бразильских минералов, содержавших расщепляющиеся элементы. По мнению генерала, тот факт, что при этих людях обнаружено 4 тонны радиоактивной руды, вполне достаточен для их осуждения. Но прошло немного времени, и трое из контрабандистов самым загадочным образом исчезли из Бразилии. Впрочем, контрабанда уже тогда вовсе не была новым явлением в стране, хотя надо сказать, что объем ее резко возрос именно в последние годы. Только за счет нелегального вывоза необработанных алмазов Бразилия ежегодно теряет более 100 млн. долл. [12] Хотя надо признать, что относительный вред от такой контрабанды не так уж и велик, если учесть, что концессии, полученные иностранцами у бразильских властей, дают им весьма удобные и «законные» /196/ возможно сти расхищать баснословные богатства недр Бразилии. Чтобы по утомлять вас примерами, приведем лишь еще один из длинного перечня. Крупнейшее в миро месторождение ниобия, расположенное в Аракса?, принадлежит филиалу компании «Ниобиум корпорейшн», руководство которой находится в Нью-Йорке. Из ниобия получают целый ряд сплавов, которые в силу их большой стойкости к высоким температурам используются при строительстве ядерных реакторов, создании ракет, космических кораблей и спутников, а также обычных реактивных самолетов. Одновременно с ниобием эта компания добывает, также в Аракса, большие количества тантала, тория, урана, пиро-хлора и руд с высоким содержанием редкоземельных элементов.
История про то, как селитра привлекла к себе огромный интерес во всем миро, а затем была предана забвению, весьма показательна и дает возможность лучше понять, насколько иллюзорны надежды латиноамериканцев добиться благосостояния путем продажи на мировом рынке богатств своих недр: это всегда напоминает эфемерное дуновение ветерка, обещающего счастье, и вдруг заканчивающегося тяжелой и необратимой катастрофой.
В середине прошлого века Старый Свет был насмерть перепуган мрачными пророчествами Мальтуса. Население Европы росло стремительными темпами; в усталые земли, почва которых истощалась, необходимо было вдохнуть новую жизнь, чтобы увеличить производство продуктов питания в той же пропорции, в какой росло число жителей континента. Именно тогда в британских лабораториях были раскрыты поразительные качества гуано как удобрения. С 1840 г. начался его массовый импорт. Гуано просто собирали на берегах Перу. На протяжении столетий на них, а также на прилегающих островах обитающие здесь пеликаны и чайки, которые питались рыбой — ею очень были богаты течения, подходящие к побережью, — оставляли настоящие горы экскрементов, содержащих азот, аммиак, фосфаты и щелочные соли. А поскольку на побережье Перу дождей практически не бывает, гуано сохранялось тут испокон веков[13]. Вскоре после того, как перуанское /197/ гуано начали вывозить в массовых масштабах, специалисты по сельскохозяйственной химии определили, что те же питательные качества, но в еще большей степени, свойственны и селитре. Уже к 1850 г. она стала широчайшим образом использоваться в качестве удобрения на полях Европы. Земли старого континента, истощившиеся в силу многовекового сеяния на них пшеницы, разрушаемые к тому же и эрозией, жадно впитывали груды естественного удобрения в виде селитры, привозимой с богатейших залежей перуанской провинции Тарапака, а затем и из провинции Антофагаста, принадлежавшей тогда Боливии[14]. Благодаря селитре и гуано, лежавшим на берегах Тихого океана «чуть ли не у бортов приплывших за ними судов»[15], призрак надвигающегося голода отступил от Европы.
