Но тоже память… Я в деле своего отца нашел много интересного для повести о нем и его времени.
— Я обязательно зайду туда, серьезно произнес Савелий, — весь вопрос во времени — сколько пробуду в России…
Я знал, что во время второго приезда на родину он снова был на «Кинотавре», занят на съёмках телеинтервью и вряд ли успел зайти на Кузнецкий Мост.
Теледиктор заканчивал сюжет о юбилее Савелия Крамарова, говорил, что друзья приготовили для него поздравительное шоу, юбилей прошел с большим успехом. На экране крупным планом показали Савелия. Он улыбался, и, как мне показалось, с усилием. Вспомнился рассказ его давней подруги Нели — жены Оскара Волина. В один из дней последнего приезда Савелия в Москву, на Пасху, она с мужем, с Ахмедом Маликовым и Савелием подъехали на машине к церкви Иоанна Предтечи на Красной Пресне. Савелий остался в машине. Через двадцать минут, не дождавшись окончания службы, Неля вышла из церкви, увидела Савелия, внезапно постаревшего, одинокого, усталого, и у нее сжалось от боли сердце.
Играл ли он в тот приезд бодрого, спортивного вида мужчину? Не думаю. Вероятнее всего, встреча с родиной была для него и радостной, и грустной и наводила на серьезные раздумья о своей судьбе.
Его первая американская жена Марина вспоминает, что перед премьерой фильма «Красная жара» в зале появился Шварценеггер и взоры зрителей мгновенно скрестились на нем. Савелий грустно заметил: «То же самое было со мною в Москве, когда я входил в зал».
После юбилея он скажет Наташе, что счастливая полоса в его жизни продолжается. Ему звонил импресарио и поздравил с приглашением на значительную роль в новом фильме, и при этом без кинопробы, по одному ролику.
— Ты понимаешь, что это значит, Наташа?! В Голливуде без кинопробы берут на роль только самых профессиональных артистов! Импресарио выслал мне киносценарий! Значит, я не зря, как школьник, зубрил английский. Иногда до одурения. Может, поэтому от необычных нагрузок меня тянуло ко сну? Спасибо Михаилу Ивановичу Пуговкину! Это он внушал мне: «Будь, как и я, вечным студентом. Будь учеником всю жизнь! Творчество не имеет границ!»
Наташа обняла Савелия, и по-мальчишески радостные искорки сверкнули в его еще недавно потухших глазах.
Последняя молитва
В разгар юбилея Олег Видов произнес тост за родителей Савелия. Сказал о том, как сын любил маму, Бенедикту Соломоновну. Как она мечтала, чтобы Савелий стал артистом, и он стал им, любимым в России и набирающим популярность в Голливуде, в Америке, а значит, и во всем мире, что перед самым юбилеем он получил второе подряд предложение на съемки в серьезных ролях, что скоро фамилия Крамаров войдет в культуру Америки, как вошли другие русские и были здесь достойно оценены. Кто-то вспомнил о том, что композитору Стравинскому специальным решением президента и Конгресса Америки был снижен налоге доходов от его выступлений, чтобы больной восьмидесятилетний композитор смог пользоваться
