страдальчески размышляют, как бы отговорить их от этой авантюры. И запрещать неохота, потому что у всех испортится настроение на пустом, можно сказать, месте, и идти тем более, потому что больше некуда сходить, что ли, кроме Макдоналдса. На Машиной дне рождения, например, ждут. Чего они пристали с этим Макдоналдсом? Все у них есть, в «Турандот» ходят, как в школьную столовую, а думают только про Макдоналдс и про этот хеппи-милк, будь он проклят! А ничего на самом деле не поделаешь с этим, Макдоналдс – великое изобретение человечества, сравнимое, может быть, только с изобретением IKEA…
Может, так рассуждали те, кого не было на Машиной дне рождения, а может, не так. Но их не было, и это была катастрофа. Я не мог смотреть на девочку, которая застыла у выхода с эскалатора. И даже пираты опасались приблизиться к ней, потому что, видимо, даже они понимали, что ее богатый, но хрупкий внутренний мир, который сейчас звенел от напряжения, мог разбиться от любого неловкого слова.
Пиратка подошла ко мне и спросила, будет ли кто еще из гостей.
Мой богатый внутренний мир тоже сразу зазвенел и треснул.
– А что, у вас бывает, что никто, кроме именинника, на день рождения не приходит? – переспросил я.
– О, это постоянно, – сказала она. – Это даже чаще, чем день рождения с друзьями. Но нам так даже, честно говоря, проще. С одним-то.
– У нас не тот случай, – сказал я.
– Да, я вижу, – согласилась она. – Девочка, по-моему, переживает. Мы все-таки берем ее, да?
– Давайте, давайте, – сказал я. – Быстрее. Делайте что-нибудь.
Я вдруг вспомнил, что у меня есть телефон. Я же могу всех обзвонить. В конце концов, не так уж много гостей мы позвали. Мы их подбирали, можно сказать, любовно. Составляли как икебану. А получался какой-то гербарий.
В это невозможно было поверить, но три телефона из шести не отвечали. По одному родители мне сказали, что девочка не успевает приехать, потому что прособиралась, и теперь успеть бы в аэропорт – они улетали на весенние каникулы куда-то в лето. Еще по одному телефону я выяснил, что мальчик сильно опаздывает, но рассчитывает быть и что ради Маши даже отменил, вернее, перенес на более удобное время встречу с одноклассником.
– Да у нас тут такое… – сказал мне мой друг, чья дочка Даша – близкая, я считаю, подруга Маши.
– То есть не приедете? – переспросил я.
– Почему не приедем? – удивился он. – Сейчас с Дантесом разберемся и приедем.
Он рассказал мне, что у них происходит. Он был взволнован и все равно рассказал бы, хотел я этого или нет. Я слушал вполуха, потому что не отрываясь смотрел на Машу, которая стояла вместе с Ваней, ее вечным, но не единственным в этот день спасителем.
Там дело было в том, что на работе у моего друга сделали корпоративный календарь, и один из месяцев открывался историей дуэли Пушкина с Дантесом на Черной речке. Даша подробно расспросила маму, что это была за дуэль и из-за чего, и история произвела на нее такое впечатление, что она вырвала этот лист и спрятала в свой стол. А в первом классе у них проходили как раз в это время «Руслана и Людмилу», и учительница прочитала известный отрывок из этого произведения: «У Лукоморья дуб зеленый, златая…»
– Чье это стихотворение? – спросила учительница. Даша подняла руку. А когда учительница дала ей знак говорить, забыла. Все смотрели на нее и ждали. А она отчаянно вспоминала, просто отчаянно. И именно про этот момент она рассказывала теперь родителям, которые слушали ее и не ехали надень рождения к Маше, потому что это все было прологом к какой-то ужасающей драме, на которую Даша уже намекнула еще накануне вечером и из-за которой полночи не могла уснуть.
Даша думала про дуэль – и все-таки вспомнила!
– Пушкин! – крикнула она.
– Правильно, – сказала учительница. – А как сказка называется? Я в начале урока говорила.
