задавали на своей территории, то есть уже в своей оккупационной зоне и далее. А здесь, голубчик ты мой, как здоровье? Куда хочешь ехать? Какие проверки сейчас? Война кончилась. Мы будем тебя проверять? Ты проверился тем, что мужественно вел себя в лагере. Люди «с чистыми руками» — умные люди. Миссия по репатриации все простила, а вот «НКВД — сволочь» на своей территории — нет.
Например, еще до конца войны многие бывшие военнопленные прорывались в Париж, чтобы бить немцев в русских частях. Американцы создали вроде батальона из бывших русских военнопленных. И вот они торжественно после встречи на Эльбе, с развернутым знаменем, в американской форме, но с русскими знаками различия, переходят на нашу сторону. Маршал Конев пожимал им руки, устроен банкет, это было время банкетов, а через несколько часов после этого представители товарища Абакумова предложили им проехать чуть-чуть дальше. Их погрузили уже без знамен в обычные теплушки и два с половиной месяца они ехали дальше и дальше, пока не оказались в Ленинско-Кузнецке…
Из письма Василия Недорезанюка.
«Я хочу вспомнить о небольшой группе советских граждан, сражавшихся в составе действующей американской армии. Наша пресса об этом не писала. Конечно, не от них зависел исход войны, но эти люди мужественно сражались рядом с американскими солдатами, гибли и проливали кровь во имя общей цели — Победы над нацистской Германией. Это советские военнопленные, работавшие в Сааре, бывшие узники лагерей, бежавшие из-под конвоя.
После освобождения американской армией около ста человек добровольно вступили в ее ряды и были зачислены в 180-й полк 45-й дивизии 7-й американской армии и прошли вместе с нею боевой путь от Рейна до Альп. Автор участник боев за Нюрнберг, Бамберг, Мюнхен, форсировал Дунай. Закончил войну рядовым минометной роты в г. Фюрстенфельдбруке. Из 100 человек в живых остались только 32. Многие затем погибли в сталинских лагерях в Сибири. А тогда со мной в американской армии воевали москвич Анатолий Киселев, Корнеев из Ленинграда, Станислав Ордынский из Бердичева, Василий Бибик из Кировоградской области, погибший у меня на глазах, Николай Гонте, который жив и по сей день. Может быть и ветераны-американцы помнят тех русских парней, с которыми вместе заканчивали войну.
А.Ш. И все-таки, как походил процесс проверки?
А.П. Я сам этим не занимался, но знаю, о чем спрашивали. После автобиографических данных записывался весь путь, который ты прошел в плену. Прежде всего, десятки вопросов такого рода: «Кого знаешь из тех, кто был полицаем в лагере, кто служил у Власова, либо там-то и там-то?»
Человек, который собственную проверку мог пройти за несколько часов, иногда на несколько недель застревал на фронтовом или армейском проверочном пункте, до тех пор, пока не вспомнит и перечислит всех тех, кто хоть в какой-то степени был замаран.
С точки зрения профессионализма, это, конечно, правильная работа. Человек еще находился в фильтрационно-пересыльном лагере на западной территории, а разработочка его здесь уже велась. Понимаете? И когда он являлся сюда, ему преподносили: «А родители ваши кто, и чем вы занимались до 17-го года?» На него уже целое дело.
При проверке офицеров личное дело заполнялось еще в американской или другой союзнической зоне. Как только попадали в свою зону, допустим, в Айзенах, или другой крупный лагерь в Тюрингии, офицеры чаще всего отправлялись в Бауцен, там проверочка носила более жесткий характер. Офицер проходил пару тройку, а то и больше серьезных допросов. Схема допроса та же: собственный путь, затем, кого знал, когда знал, где знал? Из этого лагеря в фильтрационный лагерь на своей территории. Предлагали снять погоны, сдать оружие. На человека, у которого что-то где-то было замарано, разработка уже была сделана и попадала в этот лагерь. Пока два-три месяца формировался транспорт из Бауцена на родину, искали тех, кто мог показать по поводу человека, на которого уже даны показания его товарищей по Бауцену.
Большинство пленных, у которых «задница была чистая», в советских лагерях не сидели. Тех, кто от и до пробыл в лагере, в Сибирь не отправляли. Достаточно было тех, кто служил в немецкой армии водовозами, водителями, на кухне, поварами — словом, на хозяйственных работах. А уж те, кто с оружием — извольте бриться: в Гулаг.
