Повесть о жизни. Книги 4-6

Но экономист не унимался.

– Разве есть такой жанр? – простодушно спросил он. – Разве Эренбург служил в Комиссариате иностранных дел? Кем он там служил, вы не знаете?

Мы этого не знали. Тогда экономист, не теряя времени, тотчас спрашивал, из какой жизни пишет Пастернак.

– Из дачной, – ответил я, изнемогая.

– Почему? – вдруг встревожился экономист. – У него разве есть дача под Москвой? Скажите пожалуйста. Поэт имеет дачу!

Экономист нам смертельно наскучил. Мы прятались от него, но он настигал нас всюду: в лесу, в полях, в оврагах Вертушинки и – что было совсем невыносимо – у нас в комнатах во время работы.

Я иногда ходил на соседнюю речку Рузу ловить рыбу. Поэт увязывался со мной, но рыбы не ловил, а садился рядом и читал полным голосом свои и чужие стихи.

Я несколько раз намекал ему, что рыба боится шума и уходит подальше от таких громогласных поэтов.

– Ничего! – отвечал поэт. – Пусть привыкает. Это вам неинтересно слушать мои стихи. А для рыбы это редкое развлечение. Жизнь у нее каторжная. Вода в реке ледяная, ил грязный, жрет она черт знает что, в общем всякую пакость – червей, личинок и горькие водоросли. И темно ей в воде, и зябко, и боязно. Только и жди, что где-нибудь по соседству вдруг лязгнет стальной челюстью щука. Тогда надо драпать вовсю!

Разговоры эти мешали мне, но приходилось терпеть: поэт знал наизусть много стихов и эпиграмм. Он сам их сочинял на ходу. Чаще всего он вспоминал шуточные стихи Олейникова^{246}:

Маленькая рыбка,
Жареный карась,
Где твоя улыбка,
Что была вчерась?

Вскоре экономист уехал. После этого в Малеевке началась замечательная жизнь. Нас осталось всего двое, и мы сами удивлялись, почему ради двух человек дом еще не закрывают.

Поэт подобрел, стал даже задумчив и начал работать. Весь его яд будто выветрился в осеннем холодноватом воздухе.

Он каждый день писал стихи о закатах. Действительно, в эту осень над Подмосковьем горели прекрасные закаты. Они зажигали окрестные рощи, как зажигают свечи – одну за другой, – сумрачным желтым огнем.

В каждом закатном времени было несколько минут, когда краски начинали гаснуть, небо как бы взлетало к зениту и сиреневый сумрак бесшумно заполнял поля и леса. Листья все падали и падали, и этому, казалось, не будет конца.

Живите так, как начали

Несмотря на запрет врачей, я написал в Малеевке повесть «Колхида». Писалась она легко и быстро, без напряжения, и это меня даже пугало. Я наслушался писательских разговоров (в общем справедливых) о том, что чем труднее пишется книга, тем она обдуманнее и крепче.

Мне некому было показать свою новую повесть. Но на мое счастье, в Малеевку приехал на несколько дней детский писатель Розанов^{247}, автор очень славной книги «Приключения Травки».

Я прочел ему несколько глав из «Колхиды», и он так ласково и просто похвалил ее, что я успокоился и даже решился отдать ее в горьковский альманах «Год шестнадцатый»^{248}.

Горький прочел «Колхиду», как он сам сказал мне потом, «собственноручно» и сделал всего одно замечание. Относилось оно к цветку герани. Я написал, что герань – цветок мещанского обихода, главное украшение обывательских окошек.

Горький написал на полях рукописи, что никакие растения и цветы не могут быть мещанскими или пошлыми и что герань – любимый цветок городской бедноты, душных подвалов, где ютятся ремесленники. В народе издавна сложилось убеждение, что герань очищает тяжелый воздух слесарных, сапожных и других мастерских. Поэтому ее и любят.

Вскоре после Малеевки я встретился с Горьким, и он попрекнул меня тем, что я не замечаю красоты этого цветка.

– Может быть, попадете когда-нибудь в Италию, – сказал он. – Там вы повсюду увидите такую пышную герань, что от нее не оторвешь взгляда. А у нас лучшую герань выращивают, по-моему, в Новгороде Великом. Все пригородные слободки этого чудесного города просто горят шарлаховой геранью. Вы были в Новгороде Великом?

– Нет, не был.

– Обязательно поезжайте. Обязательно! Попьете у слободских старушек липового чая. Удивительный вкус, но, правда, на любителя.

Он побарабанил пальцами по столу и добавил:

– Местная особенность! Люблю местные особенности. Из них, как бы из густых красок, на полотне рисуется Россия. Вы любите художника Кустодиева?

