задолго до того, как ты подойдешь к машине, лишним в ней не будет. И дети будут, кстати, согреты.
Нельзя сказать, что они в эти холода намерзлись. Они, например, не ходили в детский сад. Ваня был откровенно рад этому. Он был настолько рад, что, когда я наконец объявил ему, что сегодня он пусть собирается в детский сад, он страшно переполошился. Он уже, наверное, думал, что больше никогда не надо ходить в детский сад. Нельзя сказать, что это такое уж для него наказание. Там, в конце концов, Катя его встречает как родного.
Нет, конечно, он ничем не напоминает в этом смысле другого Ваню, которого папа возил на санках каждое утро специально каждый раз разной дорогой, чтобы мальчик не заподозрил, куда это они едут ранним утром по свежему снегу. И все равно, мил-человек, ребенка не обманешь, и Ваня начинал подозрительно оглядываться по сторонам, а потом тревожно говорил своему папе:
– Ой, чувствую я, ты меня в детский сад везешь…
Нет, Ваня относится к детскому саду гораздо лояльней. Но без фанатизма. Это Маша вообще не может жить без детского сада. То есть дело, конечно, не совсем в детском саде. Когда они не пошли из-за морозов в первый день, Маша даже как будто обрадовалась и чуть не весь этот день смотрела мультики по большому телевизору, который очень кстати к этим холодам починили. А на второй день она подошла ко мне и спросила:
– Папа, что, я снова не пойду в детский сад?
– Ты не рада? – переспросил я.
– Ну, еще один день я выдержу, – сказала она.
– А два дня?
– Не выдержу, – пожала она плечами.
– И что будет? – спросил я.
– Умру, – просто сказала она.
– Это из-за Вадика? – спросил я, и сердце мое оборвалось, ибо я знал ответ.
– Да, – подтвердила она.
– Погоди, – сказал я, – но ты же говорила, что он перестал приносить тебе по утрам из дома конфеты.
– Да. И я теперь его еще больше люблю, папа, – вздохнула Маша.
То есть он мучает мою дочь. Он истязает ее, этот маленький паршивец. То приносит конфеты, то не приносит. И когда не приносит, это еще хуже, чем когда приносит, потому что она страдает и, черт его знает, в самом деле любит его еще больше. Когда-нибудь у меня будет больше времени, я погружусь в эту проблему с головой и обязательно как-нибудь решу ее. Может, надо купить ей конфет на целый год вперед и выдавать по одной каждое утро. Правда, что-то подсказывает мне, что так я эту проблему могу и не решить.
У Вани с Катей в его группе отношения другие, просто дружеские. И с детским садом его не связывает ничего личного. Поэтому, когда я объявил ему, что пора в детский сад, Ваня очень занервничал.
– Папа, – лихорадочно объяснял он мне, – понимаешь, я очень хочу сыра. И кашу я съем. Пойдем поедим сыра и каши. Сядем все вместе – я, ты, Маша, мама. Поедим сыра. Потом посмотрим «Питера Пэна». Потом вы спрячетесь. Я буду вас искать. У нас же большая дружная семья. Мы должны быть вместе.
Я смотрел на него с огромным удивлением. Ваня произносил все это чудовищной скороговоркой, но он хотел, чтобы его поняли, и поэтому говорил очень отчетливо, и я понимал каждое слово, абсолютно каждое. То есть когда он говорит так, что нельзя разобрать ни слова (а так случается время от времени), то это значит только, что он предпочитает замкнуться в себе. Нет, Ваня в это утро не хотел идти в детский сад.
– Я хочу сыра, папа! – повторял он, когда я надевал на него куртку. – Понимаешь, сыра!
– А я хочу пить, – говорила Маша. – У меня питьевой завтрак.
Но она-то еще больше хотела в детский сад.
– Ваня, ты будешь завтракать в детском саду, – сказал я. – Это понятно?
– Понятно, сэр, – буркнул он.
От «Питера Пэна» была очевидная польза.
И вот, сидя в кафе на втором этаже Театра клоунады, я понял, что салон машины моей будет бежевый. Ну, маркий, конечно. Но надо. Есть такое слово – надо. Когда очень хочется, то надо.
А без предпускового обогревателя можно и обойтись, в конце концов. Потому что на него денег не осталось.
И вот все это мы с моим товарищем решили и пошли в зрительный зал, потому что совсем скоро должно было начаться второе действие. Я пришел с четырьмя волшебными светящимися палочками, потому что столько у нас в этот день было детей (у Саши есть старшая, почти четырехлетняя, сестра Оля). Клоуны перед началом действия позвали Сашу на сцену и передали ей облако из воздушных шариков.
А я никак не мог отделаться от мыслей про этот бежевый салон. Вообще-то очень глупо заказывать машину с таким салоном. Ведь я, в конце концов, не один в нем буду сидеть. Дети очень любят ездить со мной в машине и есть, давясь, осколки шоколадной скорлупы из раздавленных киндер-сюрпризов, и пинать друг друга грязными ботинками. Конечно, думал я, дети быстро сделают этот бежевый салон черным. Ну и что теперь, отказываться от бежевого салона?
Вот так я мучился, пока не увлекся другим сюжетом.
Девочка Лиза стала там обладательницей золотого колечка. Оно помогало ей жить. Оно исполняло любую ее мечту. И тогда я все решил насчет этого салона окончательно. Ну конечно, бежевый. Ну, может у меня, в конце концов, быть хоть одна своя мечта, которую я могу исполнить для самого себя?