Проблема была и с теми, кто хоть раз бежал из немецкого плена и был вновь схвачен. Наши проверочные пункты от Парижского начиная и кончая сибирскими, к тем, кто совершил побег, относились более подозрительно. А все потому, что большинство наших чекистов были воспитаны на лубочных представлениях: раз бежал, но тебя поймали, то немцы должны повесить. Задавался вопрос: «Почему тебя не повесили?» В результате, тот, кто вкалывал добросовестно на немецком оборонном заводе, спокойно проходил проверку, а этот непокорный беглец мог загреметь, как человек подозрительный в ссылку, а то и лагерь лет на пять, в лучшем случае.
А иногда человека отпускали из лагеря домой, вместо того, чтобы еще два-три месяца разобраться и проверить. Зачем травмировать? Вот мой школьный товарищ Лева Бунатян был в плену. Прошел проверку, демобилизовали офицером, едет домой. Дал телеграмму: встречайте. А вдогонку ему какая-то бумага, и его с поезда уже в Тбилиси снимают. Родные чуть с ума не сошли, пока через несколько часов его не отпустили.
Но даже, если человека отпускали, след за ним тянулся. Вернулся бывший пленный домой, поступил, допустим, на работу, не на всякую: за ним веревочка, на нем пятнышко — плен, вступил в профсоюз, а проверочка все идет своим ходом. А через два- три месяца приходит ориентировка, там новые сведения об этом человеке. И опять его могут взять. И в один прекрасный момент, после дня рождения сына, в дверь стучат и временно, хорошо, если на несколько часов или дней, забирают и опять спрашивают. А семье, как всегда: не волнуйтесь. Многих брали и после возвращения из проверочных лагерей. Маховик работал.
А.Ш. Какие еще особенности репатриации вы можете поведать? Например, Бауцен, что там происходило?
А.П. Бауцен — громадный лагерь. Он был создан на месте еще довоенного базирования немецкого танкового корпуса. Поэтому там было много различных помещений, казарм и прочего. Там постоянно находилось 50–60 тысяч человек. Одни уезжали, на их место прибывали другие. Американцы организовали прекрасную кормежку, как на убой. У них оставалось много всякого продовольствия и обмундирования — в Америку не повезешь, все это они отдавали в лагеря. Знаете психологию советского офицера: появилась лишняя машина — пускай будет. Почти все раздобыли себе американскую форму, лишь бы не ходить в немецкой трофейной. Большая часть из двух американских форм шила одну советскую. Погоны себе сделали картонные.
В лагере создали самоуправление. Эти «эрзац-офицеры» все взяли в свои руки и порядок был идеальный. Однако, несмотря на это, со дня открытия лагеря с 12 апреля 45-го до 20 декабря 45-го погибло в лагере, вернее было убито более 2500 человек.
А.Ш. По какой причине? Какие объяснения?
А.П. Сводили счеты. Помните, Файнштейна убили. Убивали бывших полицаев, поваров, тех, кто имел малейшее отношение к дележке продовольствия в немецких лагерях. Почему? Попытаюсь объяснить.
В немецком лагере, особенно в первые годы, давали 170–180 грамм хлеба и 15 грамм маргарина. Когда буханку режут на 5 порций остается 2 горбушки — по одной с каждой стороны. Там хлеба на 15–20 грамм больше. В глазах голодного эти граммы что манна небесная. Хлеб, как правило, делили капо и его помощники. Причем выдавали по одному куску хлеба на брата. Нас, например, 25 человек. Мы знаем, что на это количество положено 5 буханок, то есть 10 горбушек дополнительно. А капо на всех выдает две гобушки — «цулаген» — добавление. Значит, мы знаем, что он нашу горбушку жрет. А как это выглядит в глазах голодного человека на протяжении 2-3-х лет! Капо и его помощники зажрались. Для голодного кусок хлеба — это все. Тем более, что человек в этих условиях терял человеческое: только поесть, поспать — чистая физиология. Понятно, что когда вы капо увидели, вы его разорвали. Находили только трупы. А кто убил, искать бесполезно. В миг собралась толпа: растерзали, разбежались. Но главное то, что часто пропадали невиновные. Кто-то хотел свести с кем-то счеты, стоило ему сказать, что вот этот новичок, прибывший, капо, полицай — толпа реагировала мгновенно. Этим пользовались бывшие доносчики, бывшие полицаи, но мы ничего не могли поделать.
