Он шумно отъехал в кресле.
У Лешакова перехватило дыхание:
— Меня!
— Кого же еще!
— Вы серьезно?
— …?
— Нельзя меня. Невозможно.
Начальник радостно и молодо засмеялся. Он любил Лешакова, и сильное удивление как нельзя лучше понравилось ему. Непритворное было удивление. Очень шло оно скромному Лешакову.
— Да почему? — хохотал руководитель. — Как это нельзя, а? Кому это нельзя — мне?.. Не уважаешь, брат.
— Никому, — бормотал Лешаков. — Как же так, по какому праву?… Сперва одно, теперь третье, — взять и запросто сделать с человеком неизвестно что… Это, это…
— Произвол, — хохотал начальник.
— Натурально. А как же еще!
— Да, произвол, — наконец, совершенно серьезно выговорил шеф, и глаза его твердо толкнули инженера, обрывая веселье, напоминая, что делу время, а потехе час: довольно сумасшествия, опомниться пора. — Самый натуральный. Насилие, одним словом… Будешь начальником отдела. Хорошим начальником. Лучшим… Решено!
У Лешакова и слов не было, чтобы спорить.
— Принимай дела. Приказа пока нет, но это формальность. Вопрос дней или даже часов… А потом, — он сощурился, — потом я тебя в главк заберу. К себе. Такие люди, как ты, Лешаков, нужны стране. Но сначала ты должен себя проявить на новом месте.
— Я не в партии, — безнадежно вставил Лешаков.
— И хорошо. Не примазывался, значит. Не лез без мыла. Скромно, честно выполнял долг. По правде сказать, не много таких людей сегодня. Днем с огнем не найдешь. А партия, она ценит. Она видит. Ее, товарищ ты мой, не объегоришь. Там знают, что почем… Если понадобится — вступишь. Сам тебе рекомендацию напишу.
С последними словами начальник торжественно поднялся из-за стола, уступая место вскочившему инженеру.
— Садись, осваивайся, — пригласил он новоиспеченного руководителя, приобнял за плечо и ободрительно добавил: — Работы по горло, а мне в управление пора. Выручай. Вникай в дела на месте, с ходу. Разницы нет: днем раньше, днем позже. Принимай отдел, — он кивнул в сторону преданно молчавшей секретарши, — Ирочка к твоим услугам.
Начальник подхватил легонькую, тисненой кожи папку, задвинул застежку-молнию, проверил во внутреннем кармане наличие любимой ручки с золотым перышком, машинально поправил воротник ковбойки, застегнул пиджак. Он пожал руку инженеру и важно выкатился за дверь, оставив Лешакова один на один со взволнованной девушкой, занавесившей челкой глаза.
Лешаков не видел, куда себя деть. Не помышляя занять собой предложенное, оставленное ему, удобное, теплое еще кресло, он огляделся беспомощно. Но вернуться на стул посетителя тоже не захотел. Сдвинул бумаги на край широкого, как постель, стола. Достал папиросы из кармана и уселся на угол полированной ореховой столешницы, спросил ожидавшую распоряжений Ирину:
— Пепельница есть?
— Антон Иванович не курил, — осторожно наблюдая, как пришелец попирает задом символ власти, сказала она. — С тех пор, как начальником отдела сделался, так и бросил.
— Может, и мне? — почти серьезно спросил Лешаков.
Девушка выглянула из-за опущенных волос, не понимая, шутит он или советуется. Лешаков осмотрелся, ничего похожего на пепельницу не обнаружил.
— Выкурю и брошу, — сообщил он строго и слез со стола.
До приказа оставалась у него привилегия простого смертного прогуляться в коридор, в курилку, покурить вместе с людьми.
— Я вам чай приготовлю, — сказала Ирина, — с лимоном.
— Отлично, — одобрил Лешаков. — Вижу, вы инициативный работник. Будут звонить, отвечайте сами что-нибудь. Вам виднее.