– «Анатолий и Елена», – теперь уже с облегчением сказала Даша.
Класс хохотал, Даша потом не спала и только наутро решилась поделиться своей болью с родителями. Впрочем, ничего странного в этой истории они не увидели. Просто их соседей так зовут.
Пока мой друг рассказывал мне эту историю и вдогонку разъяснял, что они уже выезжают, я шел к Маше. Я взял ее за руку, подвел к столу и сказал, чтобы она все-таки выпила соку. Она покорно выпила. В глазах ее не было слез.
– Папа, – спросила она, – а что, никто не приедет? Она все-таки спросила это.
– Все приедут, – сказал я.
– И даже Маша? – спросила она.
– Нет, – сказал я. – Маша не приедет. Маша уже едет в аэропорт. А все остальные приедут.
– А если не приедут? – как-то безразлично спросила она.
Я хотел было сказать, что из-за того, что такое может случиться, я и сам давно не праздную свои дни рождения. Но разве я мог ей это сказать?
– Ты же знаешь, что приедут, – сказал я.
– Я уже не знаю. Папа, все очень плохо, – прошептала Маша. – И мне пираты что-то не нравятся. И собак с кошками привезли, я их видела, они в клетках сидят, очень несчастные.
– Пойдем к пиратам, – я опять взял ее за руку. – А то там Ваня один с ними сражается.
– Ну и что, что не приедут, – прошептала Маша. – Неважно.
Не надо было заглядывать ей в глаза, чтобы понять: ничего важнее в ее жизни не было и уже не будет. И что в глазах этих уже стоят слезы.
Они все приехали за следующие пять минут. Просто все. А в семьях, до которых я не мог дозвониться, по двое детей. Так что их всех сразу стало как-то слишком много.
Впрочем, моей Маше так не казалось.
А позже всех приехала та Маша, которая опоздала на самолет.
«Ненавижу, когда мужчины дерутся!»
Маша уехала с классом во Францию на весенние каникулы, и я провел целый день только с Ваней. Я осознал вдруг, что ничего подобного не было за всю мою и за всю его жизнь. Мы не оставались наедине друг с другом. Они с Машей никогда не разлучались, просто повода не было. А когда Маша на новогодние каникулы уехала в Лондон, с нами все время был кто-то третий. Чаще всего это была, конечно, Ванина мама.
И вот утром мы оказались с Ваней и больше ни с кем. И я понял, что надо что-то делать. Я сначала решил отвести его в кино. Он все-таки же любит кино, хотя и только про черепашек-ниндзя. Но потом я вспомнил, что обязательно надо вымыть машину. Я спросил Ваню, нормально ли будет, если мы заедем вымыть машину. Он как-то задумчиво согласился, и через пять минут мы были уже на мойке.
Он долго не хотел выходить, он хотел посмотреть, как моют машину, изнутри. Я пообещал, что в кафе, куда мы зайдем, пока будут ее мыть, он увидит что-то такое, что ему понравится. Он согласился, так же задумчиво. А может, нехотя.
Владельцы этого кафе – армяне, здесь армянские официанты и армянская кухня, а само кафе почему-то пропитано морскими мотивами. Наверное, армяне все время тоскуют по морю, которого у них нет, а у азербайджанцев есть, и даже в оформлении этого кафе в центре Москвы сказалась их вселенская тоска по морской глади.
Здесь повсюду развешены обрывки каких-то парусов, семейные фотографии усатых армянских капитанов с трубками во ртах, спасательные круги… И есть несколько больших аквариумов с морскими рыбами, хоть и небольшими, но все-таки морскими.
И вот Ваня подбежал к одному из этих аквариумов и присел перед ним. Я вдруг понял, что только теперь он перестал жалеть о том, что согласился поехать со мной на мойку. Я-то думал, что, наоборот, это будет очень и очень по-мужски – поехать не как обычно в кино, а вот на мойку и что мальчик будет в восторге от этого. Но в восторге он был от этих рыб.