Кстати, с чего начались подозрения, что один из руководителей Бухенвальдского подполья Котов — провокатор. Может быть, он им и не был. Но он все время организовывал избиения и нападения на бывших полицейских и капо. Именно на это органы обратили внимание: почему он в этом заинтересован? И после того, как по его команде чуть было не убили начальника полиции Владимир-Волынского лагеря майора, забыл его фамилию. Выяснилось, что майор вместе с Котовым служил. Котов организовал избиение в Бауцене на сборном пункте. Майору руку сломали… С этого все началось. Майор рассказал, что старший политрук Котов встретился там-то и там-то. Какой старший политрук? Разве не батальонный комиссар? То есть Котов был самозванцем. Он выдавал себя за слона, не будучи слоном, чтобы топтать мелких. После того, как появилась маленькая зацепка, начинают искать побольше. Начали искать его связи с немцами. Однако, хотя доказательств его прямой вины нет, у органов сложилось впечатление, что немцы знали кто он, но почему-то его не трогали. В архивах Бухенвальда нашли документы, в которых указано: «комиссар Котов». Последнее упоминание было о нем в 60-е годы, когда бывший узник Бухенвальда Кирш-летчик, он скрыл, что он еврей, и был под другой фамилией, в каком-то из толстых журналов писал о Бухенвальде, мне запомнилась фраза: «провокаторская деятельность Котова». В чем ее смысл, я не знаю. Меня этот вопрос мало интересовал.
Котов Сергей. Родился 20.09.1911 г. в Астрахани. Прибыл в Бухенвальд из гестапо Ганновера 4.10.1943. Персональная карточка N 25097. Картотека Бухенвальда.
Я уже говорил, что донос в лагере — это дело привычное. В лагерях репатриантов доносчиков, я уверен среди них были и те, кто был «стукачом» у немцев, расплодилось масса. Это было плохо. Кроме справедливых обвинений — было много ложных. Главное — бросить тень, запятнать, многие сводили счеты из-за косого взгляда или слова, когда-то сказанного. Никто никогда не ответит — сколько людей честных пострадало из-за лжи и клеветы.
Среди «стукачей» было больше всего бывших политруков. Доносить стали бывшие чекисты, особисты, которые у немцев выжили, а теперь не знали, как выслужиться.
Наши службы заигрывали с репатриантами, как могли. Все бывшие офицеры получили право ношения погон и оружия. Освободителям было сказано относиться к репатриантам, как к обычным офицерам. Но общее отношение со стороны победителей к бывшим пленным, даже со стороны тех, кто работал с ними в лагерях, было отрицательным. Вот я встречаю транспорт с репатриантами-военнопленными в Айзенахе. Студебекеры входят в лагерь, люди вылезают. Вдруг появилось несколько выпивших солдат и офицеров из соседней воинской части и начали они раскурочивать репатриантов. А у тех действительно много вещей — американцы надарили: костюмы, куртки, обувь, продукты… Эти орут: «Отдавай американские тряпки!»
Вижу, стоит капитан, хороший парень. Я его по Ордруфу знал, он у нас в штабе работал. Из бывших пленных, но месяца три на моих глазах работал с репатриантами. Парень боевой. За время жизни в Ордруфе нашел где-то мастерскую и всем офицерам репатриантам сшил кожаные пальто, куртки, сапоги — одел, словом. Прибыл с девушкой, тоже бывшая пленная, полюбили друг друга, вместе на родину собрались. Многие в лагере сходились. Появились хорошие семьи. Эти люди лучше понимали друг друга. Они прошли через один и тот же ад. Верили друг другу. И вот подходит к ним советский майор: «Раздевай девку! Тебе кожа положена, а ей нет». А я разговариваю с комендантом лагеря, тоже полковник, конечно, смершевец. Я говорю: «Григорий Александрович, что происходит?» А он мне: «Подождем кульминации. Я потом их накажу, а у тебя прав еще больше!» А капитан майору: «Возьмите мое, ее не троньте, оставьте ей вещи». Я не выдержал, подошел. «Ну-ка, майор, иди сюда!» Майор глянул на меня, увидел погоны не фронтовые, сразу понял, что начальство. «Слушаю, товарищ полковник». Ну, я и врезал ему по роже. «Фамилия? Убирайся отсюда». Он в сторону. Капитану: «Забирай свою девушку, вас никто не тронет». Потом еще рапорт на майора настрочил и передал по начальству, хоть и боевые ордена у него были.
А.Ш. А стоило?
А.П. (Горячо). Стоило. Стоило. Несмотря на то, что я сам «человек с чистыми руками», я знал, какой ад прошли эти люди. И знал, как он домой едет, и что, возможно, его там ждет. На меня это уже все влияло. Знал, как его ждет «Мать-родина». Меня пребывание на Западе, даже в Германии испортило. Я другой был. Я в это время уже по кладбищу Святой Женевьевы походил, на многие вещи по иному смотрел.
За многие вещи стыдно было. Едем мы как-то несколько русских офицеров в советскую зону. Где-то в районе Арнштадта или Йены в Тюрингии. Подъезжаем к стоящей у дороги