Олигархия Лимы, как никакая другая преисполненная гордыни и обожающая роскошь, продолжала безудержно обогащаться. По-прежнему похваляясь своей властью, она строила посреди песчаной пустыни дворцы и мавзолеи из каррарского мрамора. Когда-то самые богатые роды Лимы богатели за счет того, что продавали серебро, добываемое на рудниках Потосй: теперь они безбедно жили за счет птичьего дерьма и светло-серебристых сгустков минерала, которым богаты селитряные залежи. Им казалось, что Перу — независимая страна, однако на самом деле место Испании теперь заняла Англия. «Страна ощущала себя богатой, — писал Мариатеги. — Государство не скупилось на кредиты, жило расточительно, отдавая в заклад свое будущее английскому финансовому капиталу». По данным Ромеро, к 1868 г. расходы и долги перуанского государства были намного выше общей суммы его продаж за границу. Гуановые богатства гарантировали британские займы. Но Европа играла ценами на гуано, как ей вздумается; хищничество экспортеров не знало границ: богатство, которое благодаря прихоти природы тысячелетиями скапливалось /198/ на прибрежных островах, пускалось на ветер, и могло хватить больше чем на несколько десятилетий. А в селитряной пампе, как рассказывает Бермудес, рабочие жили хуже животных, прозябая в «нищенских лачугах, часто ниже человеческого роста, сложенных из камней, пустой породы из-под селитры и просто комков грязи, причем ютились они целыми семьями в одной клетушке».
Добыча селитры быстро распространилась и на боливийскую провинцию Антофагаста, хотя бизнесом этим заправляли здесь не боливийцы, а перуанцы, а впоследствии его стали прибирать к рукам чилийцы. И когда правительство Боливии вознамерилось обложить налогом действовавшие на территории страны селитряные компании, армия Чили вторглась в провинцию, и чилийцы остались хозяевами этой земли навсегда. До тех пор безжизненная пустыня фактически была как бы «ничьей землей», что смягчало издавна существовавшие пограничные трения между Чили, Перу и Боливией из-за этого района. Открытие селитры резко изменило ситуацию — драка стала неизбежной. Тихоокеанская война вспыхнула в 1879 г. и длилась до 1883 г. Чилийские вооруженные силы уже в 1879 г. оккупировали перуанские порты Патильос, Икике, Писагуа и Хунин, откуда морем вывозили селитру, и в конце концов вошли победителями в Лиму, а на следующий день сдалась и крепость Кальяо. Поражение обернулось для Перу потерей значительной части ее территории, утратой важнейших источников богатства страны. Перуанская экономика лишилась основных ресурсов, ее производительные силы замерли, курс перуанской валюты резко упал, стране стали отказывать в заграничных кредитах[16]. Но эта /199/ экономическая катастрофа, как отмечал Мариатеги, не привела к разрыву с прошлым: несмотря на поражение в войне, структура колониальной экономики Перу осталась неприкосновенной. Что касается Боливии, то она тогда не могла еще в полной мере оценить свои истинные потери, понесенные в войне: «Чукикамата», самый крупный медный рудник капиталистического мира, находится как раз в провинции Антофагаста, с тех пор принаделжащей Чили.
А что сталось с победителями? В 1880 г. экспорт селитры и йода составлял в доходе чилийского государства 5%; 10 лет спустя больше половины налогов государственная казна получала от вывоза селитры с завоеванных Чили территорий. За то же время английские капиталовложения в этой стране возросли в три с лишним раза: селитряная зона превратилась в огромный британский индустриальный комплекс[17]. Англичане присвоили селитру почти задаром. Дело в том, что правительство Перу еще в 1875 г. экспроприировало селитряные залежи, выплатив компенсацию бонами. Война ударила по стоимости этих бумаг, сократив ее до одной десятой первоначальной. И тогда известные авантюристы Джон Томас Порт и его компаньон Роберт Харви воспользовались конъюнктурой. Пока чилийцы, перуанцы и боливийцы решетили друг друга нулями на полях сражений, англичане скупали боны, причем используя для этого кредиты, которые им весьма охотно предоставляли «Банко де Вальпараисо» и другие чилийские банки. Солдаты воевали за интересы именно этих банков и вообще британских дельцов, хотя, конечно, об этом и понятия не имели. Позже чилийское правительство по достоинству оценило «самопожертвование» Порта, Харви и их трудолюбивых соратников на ниве бизнеса — Инглиша, Джеймса, Буша, Робертсона: в 1881 г. было принято решение, согласно которому залежи селитры должны быть возвращены законным хозяевам. К этому моменту половина всех бонов находилась в руках ловких британских спекулянтов. Англия практически не потратила и пенса на то, чтобы приобрести несметное богатство, — это был просто грабеж.