«Она будет рисовать!»
Мы с Машей и Ваней пошли на спектакль «Белоснежка». Перед спектаклем в фойе театра был концерт. Детям предлагали спеть и сплясать. Доверчивые дети пели и читали стихи, уверенные в том, что им что-нибудь подарят. Маша тоже вышла на сцену. Но оказалось, что наградой им будет просмотр спектакля.
Маша была в страшной ярости. Она даже не хотела заходить в зрительный зал. Она едва дождалась, пока мы приедем домой. Она попросила Ваню встать на стул и рассказать стихотворение. Мальчик очень обрадовался и сгоряча прочитал не одно стихотворение, а два.
– Спасибо, Ваня, – сказала Маша. – А теперь мы идем смотреть мультик. Вот зрительный зал. А-а, у нас билетов нет.
Она купила у мамы два билета, проверила, на свое ли место села.
– А подарок? – спросил Ваня.
– Мультик! – торжествующе сказала она. – Будешь смотреть мультик.
Мальчик разрыдался.
– Не плачь, Ваня, – уже с дрожью в голосе говорила Маша, сама готовая заплакать.
– Почему? – плачущим голосом спрашивал Ваня.
– Потому что я же не плакала, когда рассказала стихотворение, а мне сказали, что я могу посмотреть спектакль.
– Маша, ты очень сильно обиделась? – спросил я.
– Да, – честно сказала она.
– Зря, – сказал я. – Ведь дальше будет только хуже. Она не поверила. Боже, если бы она только знала, как я окажусь прав. Я и сам этого не знал.
На следующий день они пошли на рисование. Я забирал их. Они радовались, как дети. До сих пор я ни разу этого не делал.
– Можно с вами поговорить? – спросила меня девушка, которая учит детей рисованию. – Все-таки вы отец.
С этим глупо было спорить. Хотя мне уже хотелось. Мне, разумеется, не понравилось такое начало разговора.
– Понимаете, – сказала она, – Маша и Ваня – совсем разные. Вот Ваня – очень усидчивый мальчик.
– Я понял, – сказал я. – Маша, значит, не очень усидчивая девочка.
Примерно так же говорила про Ваню одна наша няня. Ее, конечно, уже нет с нами.
– Ну да, – пояснила учительница. – Маша не может закончить задание. Ей становится, по-моему, скучно. Но ничего страшного. Может быть, рисование – это не ее призвание.
– Не ее? – поразился я.
Я вспомнил, как два дня назад мы ужинали в ресторане с нашими друзьями. Маша сначала бегала вместе с Ваней, Сашей и Леней по заведению, отчего очень бесился один клиент. Он сидел и, когда они пытались пробежать мимо него, сначала говорил, а потом начал кричать:
– Не здесь! Только не здесь!
Они, разумеется, поняли, что этот прекрасный дядя с ними играет, и начали бегать мимо него с удвоенным энтузиазмом. Тогда он начал расставлять руки, белея просто на глазах. Они догадались, что добрый дядя только делает вид, что он взбешен их поведением, и начали бегать мимо него не молча, как раньше, а с беспрецедентным визгом.
Им было очень жалко, что он в конце концов ушел, оставив на столе ужин. Он оставил его им, своим врагам. Но ему не удалось обидеть их этим. Они расстались с ним, наоборот, друзьями.
После этого Ваня, Леня и Саша встали к огромному окну и стали смотреть на Тверскую улицу. Там было много интересного. Там стукнулись две машины. Через секунду в них врезалась третья. Но Машу все эти события не взволновали. Она попросила у официанта раскраски и больше часа рисовала. Она полностью ушла в рисование. То, что у нее получилось, рвали друг у друга из рук официанты, чтобы повесить дома на стенку. Не знаю, они, может, хотели сделать Маше и мне приятное. Ну, тогда сделали.
И вот учитель рисования говорит мне, что рисование не является призванием моей дочери. Я хотел спросить, является ли рисование ее призванием, но потом раздумал. Обидеть художника может каждый. Вот она, например, Машу сильно обидела, хотя Маша, слава богу, об этом не узнала.
– Она будет рисовать, – сказал я.
– Ну ладно, – вздохнула учительница. – А вы можете поговорить с ней, чтобы она заканчивала задания?
– Не могу, – сказал я. – Но я хочу поговорить с вами.
– О чем? – удивилась она.
– Чтобы вы никогда не просили ее об этом. Она неожиданно пообещала.
На следующее утро некий волшебник (в интенсивном интерактивном общении с ним находится наша новая няня) подарил Ване три витаминки. Он положил их ему под подушку. Только потому, что на горизонте замаячили эти витаминки, Ваня накануне вечером согласился заснуть. Маша заснула по своей доброй воле. Утром Ваня, найдя витаминки, понятное дело, обрадовался.
– Ваня, ты что, со мной даже не поделишься? – спросила Маша.
– Не, ну завтра, ладно? – пробормотал Ваня так, чтобы было понятно, что ему еще только три года, говорит он пока еще слишком неразборчиво, очень страдает от этого и поэтому сейчас лучше дать побыть ему одному.
Маша ничего не сказала. Но она, конечно, близко к сердцу приняла и эту историю.
Узнав про нее, следующим вечером я запретил няне вступать в разговоры с волшебниками.
