-м он стал народным артистом РСФСР, в 1968-м, в 57 лет — народным артистом СССР, когда высокое руководство, очевидно, почувствовало, что идет наперекор общенародному признанию. Но звание не ограждало от неприятностей — одной рукой награждали, другой ударяли. Только после второго выдвижения (1980) ему была присуждена Ленинская премия.
Тридцатого октября 1971 года в Ленинграде, во Дворце культуры им. Первой пятилетки, где последние годы любил играть Аркадий Исаакович, было торжественно и шумно отмечено шестидесятилетие народного артиста. Вечер вел артист Театра драмы им. А. С. Пушкина Юрий Толубеев. Юбилею предшествовали длительная борьба за спектакль «Плюс-минус» и связанный с ним очередной приступ сердечной болезни.
Плюсы и минусы
«Остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она предполагает ум также и в читателе», — твердо заученной фразой, делая ссылку на «Философские тетради» Людвига Фейербаха, где эта фраза подчеркнута Лениным с замечанием «метко», начинал Райкин монолог «Плюс-минус». (1969). После большой и многозначительной паузы он продолжал: «Уже тридцать лет я выхожу на сцену этого театра. И когда я выходил в первый раз, то многих из вас еще не было на свете. Я ждал вас здесь до тех пор, пока вы подросли настолько, чтобы нам можно было поговорить. <...> Вы приходили сюда и ждали от меня слова, которое вызовет в вас радость или печаль, но вы всегда ошибались — у меня не было этого слова. Это слово вы приносили с собой. Время рождало его, и оно рвалось из вашего сердца или робко выглядывало. И если я произносил его, вы улыбались или грустили. Вероятно, искусство — это только искра, которая подобно электрическому заряду летит с одного полюса на другой. И если ее не ждут, если ей некуда лететь, она не вылетит».
Отдельные вещи, а главное, вступительный монолог, смонтированный Аркадием Исааковичем из текстов Л. Лиходеева и М. Жванецкого для нового, юбилейного спектакля и, по его собственному мнению, один из лучших, вызывали резко негативное отношение руководящих организаций. Спектакль был под угрозой закрытия. По словам директора театра Ростислава Ткачева, трехчасовое обсуждение спектакля «Плюс-минус» в Московском театре эстрады шло под руководством заместителя министра культуры РСФСР Г. А. Александрова. Райкин сражался, как лев, пока не случился сердечный приступ.
Вокруг монолога разгорелись страсти. Это был тот случай, когда артисту пришлось согласиться на цензурные поправки и купюры, несмотря на ущерб, который они принесли. Монолог был ему дорог, и он хотел его сохранить во что бы то ни стало. «Плюс-минус» — положительное и отрицательное, как два полюса жизни. «Было бы у нас меньше минусов, стало бы больше плюсов. Каждый перечеркнутый минус — это плюс!»
Личность Райкина придала своеобразие уже первым его монологам, которые тогда назывались фельетонами: «Невский проспект», «В гостинице «Москва»». Прием лирической беседы сосуществовал у него с яркими игровыми кусками. Зрителей захватывала динамика ритма, экспрессия контрастировала с лирикой.
Есть ли принципиальная разница между этими ранними фельетонами и более поздними вступительными монологами к спектаклям «Светофор», «Плюс-минус»? По структуре, по образному строю это те же фельетонные монологи. Однако фельетон мог быть одним из номеров программы, в то время как вступительный монолог должен был во многом определять общее содержание, главную мысль ее создателей — автора и исполнителя.
Фельетон Райкина мог быть оптимистическим, грустным, сатирическим, позднее в нем зазвучали трагические ноты, но всегда, если пользоваться терминологией Е. Журбиной («Искусство фельетона»), он остается фельетоном «борющимся». Личность фельетониста — неотъемлемая часть фельетона, рассчитанного на умного зрителя.
