— Значит, она именно так и считала, если она не могла принять этого.
— Поэтому нет, — говорит Ханна, раздраженная, что платит кому-то за сочувствие к своей матери. — Нет, думаю, я никому по-настоящему не рассказывала об этом.
— И ты думаешь, что хочешь рассказать все мне сейчас? — спрашивает психолог и делает глоток воды из бутылки, не отводя взляда от Ханны.
— Ты говорила, мне надо рассказывать о кошмарах, обо всем, что считаю кошмарами. А вот именно в этом я и не уверена.
— Не уверена, что это кошмар или что это вообще сон?
— Ну, я всегда думала, что бодрствую. Годами мне никогда не приходила в голову мысль, что это всего лишь сон.
Эдит Воллотон молча смотрит на нее какое-то время. Спокойная, насмешливая кошачья мордочка, непроницаемая, прекрасно натренированная, чтобы позволить хоть чему-то выскользнуть и показаться из- за этих темных глаз. Слишком бесстрастная для чопорности, слишком заинтересованная для равнодушия. Иногда Ханна думает, что врач — лесбиянка, но, возможно, это только потому, что подруга, рекомендовавшая ее, сама была лесбиянкой.
— У тебя сохранились те камни? — спрашивает наконец психолог.
Ханна по привычке пожимает плечами:
— Наверное, есть где-то. Я никогда ничего не выбрасываю. Может, до сих пор валяются в папиной квартире, насколько я помню. Много моего барахла там лежит, еще с детства.
— А найти ты их не пыталась?
— Не уверена, что хочу этого.
— Когда ты в последний раз видела их или помнишь, когда в последний раз видела?
И Ханне приходится остановиться и подумать, вгрызться в усеянный заусенцами ноготь большого пальца, посмотреть на часы, стоящие на столе психолога, другой рукой неосознанно чертя бесконечные круги. Секунды отсчитывались центами, пятицентовиками, десятками, и 'Ханна, ты должна излагать все четко и кратко', — подумала она, и ее внутренний голос удивительно напоминал интонациями голос доктора Воллотон. 'Трата денег, трата денег…'
— Не можешь вспомнить? — осведомляется психолог и наклоняется ближе к Ханне.
— Я держала их в старой коробке из-под сигар. Думала, ее подарил мне дедушка. Правда, это оказалось не так. Он подарил ее Джудит, а потом я забрала ее после несчастного случая. Не думаю, чтобы сестра возражала.
— Я бы хотела увидеть их как-нибудь, если ты снова на них наткнешься. Как думаешь, если камни реальны, они помогут тебе понять, сон это был или нет?
— Может быть. — Ханна бормочет, обкусывая ноготь. — А может, нет.
— Почему ты так говоришь?
— Такие штуки, слова, процарапанные на камнях, их легко может смастерить и ребенок. Я могла сделать их сама. Или их сделал кто-то другой, решил меня разыграть. Их мог оставить там кто угодно.
— А люди часто проделывают с тобой такое? Разыгрывают?
— Не помню ничего подобного. Не больше, чем обычно.
Эдит Воллотон записывает что-то на желтой бумаге, потом проверяет часы.
— Ты говорила, камни всегда появлялись после снов. А до — никогда?
— Нет, никогда. Всегда после. Они появлялись только на следующий день, на одном и том же месте.
— У старого колодца, — говорит психолог, словно Ханна могла забыть об этом и нуждалась в напоминании.
— Да, там. Папа вечно хотел сделать с ним что-нибудь, еще до несчастного случая. Не только положить сверху парочку старых жестяных листов и закрыть дыру. После, естественно, суд графства обязал его завалить колодец.
— Твоя мать винила его за несчастный случай, ведь он так ничего и не сделал с дырой?
— Мать винила всех. Его. Меня. Тех, кто выкопал колодец на этом треклятом месте. Бога, за то, что Он пустил под землей воду и люди стали копать колодцы. Поверь, мамочка довела обвинение воистину до искусства.
Снова длинная пауза, отмеренная предупредительность психолога, моменты тишины, которые она сажала, как семена, дававшие всходы еще более проникновенных откровений.
— Ханна, я хочу, чтобы ты вспомнила слово, выбитое на первом найденном камне. Ты можешь сделать это?
— Легко. Слово было 'следуй'.
— А на последнем, что было написано на самом последнем камне?
В этот раз Ханна задумалась, но ненадолго:
— 'Падай'. Там было написано 'падай'.
Полбутылки 'Mari Mayans' раздобыла ей подруга Питера, девушка-гот, работавшая диджеем в клубе, где Ханна никогда не бывала, так как по клубам не ходила. Не танцевала и всегда относилась более или менее равнодушно и к музыке, и к моде. Готка днями обиталась в магазине 'Треш и водевиль' на площади Святого Марка, продавая ботинки 'Док Мартене' и голубую краску для волос всего лишь в паре кварталов от дома, чей адрес был на карточке, которую Ханне дал Питер. Дома, где состоится праздник 'La Fete de la Fee Verte',[67] если верить маленькому белому кусочку картона с телефонным номером. Она уже позвонила, согласилась явиться точно в семь, ровно в семь, ей дважды в деталях объяснили, чего же от нее ждут.
Ханна сидит на полу, рядом со своей кроватью, по бокам горит пара свечей с ароматом ванили, она чувствует себя обязанной хотя бы попытаться обеспечить атмосферу. Необходимая демонстрация уважения к мистике, которая ее совершенно не интересует, но иначе нельзя, ведь чтобы достать эту бутылку, пришлось слегка повозиться. Абсент ей передали в коричневом бумажном пакете без малейшего следа положенной конспирации, девушка обожгла Ханну осторожным взглядом из-под век, покрытых черными и пурпурными тенями так густо, что Ханна даже удивилась, как та вообще открывает глаза.
— Ты — подруга Питера? — подозрительно спросила девушка.
— Да, — ответила Ханна и приняла пакет. Голова слегка кружилась, чувствовать себя почти преступницей было даже немного приятно. — Мы играем в шахматы.
— Художница.
— Большую часть времени..
— Питер — прикольный старик. Он как-то внес залог за моего друга, пару лет назад.
— Неужели? Да, он чудесный.
Ханна нервно взглянула на покупателей, роющихся на полках с кожаными сумочками и корсетами, потом на дверь и яркий свет снаружи.
— Не нужно так волноваться. Иметь абсент вполне законно, его даже законно пить, незаконно только импортировать, чем мы не занимаемся. Так что не потей.
Ханна кивнула, думая, правду ли говорит ей эта девушка, знает ли, о чем вообще речь, и спросила:
— Сколько я должна?
— О, нисколько. Ты — подруга Питера, к тому же у меня есть кое-кто в Джерси, он поставляет мне бутылки по дешевке. Просто принеси обратно то, что не выпьешь.
Теперь Ханна скручивает крышку с горлышка, запах аниса такой сильный, такой неожиданный, что она чувствует его, едва поднеся бутылку к носу. Черные желейные бобы, проносится мысль, прямо как сказал Питер, ей они никогда не нравились. Только девочкой она раскладывала черные и розовые отдельно, сохраняя первые для сестры. Та их любила.
У нее был бокал для вина из неполного комплекта, купленного на распродаже прошлым Рождеством, коробка сахарных кубиков, графин отфильтрованной водопроводной воды, ложка из еще старых материнских запасов столового серебра. Она наливает абсент, позволяя ему медленно сочиться из бутылки, пока светящаяся желто-зеленая жидкость не заполняет дно. Потом Ханна кладет ложку сверху бокала, в