К началу девяностых годов прошлого века Чили отправляла в Англию три четверти всей экспортируемой продукции и получала из Англии без малого половину /200/ своего импорта: коммерческая зависимость Чили от Британии была даже большей, нежели зависимость Индии. В результате тихоокеанской войны Чили стала монопольной обладательницей естественных нитратов всего мира, однако подлинным королем селитры стал Джон Томас Норт. Одно из принадлежавших ему предприятий, «Ливерпуль нитрат компани», выплачивало своим пайщикам до 40% дивидендов на каждую акцию. А между тем этот прохвост сошел с борта судна в Вальпараисо в 1866 г., имея в кармане своего поношенного костюма всего 10 фунтов стерлингов. А 30 лет спустя принцы и герцоги, наиболее известные политики и крупнейшие промышленники почитали за честь быть приглашенными к его столу в лондонском доме. Норт к тому времени присвоил себе звание полковника и, как положено истинному джентльмену, стал членом консервативной партии, записался в масонскую ложу в Кенте. Лорд Дорчестер, лорд Рандольф Черчилль и маркиз Стокпул принимали участие в его экстравагантных праздниках, во время которых Норт танцевал, нарядившись в костюм короля Генриха VIII[18]. А между тем в его далеком селитряном королевстве чилийские рабочие вообще не знали, что такое выходной день, работали по 16 часов в сутки, вместо жалованья получая билеты, которые оценивались в два раза дешевле обозначенной в них стоимости в столовых и трактирах, принадлежащих компании.
По словам Рамиреса Некочеа, между 1886 и 1890 гг., когда президентом был Хосе Мануэль Бальмаседа, страна приступила к претворению в жизнь «самых смелых планов прогресса, какие она ставила перед собой за всю свою историю». Бальмаседа способствовал развитию ряда отраслей промышленности, развернул широкое общественное строительство, провел реформу просвещения, предпринял ряд мер, ограничивавших монопольные права английской железнодорожной компании в Тарапака?, договорился с Германией о получении кредита, ставшего первым и последним (кстати, это был также и единственный внешний кредит, который Чили получила на протяжении всего прошлого века не от Англии). В 1888 г. президент заявил, что намерен национализировать селитряные залежи, передав их чилийскими компаниям, и отказался продать /201/ англичанам богатые селитрой земли, принадлежавшие государству. Три года спустя в стране вспыхнула гражданская война. Норт и его коллеги щедро финансировали оппозицию[19], британские военные корабли блокировали чилийское побережье, а в Лондоне пресса метала громы и молнии против Бальмаседы, клеймя его как «самого заурядного диктатора» и «мясника». Потерпев поражение в этой борьбе, Бальмаседа покончил жизнь самоубийством. Английский посол сообщал в Форин оффис: «Британская община в Чили не скрывает своего удовлетворения падением Бальмаседы, ибо его победа, как полагают живущие здесь англичане, нанесла бы серьезный ущерб британским экономическим интересам». После свержения этого президента были резко сокращены государственные вложения в строительство дорог, железнодорожных путей, освоение новых земель, расходы на образование и общественные работы, в то время как британские компании укрепляли свой контроль над экономикой страны.
