— А там есть кто-нибудь, в том окне? Ну, вы понимаете, о чем я… — спросил Гриссал.
— Вы считаете, мне надо посмотреть?
Гриссал уставился в стол, затягивая паузу, а потом заметил:
— Мне все равно, мистер Нолон. Одно могу сказать: то, что произошло сегодня, было крайне неприятно.
— Что-то подобное случилось бы рано или поздно. Скажем прямо, он слишком много мечтал. Его слова не имели смысла, о котором стоило бы упоминать, к тому же он всегда говорил больше, чем следовало. Возможно, кто-то его услышал в конце концов.
— Я никогда не слышал таких криков.
— Все кончилось, — тихо произнес Нолон.
— Но что с ним произошло?! — воскликнул Гриссал и схватил стакан, похоже даже не заметив этого.
— И почему Риньоло так кричал, почему сказал, что все оказалось трюком, насмешкой над его мечтами, особенно эта «грязная тварь в земле»? Почему вопил «не хоронить его навечно в этой странной, ужасной маске?»
— Возможно, он запутался, — сказал Нолон и принялся разливать напиток из бутылки по бокалам слегка дрожащими руками.
— А потом он умолял убить его. Но он же не хотел этого, совсем. Скорее наоборот. Риньоло боялся… Вы знаете, чего он боялся. Почему же….
— Мне действительно нужно все это объяснять, мистер Гриссал?
— Наверное, нет, — тихо произнес тот, явно смутившись. — Он хотел сбежать, сбежать с чем-то.
— Именно, — спокойно пояснил Нолон, оглянувшись по сторонам. — Он хотел сбежать оттуда без разрешения вы-знаете-чего. Как бы это выглядело?
— Подало бы пример.
— Именно. Давайте же извлечем урок из ситуации и выпьем, прежде чем двигаться дальше.
— Я не уверен, что хочу этого, — сказал Гриссал.
— Я не уверен, что в этом случае у нас есть хоть какой-то выбор.
— Да, но…
— Тише. Сегодня наша ночь.
В освещенном окне дома на противоположной стороне улицы виднелась колеблющаяся тень. Вечерний легкий ветер пронесся по маленькому парку, и зеленое пламя свечи отблесками замерцало на двух безмолвных лицах.
ЧЕТ УИЛЬЯМСОН
«Сочувствий к другому научи…»[30]
Кевин описывал ее как вампиршу, и я, глядя на нее, был вынужден признать, что он прав. По крайней мере у нее было лицо вампирши — высокие, как у модели, скулы, огромные блестящие глаза. Черные как смоль волосы резко оттеняли белизну кожи, совершенно гладкой, почти светящейся. Однако, насколько мне известно, вампиры не носят футболок «Данскин» и широких брюк в стиле Энни Холл, а также не ходят на прослушивания в бродвейские театры.
В то утро безукоризненно чистый холл отеля «Ансония» был забит толпой из двухсот человек, у каждого из которых в одной руке были зажаты фотографии и резюме, а в другой — сценарий «Трамвая „Желание“». Джон Уэйднер руководил возобновлением постановки в «Театре на Площади», и каждый нью- йоркский актер, обладавший членским билетом Актерской ассоциации и хотя бы немного разборчивым бруклинским произношением, счел своим долгом явиться на прослушивание. Роль Стэнли Ковальского уже получила новая итало-американская звезда, обладавшая в большей мере наглостью, чем талантом, но остальные роли еще не были заняты. Я надеялся сыграть Митча или Стива или хотя бы выступать в качестве замены, мне нужна была какая-нибудь работа, чтобы заплатить за квартиру.
Я оказался в очереди рядом с Кевином Маккуинном, весельчаком, певцом и танцором, с которым мы играли в театре «Джонс Бич» два года назад. Это был приятный парень, совсем не склонный к смене деятельности.
— А я и не знал, что это будет мюзикл, — улыбнулся я ему.
— А как же! Ты разве не слышал об арии Стеллы? — И он негромко запел: — Я буду вечно повторять — Сте-ел-ла…[31]
— Я серьезно. Ты решил податься в драматические актеры?
Он пожал плечами:
— У меня нет выбора. В наши дни мюзиклы — сплошь рок, оперы или рок-оперы. Никаких больше мягких туфель в «Суини Тодде».
— «Суини Тодда» закрыли сто лет назад.
— Это потому, что у них кончились мягкие туфли.
А затем появилась она со своими бумагами и сценарием; она села на пол и прислонилась спиной к стене так грациозно, словно весь отель принадлежал ей. К изумлению Кевина, я был покорен немедленно.
— Забудь об этом, — сказал он, — Она съест тебя заживо.
— Неплохая перспектива. Кто она?
— Ее зовут Шейла Ремарк.
— Дурацкий псевдоним.
— Это ее настоящее имя, по крайней мере она так говорит. И я ей верю.
— И как она?
Кевин улыбнулся, но не так широко, как позволяло ему подвижное лицо.
— Ну, могу сказать вот что: ставлю двадцатку, что она получит любую роль, какую захочет.
— Правда?
— Эта девчонка — феноменальная актриса. Видел прошлым летом «Лира» в парке? — Я кивнул. — Она играла Гонерилью.
— Ах да. — Я удивился тому, что не вспомнил ее имени. — Она была хороша.
— Ты сказал «хороша», а я говорю — феноменальна. И критики тоже.
Я хорошо помнил представление. Обычно Корделия отнимала у двух злых дочерей Лира внимание публики, но на спектакле, который я видел, все взгляды были устремлены на Гонерилью. Актриса не переигрывала, не перебирала с эффектами. Она просто (хотя, если вы актер, это, наоборот, сложно) была