В коридоре, как и всегда в первой половине дня, инженер обнаружил множество народа. Кто-то сновал из двери в дверь с деловым видом. Молодые женщины из соседнего отдела бежали в туалет примерять кофточку. У окна, на продавленном линолеуме, толпились болельщики «Зенита», обсуждали вчерашний футбол. Механики в серых комбинезонах отлучились из лаборатории или с испытательного стенда, озабоченно сбрасывались на бутылку, чтобы поправить здоровье, ослабленное в понедельник.
Продвигаясь к курилке, откуда через раскрытую дверь выползала путаная паутина дыма и лениво разносилась вонь табака, Лешаков достал мятую пачку с отпечатанной на ней голубой схемой каналов, вытащил папиросу, потрогал пальцами полупрозрачную, вялую, слабо набитую оболочку курительной бумаги и, замедлив шаг, привычно смял картонный конец мундштука, придал ему форму дюзы, прикурил от зажигалочки встречного сослуживца (тоже с папиросой), сделал затяжку, первую сегодня, и сухо закашлялся.
— Качество не наше, не то качество, — услыхал Лешаков за спиной знакомый голос, и промеж лопаток кто-то дружески двинул инженера кулаком. — Московские попались?.. Нашу фабрику Урицкого каждый год в августе на профилактику останавливают.
— Курить невозможно, — кашляя пожаловался Лешаков неведомому спасителю, обернулся и рассмотрел сквозь слезы, узнал усатое лицо председателя месткома. — Пересушивают они табак, что ли?
— Привычки у тебя нет. Москвичи-то их курят. На-ка вот мои.
Профсоюзный вождь щедро протянул яркую красно-белую пачку «Мальборо».
— Ого!
— Не ого, а молдавские. Научились, сами шлепаем.
Лешаков взял попробовать, повертел в пальцах редкую сигарету и бережно убрал в нагрудный кармашек рубашки, на потом. Затянулся «Беломором». Председатель месткома прошел рядом несколько шагов по коридору. Вместе они оказались перед дверью в курилку. Там было полно народу. И перед входом профсоюзник придержал Лешакова за локоть, потянул настырно.
— Погоди, разговор к тебе есть… Не при всех. Лешаков позабыл давнюю неприязнь к председателю. Зла не держал. Не существовал тот для него, как когда-то и он, Лешаков, не существовал ни для кого из таких. Но, мягкий и ловкий, человек этот, как мячик, уверенно подпрыгивал рядом, семенил вокруг. Болельщики, заметив общественного деятеля, на всякий случай сменили место, отошли подальше, освободили пространство у окна, и председатель подтащил-таки инженера Лешакова к подоконнику.
— Может, ты думаешь про меня чего, Лешаков? — сказал он хмурясь, все подпрыгивая и заглядывая инженеру в глаза. — Зря. Торопишься с выводами, дорогой. Я должок за собой помню.
Лешаков отвел глаза и недобро ухмыльнулся. Говорить про Польшу не хотелось. Польские работяги таких вот, как этот, выставили на помойку. И Лешаков знал, что вспылит. Напрасная нервотрепка. Не о чем толковать. Но в председатели месткома выдвигают людей, от которых не просто отделаться.
— Понимаю, — сказал тот, — я тебя ох как понимаю, дорогой ты мой. Но и ты пойми. Что я мог!.. Сам главный бухгалтер, он путевку эту для супруги потребовал, чтобы вместе поехать, семьей. Директор указание дал: сделай ему. А больше и не было путевок — лимит… С другой стороны, опять же, их не выпустили. Вон в Польше сейчас что творится. Можно сказать, повезло тебе, Лешаков, отпуск не пропал. Нет худа без добра. И не дуйся ты на меня, как мышь на крупу. Сам теперь начальство, скоро распробуешь.
Лешаков поморщился. Губа верхняя дернулась презрительно. Но профсоюзник и ухом не повел —
