с Элизой, которая — хотя сначала она держалась скованно — делалась все оживленнее по мере приближения ночи. Она продолжала потчевать меня вином, пока где-то в полночь меня не сморил сон, прямо над тарелками, из которых я ел…
В этот момент кто-то из нашего маленького собрания — очень возможно, что это был Пуррацкер, — заметил, что ему не хотелось бы, чтобы это оказалась история о неразделенной любви, поскольку он сейчас не в настроении выслушивать нечто в этом роде. Геккель ответил на это, что его история вовсе не имеет ничего общего с какой бы то ни было любовью. Ответ был прост, но он достиг цели: тот, кто его перебил, замолк, и общее предчувствие грядущего несчастья усилилось.
Шум, доносившийся из кафе, к этому времени почти полностью затих, точно так же как и шум с улицы. Гамбург отправился спать. Но мы оставались на местах, нас удерживали рассказ и выражение лица Эрнеста Геккеля.
— Несколько позже я проснулся, — продолжал он, — но был так измучен и так разморен вином, что с трудом открыл глаза. Дверь была приоткрыта, и на пороге стоял человек в черном плаще. Он о чем-то шептался с Вальтером. Затем, как мне показалось, последовала передача денег, хотя сказать наверняка я бы не смог. Я лишь краем глаза увидел лицо гостя в свете очага. Это было лицо человека, с которым мне не хотелось бы поссориться. На самом деле мне не хотелось бы даже встречаться с ним. Сощуренные глаза, глубоко сидящие в глазницах, сердитое лицо. Я обрадовался тому, что он ушел. Когда Вальтер закрыл дверь, я снова опустил голову и прикрыл глаза, решив, что ему лучше не знать о моем пробуждении. Не могу сказать точно, почему именно я так решил. Я просто знал: затевается что-то такое, во что мне лучше никак не вмешиваться.
Затем, лежа там и прислушиваясь, я услышал детский плач. Вальтер окликнул Элизу, приказав ей успокоить ребенка. Ее ответа я не услышал. Точнее, услышал, но не разобрал. Ее голос, который был нежным и сладостным, когда я разговаривал с ней, теперь звучал как-то странно. Чуть приоткрыв глаза, я увидел, что она подошла к окну и смотрит, прижимая ладони к стеклу.
Вальтер снова велел ей заняться ребенком. И снова она в ответ издала какой-то горловой звук. На этот раз она обернулась к нему, и я увидел, что это уже совсем не та женщина, с какой я говорил. Она вся пылала, как человек, сжираемый лихорадкой, который в столь поздний час, кажется, вот-вот вспыхнет настоящим огнем.
Одну руку она опустила между ногами и принялась гладить себя там весьма волнующим образом. Если вы когда-нибудь бывали в лечебнице для душевнобольных, то, возможно, наблюдали у кого-то из них похожее поведение.
'Потерпи, — сказал ей Вальтер, — все уже улажено. А пока что ступай, позаботься о ребенке'.
На этот раз она уступила его просьбе и вышла в соседнюю комнату. Пока я не услышал плач ребенка, я и не подозревал, что у них имеется наследник, и мне показалось странным, что Элиза ни словом не обмолвилась о нем. Лежа среди тарелок и притворяясь спящим, я пытался понять, что же мне делать дальше. Может быть, сделать вид, что я проснулся, и объявить хозяину, что я больше не нуждаюсь в его гостеприимстве? Я решил, что это будет нехорошо. Лучше останусь там, где есть. Пока они думают, что я сплю, они не станут обращать на меня внимания. Во всяком случае я надеялся на это.
Плач ребенка теперь затих. Присутствие Элизы успокоило его.
'Накорми его как следует, прежде чем уложить, — услышал я голос Вальтера. — Я не хочу, чтобы он проснулся и снова начал кричать, пока тебя не будет'.
Из этих слов я понял, что она кормит ребенка грудью, этим-то и объяснялась чудесная полнота ее бюста. Ее груди были полны молока. И должен признать, что даже после того, какой я видел ее у окна, я ощутил приступ зависти к младенцу, сосущему сейчас из этих прекрасных сосудов.