Он сидел перед аквариумом и гладил, гладил его стеклянную стенку и что-то шептал этим рыбам… Ему было очень хорошо с ними. И им тоже с ним. Они сгрудились вокруг его прилипших к стеклу ладошек и тыкались в них своими масляными носами. Я очень расчувствовался, подошел к нему, тоже присел на корточки. Мальчик обрадовался и резко повернулся ко мне:
– Папа, можно, я вот этих двух закажу?!
И он показал мне этих двух, вдруг встрепенувшихся так, словно они поняли, о чем тут за стенкой толкуют.
Они затрепетали и хотели, казалось, куда-то ускользнуть, но куда ж ты денешься из аквариума, милая.
Я объяснил Ване, что так думать про этих прекрасных рыб – преступление и что жизнь – чище и лучше, чем он думает в свои пять лет. И что рыбы могут просто плавать, только этим радуя нас.
– А помнишь, мы ходили в один ресторан, там был такой же аквариум, и ты заказал мне двух рыб, – недоуменно сказал мальчик. – Я одну даже сам ловил, помнишь?
Я припомнил только карпа в китайском ресторане, мальчик с восторгом подтвердил насчет карпа и добавил, что были еще две, которые к китайскому ресторану никакого отношения не имеют.
К счастью, тут нам передали, что машину вымыли. Мы вышли, расплатились, и я подумал, что, видимо, надо все-таки ехать в кино. Но потом эта мысль показалась мне какой-то пошлой. Ну почему если ты оказался наконец-то наедине с сыном, надо ехать обязательно в кино? Почему чуть что, сразу в кино? Что с сыном, что не с сыном?
Ну а куда могут поехать мужчины в свободное от работы и от детского сада время? Нет, ну конечно, не туда. Но есть же еще какие-то места. И я позвонил другу, которому два раза такие вещи объяснять не надо.
– А вы по танкам лазили? – спросил он.
– Нет, – виновато признался я.
– А, ну все, – сказал он. – Езжайте на Поклонную гору, там музей военной техники под открытым небом. Танки, пушки, самолеты… Вам туда.
Я даже не поверил своим ушам и своему счастью. Ваня, правда, по-моему, не очень понял, что я ему предложил, но согласился. Через четверть часа мы были уже на Поклонной горе. И мы сразу увидели один танк. Он стоял в стороне от музея, и на него можно было и в самом деле залезть. Издали я увидел две фигурки на этом танке и обрадовался.
Меня вообще уже распирало от того, что мы делали. Это и правда получалось как-то уж очень по-мужски.
На танке стояли девушка и юноша с фотоаппаратом. Он что-то бормотал, снимая не девушку на танке, а какие-то детали этой машины. Чем-то он был сильно недоволен.
Оказалось, что этот юноша – специалист именно по танкам «Т-34». А недоволен он тем, что на послевоенную «тридцатьчетверку» надели башню с какого-то вообще тягача и выдают за классику.
Юноша помог поднять Ваню на танк и тут же забыл о нем, с головой уйдя в люк, который ему неожиданно удалось открыть. Ваня бы тоже с головой ушел в этот люк, и даже, боюсь, всем телом, если бы я, забравшись на танк, не схватил его. Через мгновение мальчик сидел уже на стволе. Еще через мгновение свешивался откуда-то с гусеницы. Он словно вырос на этом танке. Танк был для него как джунгли для Маугли. Я с удивлением и опаской наблюдал за ним. И я вообще-то гордился им.
Минут через 20 я снял его с танка, объяснив, что самого главного он еще не видел. То, что мы увидели на полигоне, совершенно захватило меня самого. В какие-то моменты я забывал о Ване, а он – обо мне. Он надолго пропал в лабиринтах окопов, и я только слышал его крик:
– Та-та-та-та!
Это он жал на гашетку, как я потом понял, когда сам добрался до пулемета на одной из огневых точек. Я тоже жал. И вы будете жать, если вы честный человек. И будете орать:
– Та-та-та-та!
