вытягиваются в ниточку, зубы выступают вперед, и голова его с маленьким подбородком становится похожей на осклабившийся череп.
– Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но только когда ты делал мне предложение, я сообщила тебе, каковы мои взгляды, и ты сказал – ладно, все в порядке.
– Да, до тех пор, пока твое сердце открыто для благодати. – Экклз обрушивает на нее эти слова таким высоким зычным голосом, что даже лоб у него заливается яркой краской.
– Мамочка, я выспалась, – неожиданно раздается робкий детский голосок. На верхней площадке застеленной ковром лестницы стоит, перевесившись через перила, маленькая смуглая девочка в трусиках. Она кажется Кролику слишком смуглой по сравнению с родителями, слишком мрачной в полутени, где силуэтом вырисовываются ее крепкие, по-детски пухлые ножки. Руки сердито дергают и щиплют голую грудь. Она знает ответ матери еще до того, как та открыла рот.
– Джойс! Ложись в свою кроватку – в свою! – и спи.
– Я не могу. Тут такой шум.
– Мы орали прямо у нее под головой, – говорит Экклз жене.
– Это ты орал. Насчет благодати.
– Я видела страшный сон, – заявляет Джойс и неуклюже спускается на две ступеньки.
– Ты ничего не видела. Ты вообще не спала. – Миссис Экклз подходит к основанию лестницы.
– Что ты видела во сне? – спрашивает Экклз у девочки.
– Лев съел мальчика.
– Это был совсем не сон, – отрезает миссис Экклз и, повернувшись к мужу, добавляет:
– Это все омерзительные стихи Беллока <Хилери Беллок (1870-1953) – английский писатель, поэт>, которые ты беспрерывно ей читаешь.
– Она сама просит.
– Они омерзительны. Они ее травмируют.
– А мы с Джойс находим, что они смешные.
– Значит, у вас обоих извращенное чувство юмора. Каждый вечер она спрашивает меня про этого проклятого пони Тома и что значит «умер».
– Ну так объясни ей, что это значит. Если б ты, подобно нам с Беллоком, обладала верой в сверхъестественное, эти вполне естественные вопросы не выводили бы тебя из равновесия.
– Перестань нудить, Джек. Ты становишься ужасно противным, когда так нудишь.
– Ты хочешь сказать, что я становлюсь ужасно противным, когда принимаю себя всерьез.
– У вас пирог подгорает, – говорит Кролик.
Она окидывает его ледяным взором. Однако в этом же взоре таится холодный призыв, слабый крик о помощи из толпы врагов, и Кролик слышит его, но намеренно не замечает и, небрежно скользнув глазами по ее макушке, показывает ей чувствительные ноздри, почуявшие запах горелого.
– Если б ты действительно принимал себя всерьез! – говорит она Экклзу и на проворных голых ногах убегает по угрюмому коридору пастората.
– Джойс, поди в свою комнату, надень рубашку и тогда можешь спуститься вниз, – кричит Экклз.
Девочка слезает еще на три ступеньки.
– Джойс, ты слышала, что я тебе сказал?
– Ты сам принеси рубашку, папочка.
– Почему я? Я ведь уже внизу.
– Я не знаю, где она.
– Нет, знаешь. Лежит у тебя на комоде.
– Не знаю, где мой макод...
– У тебя в комнате, деточка. Ты прекрасно знаешь, где он. Принеси рубашку, и я разрешу тебе спуститься.
Но она уже спустилась до середины лестницы.
– Я боюсь льваа-а, – вздыхает Джойс с улыбкой, которая ясно показывает, что она отлично осознает свою дерзость. Слова она выговаривает медленно и опасливо. Такую же осторожную нотку Кролик уловил в голосе ее матери, когда та поддразнивала того же самого мужчину.
– Никакого льва там нет. Там вообще никого нет, только Бонни, а она спит. Бонни не боится.
– Пожалуйста, папочка. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. – Она уже спустилась до самого низа и крепко охватила колени отца.
Экклз смеется и, пытаясь вернуть себе равновесие, опирается о голову девочки, довольно широкую и с такой же плоской макушкой, как его собственная.
– Ладно, – говорит он. – Побудь здесь и поболтай с этим смешным дядей, – говорит он и с неожиданной спортивной легкостью взбегает по лестнице.
– Джойс, ты хорошая девочка? – спрашивает Кролик.
Она выпячивает живот и втягивает голову в плечи. При этом у нее вырывается легкий гортанный звук «гхк». Она качает головой, и Кролику кажется, будто она хочет спрятаться за своими ямочками. Однако она с неожиданной твердостью заявляет:
– Да.
– А мама у тебя тоже хорошая?
– Да.
– А почему она хорошая? – Он надеется, что Люси слышит его из кухни. Торопливая возня у плиты прекратилась.
Джойс смотрит на него, и, подобно простыне, которую дернули за уголок, лицо ее морщится от страха. Глаза наполняются самыми настоящими слезами. Она удирает от него туда, куда ушла мать. Оставшись в одиночестве, Кролик неуверенно бродит взад-вперед по холлу и, стараясь утишить волнение, разглядывает висящие на стенах картины. Виды чужеземных столиц, женщина в белом под деревом, каждый листок которого обведен золотом; изображение епископальной церкви Святого Иоанна – кирпичик за кирпичиком педантично выписан пером, – датированное 1927 годом и подписанное крупными буквами: «Милдред Л.Крамер». Над маленьким столиком висит художественная фотография: какой-то старикан с седым пушком над ушами и с пасторским воротником смотрит мимо тебя как бы в самое сердце вселенной; в ту же рамку воткнут вырезанный из газеты пожелтевший снимок того же старого джентльмена с сигарой – он хохочет, как сумасшедший, вместе с тремя другими типами в церковном облачении. Он немного похож на Джека, только толще и крепче. Сигара зажата в кулаке. Дальше красуется цветная репродукция – сцена в мастерской, где плотник работает при свете, излучаемом головою его подмастерья <имеется в виду «плотников сын» Иисус (Мф. 13:55)>; стекло, в которое она вставлена, отражает и голову самого Кролика. В прихожей стоит какой-то острый запах. Пятновыводителя? свежего лака? нафталина? старых обоев? – гадает он, он, «тот, который исчез». «Сексуальный антагонизм возникает практически со дня рождения». Ну и сука. Однако в ней горит приятный огонек, как свет, направленный снизу вверх на ее ноги. Эти сверкающие белые ноги. Да, такая знает, чего хочет. Булочка. Душистая ванильная булочка. Несмотря ни на что, она ему нравится.
В доме, очевидно, есть еще одна лестница, потому что он слышит, как Экклз на кухне уговаривает Джойс надеть свитер, спрашивает у Люси, безнадежно ли сгорел пирог, и, не зная, что уши Кролика совсем рядом, говорит:
– Ты не думай, что я развлекаюсь. Это работа.
– А иначе с ним нельзя поговорить?
– Он боится.
– Милый, у тебя все боятся.
– Но он даже меня боится.
– Однако он довольно бодро вошел в эту дверь.
Тут самое время добавить: и шлепнул меня по моему аппетитному заду, который принадлежит только тебе и находится под твоей защитой.
Как! По твоему аппетитному заду! Да я убью мерзавца! Я позову полицию!
На самом деле голос Люси умолкает на слове «дверь», а Экклз толкует о том, что если позвонит такой- то... где новые мячи для гольфа? Джойс, ты брала печенье десять минут назад, и, наконец, слишком