Затем я снова мысленно обратился к происходящему, пытаясь понять, что же здесь творится. Кто был тот человек, который приходил недавно? Может быть, любовник Элизы? Если так, то с чего бы Вальтеру ему платить? Возможно ли, чтобы старик нанял этого типа для удовлетворения желания своей жены, на что сам он уже не способен? Были ли корчи Элизы у окна всего лишь предвкушением плотских утех?
Наконец она вернулась из другой комнаты, очень осторожно прикрыв за собой дверь. Супруги заговорили о чем-то шепотом, я не разобрал о чем, зато у меня в голове зародились новые вопросы. А что, если они замышляют меня убить? Должен признаться, в тот миг собственная шея показалась мне очень уязвимой.
Но волновался я напрасно. Они пошептались еще минуту, после чего Элиза ушла. Вальтер же остался сидеть у очага. Я слышал, как он наливает себе вино и шумно глотает, затем наливает снова. Совершенно очевидно, он пытался утопить свое горе, старался держаться. Он продолжал пить, разговаривая с самим собой. Через некоторое время его бормотание перешло в слезы. Вскоре он зарыдал.
Я больше не мог этого выносить. Я оторвал голову от стола и повернулся к нему.
'Герр Вольфрам, — спросил я, — что происходит?'
Лицо его было залито слезами, слезы скатывались в бороду.
'О друг мой, — произнес он, покачав головой, — я не могу объяснить. Эта ночь полна невыразимой скорби'.
'Хотите ли вы, чтобы я оставил вас наедине с вашим горем?' — спросил я.
'Нет, нет, — возразил он. — Нет, я не хочу, чтобы вы сейчас выходили'.
Я, разумеется, хотел знать почему. Может быть, он боится, что я увижу что-то?
Я уже поднялся из-за стола и теперь приблизился к нему.
'Тот человек, который приходил…'
Рот Вальтера скривился от упоминания о нем.
'Кто он такой?' — спросил я.
'Его зовут доктор Скал. Насколько я понимаю, он англичанин'.
Я ждал дальнейших объяснений. Но когда их не последовало, я добавил: 'И он друг вашей жены'.
'Нет, — сказал Вальтер. — Это не то, о чем вы подумали. — Он налил себе еще бренди и выпил. — Вы предполагаете, что они любовники. Но это не так. Элиза не испытывает ни малейшего интереса к доктору Скалу, уж поверьте мне. Точно так же как и к тем, кто бывает у нас в доме'.
Я воспринял последнее замечание на свой счет и начал было объясняться, но Вальтер жестом отмел прочь все мои объяснения.
'Не стоит оправдываться, — сказал он. — Меня нисколько не оскорбляют те взгляды, какие вы бросали на мою супругу. Да и с чего? Она очень красивая женщина, и я бы удивился, если бы такой молодой человек, как вы, не попытался бы ее соблазнить. Хотя бы мысленно. Но вот что я должен вам сказать, друг мой, вы никогда не смогли бы ее удовлетворить. — Он оставил это замечание некоторое время висеть в воздухе. Затем продолжил: — Точно так же как, само собой, и я. Когда я женился на ней, я уже был слишком стар, чтобы стать ей настоящим мужем'.
'Но у вас же ребенок', — напомнил я ему.
'Мальчик не мой', — ответил Вальтер.
'И вы воспитываете ребенка, хотя он не от вас?'
'Да'.
'Где же его отец?'
'Боюсь, он уже мертв'.
'О!'
Все это показалось мне по-настоящему трагичным. Элиза беременна, отец ребенка умирает, Вальтер протягивает ей руку помощи, спасает от бесчестья. Вот такая история сложилась у меня в голове. Единственное, что никак не укладывалось в гладкую схему, — это доктор Скал, чья завернутая в плащ фигура так расстроила меня.
'Я понимаю, что это не мое дело…' — вновь заговорил я.
'И пусть оно таким и останется', — отозвался он.
'Но у меня есть еще вопрос'.
'Задавайте'.
'Доктором каких наук является этот самый Скал?'
'Ах это! — Вальтер поставил стакан и посмотрел в очаг. Дрова туда уже некоторое время не подкладывали, и теперь там осталась только горка мерцающих углей. — Досточтимый доктор Скал —