Невооруженным глазом видна публицистическая насыщенность каждого исполненного Райкиным фельетона. По мере усиления личностного начала где-то на рубеже 1960— 1970-х годов в программах театра он стал именоваться «монологом», хотя фактически всякий фельетон с ярко выраженной авторской индивидуальностью имел форму монолога. Независимо от участия авторов — одного, двух, трех — монолог Райкина приобретал исповедальность, а заключенные в нем мысли становились размышлениями самого артиста. Зрительское восприятие такого монолога усиливалось благодаря природному обаянию артиста. «Приковывающий к себе, нечеловеческий магнетизм, — называл это М. М. Жванецкий. — Спиной ли он повернулся, боком ли. Ему не обязательно смотреть в ваши глаза. Это телепатическое свойство великих актеров».
Это обаяние артиста в соединении с авторитетом его личности придавало весомость, значительность каждому его слову. И он тщательно отсеивал лишние слова, оставляя только то, что важно для развития мысли.
При внимательном чтении в тексте смонтированного из произведений разных авторов монолога можно обнаружить не всегда удачные монтажные переходы, стыки, разность манер. Но монологи Райкина и не были рассчитаны на читателя; артист своим исполнением соединял отдельные части повествования. Более того, весь спектакль Ленинградского театра миниатюр можно уподобить такому фельетонному монологу, скрепленному личностью артиста.
Монолог Райкина отличается постоянными выходами на изображение, на игру, которая дополняет мысль, делает ее зримой, по-особому убедительной. Уже было сказано, что Райкин почти не использовал впрямую взятые из жизни факты, а добивался комического эффекта, необходимой смеховой реакции, прибегая к обобщенным образам, преувеличению, вымыслу, всегда имевшим в основе реальную действительность.
Так, на широком сопоставлении различных жизненных явлений вел артист тему монолога «Плюс- минус». Он с болью говорил о здоровье, потраченном на бессмысленную беготню по инстанциям, о времени, проведенном в очередях, о некомпетентности некоторых руководителей, бюрократизме — «минусах», требующих перечеркивания. Этот монолог, еще не искалеченный цензурой, слышал Лев Кассиль. «Аркадий исполнял его в Москве с оглушительным успехом, — записал он в дневнике. — Сила этого блестящего монолога в высоком гражданском пафосе, в огромном доверии к нашему, именно нашему сильному правдолюбивому обществу, не мирившемуся с величавой показухой, которую ненавидел Ленин, чьи разительные цитаты идут почти рефреном, оковывающим боевой броней всё, о чем тут говорится Райкиным». (К сожалению, этот первоначальный текст с ленинскими цитатами найти не удалось.)
И вдруг:
«Вы представьте себе, что было бы, если бы у нас, не дай бог, не было бюрократов? Это что, значит, только придешь — сразу примут, только попросишь — сразу дадут, только скажешь — сразу сделают?! Что же это будет? Народ по домам начнет сидеть, по телефону будут договариваться. Животы пойдут. Общая вялость. Мужчины инфантильные, женщины индифферентные, дети малоподвижные!
То ли дело сейчас! «Здравствуйте, я к вам... — Через неделю зайдите... — Да я к вам месяц хожу... — Минуточку! Так... это вообще не ко мне! Так... И это не ко мне... С этим подождем, с этим переждем... И вообще обратитесь к моему секретарю... Если у меня не будет заседания, совещания, конференции, симпозиума, я вас обязательно приму, если не уеду в Рио-де-Жанейро!»
И тут вы чувствуете, как у вас желваки заходили, нервы заиграли — ножки напружинил и пошел по кругу!
Обождать? Хорошо! Переждать? Мирово! Отказать? Прекрасно! Мчишься по городу легкий, крепкий, закаленный! И только слышишь: хлоп, хлоп! Это слабые отпадают, остаются самые жилистые. Скорость — как у гепарда! Кожа — как у крокодила! Челюсть своя и запасная! Мужчины поджарые, женщины стройные, население красивое! Не трогайте бюрократов — большая польза от них!»
За беглыми зарисовками разного рода просителей и начальников присутствовал второй план — гневная ирония артиста, его неистребимая ненависть к бюрократизму.
Одна из лучших, пронзительно душевных его работ — старый одессит в монологе «Звание — человек» (автор М. Жванецкий). Держа за руку воображаемого внука Юзика, он делал ему обычные