В канун первой мировой войны две трети всего национального дохода Чили приносил экспорт нитратов. И тем не менее казалось, что залежи селитры в чилийской пампе неистощимы — с каждым днем открывали все новые, а селитры было не меньше, чем когда приступили к ее разработке. Правда, такое процветание вовсе не шло на пользу настоящему развитию страны и диверсификации ее экономики — напротив, структурные диспропорции в ней еще больше усугубились. Чили превратилась в своего рода придаток британской экономики: она была самым крупным поставщиком удобрений на европейский рынок, однако не имела права на самостоятельную жизнь. И вот тогда немецкий химик, колдуя в лаборатории над пробирками, /202/ нанес победоносным чилийским генералам жестокий удар, сведя на нет все их завоевания, которые они достигли за несколько десятилетий до этого, сражаясь на полях тихоокеанской войны. Создание промышленного метода Габера—Боша, позволившего получать нитраты из азота и водорода, сделало разработку селитры нерентабельной и привело к сокрушительному банкротству чилийской экономики. Кризис селитры стал и кризисом Чили. Он подобен зияющей ране на теле страны, ибо Чили жила селитрой и ради селитры, хотя она и находилась в руках иностранцев, которые, кстати, при этом ничего не потеряли.
Попав в пересохшую пустыню Тамаругаль, где земля так сверкает, что смотреть больно, я видел своими глазами последствия краха провинции Тарапака?. Вo время селитряного бума здесь действовало 120 предприятий, занимавшихся добычей селитры, теперь осталось только одно. В пампе нет сырости и жучков-вредителей, а потому остановившиеся машины стали идеальным металлоломом, а великолепные доски из орегонской сосны, из которых строили лучшие дома в этом районе, а также каламиновые плиты, даже прекрасно сохранившиеся болты и гвозди — замечательным вторсырьем. Здесь появилась новая разновидность рабочих, специализирующихся на том, что они доска за доской, гвоздь за гвоздем разбирают бывшие строения: это единственные работники, которые находят применение своим рукам в этих заброшенных и обреченных на гибель просторах. Я сам видел горы отбросов и чудовищные ямы, оставшиеся от разработок; покинутые жителями поселки, напоминающие призрачные видения, замершие навсегда железнодорожные пути, онемевшие провода телеграфа, остовы производственных зданий, которых, кажется, разбомбило само время, кресты на кладбищах, которые холодными ночами овевает ледяной ветер, хребты пустой породы, накопившиеся рядом с огромными норами бывших разработок. «Прежде деньги здесь текли рекой, все мы думали, что так будет продолжаться вечно», — сказал один из местных жителей, которому еще удается как-то перебиваться с хлеба на воду. Теперь, когда многие местные сравнивают нынешний день и день минувший, прошлое представляется им чуть ли не раем; особенно любят вспоминать о воскресеньях, хотя до 1889 г., когда в результате упорной стачечной борьбы рабочим удалось добиться права на один выходной в неделю, и по воскресным дням все работали. Эти дни вспоминаются как нечто /203/ сказочное и феерическое: «Воскресенье в селитряной пампе, — рассказывал мне один очень старый рабочий, — было для нас как национальный праздник, как еженедельное празднование 18 сентября». Крупнейший порт Икике, через который вывозили селитру (он тогда официально именовался «портом первой категории»), не раз был местом массовых расправ над непокорными рабочими. Зато в его муниципальный театр в первую очередь, минуя Сантьяго, приезжали на гастроли лучшие оперные певцы из Европы, лишь после этого они выступали в столице.
Прошло некоторое время, и место селитры в Чили заняла медь. Она стала теперь основой чилийской экономики. К этому моменту британская гегемония в стране уже сменилась экономическим владычеством США. Накануне мирового экономического кризиса 1929 г. капиталовложения Соединенных Штатов в Чили достигли 400 млн. долл.; почти все они были вложены в добычу и транспортировку меди. До 1970 г., когда на выборах победили силы Народного единства, крупнейшие месторождения красного металла находились в руках «Анаконда коппер майнинг корпорейшн» и «Кеннекот коппер корпорейшн» — двух монополий, теснейшим образом связанных между собой и образующих фактически один консорциум, действующий в масштабах всего капиталистического мира. За полстолетия, что они обосновались в Чили, эти две монополии выкачали из страны и переправили в США 4 млрд. долл. Для этого они