– Очень.

– Все это явления одного порядка, – сказал Горький, следя за витиеватым дымком от своей длинной и тонкой папиросы. – Кустодиев, ярмарочные балаганы, выгоны в мураве, щепной духовитый товар^{249}, шали на плечах волжских красавиц, мезонины, герань на подоконниках, румяные закаты – именно те, что так славно отражаются в самоварах, мальчишки с расписными пряниками… Чудесный художник! Чудесный! Стихи любите? – спросил он неожиданно.

– Да. Но по-своему.

– Как это «по-своему»?

– Я не могу прочесть больше двух-трех стихотворений в день. Но эти два-три стихотворения я запоминаю надолго, иной раз на всю жизнь.

– Завидное качество, – сказал Горький, снова постучал пальцами по столу и добавил, глядя в сторону: – А я вот уже не могу. Склероз, что ли? А кем вы, милостивый государь, сейчас увлекаетесь? Из современных поэтов.

– Блоком. И Пастернаком.

– Богато живете! – заметил Горький. – Это похвально. Каких только чудес не наслушаешься у поэтов. А я все-таки больше всего люблю Пушкина. «Буря мглою небо кроет»^{250}. Помните? «Выпьем, добрая подружка бедной юности моей».

Он пропел эти слова своим басом и задумался.

– Вот поезжайте в Новгород Великий. Там этих добрых подружек, как Арина Родионовна, полно. От них вроде и началась русская поэзия.

В ту осень в Малеевке я много читал поэтов – Васильева^{251}, Светлова, Заболоцкого^{252}, Пастернака. Я не удержался и прочел Горькому по нескольку любимых строк из этих поэтов. Он неожиданно растрогался.

– Как, как? – спросил он. – Прочтите еще раз.

Я прочел из Васильева:

Поверивший в слова простые,
В косых ветрах от птичьих крыл
Поводырем по всей России
Ты сказку за руку водил… ^{253}

– А вот это – Пастернак:

Скорей со сна, чем с крыш, скорей
Забывчивый, чем робкий,
Топтался дождик у дверей,
И пахло винной пробкой… ^{254}

– Точно сказано, – заметил Горький. – Да вы кто – прозаик или поэт? Пожалуй, поэт.

Он положил свою большую руку мне на плечо и слегка нажал на него.

– Валяйте! Живите так, как начали. Черт не выдаст, свинья не съест.

1963

,

Комментарии

1

Ильф Илья Арнольдович (1897–1937) – русский советский писатель, соавтор Евгения Петрова (Евгения Петровича Катаева; 1903–1942).

2

Де Рибас Хосе (Дерибас Осип Михайлович; 1749–1800) – русский адмирал. Испанец, с 1772 г. – на русской службе, участник русско-турецкой войны 1787–1791 гг. Руководитель строительства порта и города Одессы.

3

Форд – имеется в виду, очевидно, Генри Форд (1863–1947), американский промышленник, один из основателей автомобильной промышленности США.

4

Качалов Василий Иванович (1875–1948) – советский актер, народный артист СССР.

5

«Веселая вдова» – оперетта Ференца Легара (1870–1948), венгерского композитора.

6

Спенсер Герберт (1820–1903) – английский философ и социолог, один из родоначальников позитивизма.

7

Кант Иммануил (1724–1804) – немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии.

8

Пуанкаре Раймон (1860–1934) – государственный деятель, был президентом Франции в 1913–1920 гг., один из организаторов иностранной интервенции в Советской России в годы гражданской войны.

9

«Сейте разумное, доброе, вечное…» – Из стихотворения Н. А. Некрасова «Сеятелям».

10

Марк Аврелий (121–180) – римский император из династии Антонинов, философ – представитель позднего стоицизма.

11

Аппиевы дороги. – Аппиева дорога – первая мощеная дорога, проложенная при римском цензоре Аппии Клавдии в 312 г. до н. э. между Римом и Капуей, затем доведена до Брундизи. Сохранилась почти вся.

12

Колизей – амфитеатр Флавиев в Риме, служивший для гладиаторских боев и других зрелищ. Памятник древнеримской архитектуры (75–80 гг. н. э.).

13

Пергам (Пергамское царство) – государство в северо-западной части Малой Азии, существовавшее в 283–133 гг. до н. э. Пергамом также называлась цитадель Трои.

14

Эллада – Греция; здесь имеется в виду открытая археологами в Центральной Греции Элладская культура бронзового века (ок. 2500–1100 гг. до н. э.).