которую все же творят люди, а, стало быть, люди способны ее переделать?
Превознесение прошлого мне всегда представлялось реакционным. Правые любят обращаться к прошлому, потому что предпочитают мертвечину; застывший мир, застывшее время. Сильные мира сего, которые привыкли узаконивать свои привилегии, пользуясь правом наследования, всячески культивируют ностальгию по прошлому. /363/ Изучение истории они уподобляют посещению музея, где собраны одни мумии, при помощи которых нас обманывают. Они лгут про наше прошлое, они лгут про наше настоящее, и все для того, чтобы скрыть правду. Память угнетенного пытаются подменить памятью, сфабрикованной угнетателями, — памятью чуждой, рассеченной, бесплодной. Так его легче заставить покорно жить не своей жизнью, находя ее единственно возможной.
В моей книге прошлое всегда является по зову настоящего, как живая память нашего времени. В этой книге предпринят поиск некоторых ключей, затерянных в прошлом, ключей, с помощью которых можно лучше вникнуть в нынешнюю эпоху, исходя при этом из того, что глубокое познание мира — необходимая предпосылка для его преобразования. Мы не приводим здесь перечня героев, выряженных точно на маскарад, которые, умирая на поле битвы, произносят длиннейшие торжественные монологи; здесь упоминаются лишь те, кто вслушивался в поступь могучих масс, угадывая в ней контуры будущего. Книга «Вскрытые вены Латинской Америки» основана на реальных фактах и на литературных источниках, которые лучше этой помогают нам понять, кто мы есть на самом деле, откуда мы пришли, точнее установить, куда мы идем. И реальность эта, и эти книги показывают, что латиноамериканская слаборазвитость — следствие чужого развития, что мы, латиноамериканцы, бедны потому, что богата земля, по которой мы ступаем, и что места, щедро одаренные природой, могут быть прокляты историей. В нашем мире, мире могущественных центров и угнетаемых окраин, нет богатств, которые не таили бы опасность для их обладателей.
4. За время, прошедшее с первой публикации данной книги, история не перестала преподносить нам суровые уроки.
Система приумножила голод и страх; богатство продолжало концентрироваться, бедность распространялась все больше. Это признано в документах специализированных международных организаций, на стерильном языке которых наши эксплуатируемые края называются «развивающимися странами», а неуклонное обнищание трудящихся — «регрессивным перераспределением дохода». Шестеренки международного механизма продолжали вращаться: страны были поставлены на службу товарам, люди — на службу вещам. /364/
С ходом времени совершенствовались и методы экспорта кризисов. Монополистический капитал достиг наивысшего уровня концентрации и международного господства над рынками, кредиты и инвестиции позволили переложить груз противоречий на чужие плечи: окраины, не оказывая даже слабого сопротивления, оплачивают процветание центров.
Международный рынок продолжает играть в этой операции роль отмычки. Там осуществляют свою диктатуру транснациональные корпорации — многонациональные, как иногда их называют, потому что они действуют во многих странах, но это вполне национальные компании, разумеется, поскольку они осуществляют контроль и охраняют собственность во имя определенной нации. Мировая система неравенства не меняется из-за того факта, что в настоящее время Бразилия экспортирует, например, автомобили «фольксваген» в другие южноамериканские страны и на рынки Африки и Ближнего Востока. В конце концов, ведь это западногерманская компания «Фольксваген» решила, что удобнее экспортировать автомобили на определенные рынки из ее бразильского филиала: бразильскими остаются лишь низкая себестоимость и дешевая рабочая сила, а в ФРГ поступают высокие прибыли.
Точно так же не рвется словно по мановению волшебной палочки смирительная рубашка, когда какому-нибудь виду сырья удается вырваться из проклятого плена низких цен. Именно так было с нефтью после 1973 г. Разве нефть не международный бизнес? Разве арабам или латиноамериканцам принадлежат «Стандард ойл оф Нью-Джерси», теперь именуемая «Эксон», «Ройял датч-Шелл» или «Галф»? Кто получает львиную долю прибылей? К тому же шумиха, поднятая против стран — производителей нефти, которые осмелились защищать свои цены, весьма показательна — для пострадавших от инфляции и безработицы в Европе и Соединенных Штатах они были незамедлительно превращены в козлов отпущения. Разве наиболее развитые страны хоть раз кого-либо спросили, прежде чем увеличивать цены на любой из своих продуктов? На протяжении 20 лет, вплоть до 1973 г., цена на нефть все падала и падала. Ее искусственно заниженная с самыми гнусными целями котировка представляла собой гигантскую субсидию для ведущих индустриальных центров капиталистического мира, чья продукция, наоборот, становилась все дороже и дороже. Если /365/ учитывать непрекращающийся рост цен на североамериканские и европейские продукты, то после 1973 г. котировка нефти лишь вернулась на уровень 1952 г. Иными словами, сырая нефть попросту вернула себе ту продажную цепу, которую имела два десятилетия назад.
5. Важным эпизодом в последние 7 лет стала национализация нефти в Венесуэле. Национализация, не ликвидировав зависимости страны в сфере переработки и торговли, расширила пределы автономии действий этой страны. Вскоре после своего рождения государственная компания «Петровен» уже занимала первое место среди 500 крупнейших предприятий Латинской Америки. Она, помимо традиционных, начала освоение новых рынков; вскоре «Петровен» обрела 50 новых клиентов.
Однако, как всегда, когда государство становится хозяином главного богатства страны, стоит спросить, а кто является хозяином государства? Национализация основных ресурсов не ведет сама по себе к перераспределению дохода в пользу большинства и не обязательно ставит под угрозу власть и привилегии господствующего меньшинства. В Венесуэле продолжает действовать ни в чем не изменившаяся экономика расточительства. Центром этой экономики стал блистающий в неоновом свете социальный класс-мультимиллионер. В 1976 г. импорт увеличился на 25%, но в значительной мере для того, чтобы финансировать ввоз предметов роскоши, которые водопадом обрушиваются на венесуэльский рынок. В Венесуэле все больше утверждается фетишизм товара как символа власти, сведение человеческого существования до элементарных отношений конкуренции и потребления: привилегированное меньшинство, пирующее среди океана слаборазвитости, подражает образу жизни и модам самых богатых представителей наиболее развитых стран мира, достигших изобилия. В грохочущем Каракасе, как и в Нью-Йорке, даже блага природы — воздух, свет, тишина — становятся все дороже и все дефицитнее. «Будьте осторожней, — предупреждает Хуан Пабло Перес Альфонсо, патриарх венесуэльского национализма и пророк возвращения стране нефти. — От несварения желудка можно умереть точно так же, как и от голода» [1]
6. Я закончил писать эту книгу в последние дни 1970 г. В конце 1977 г. умер на операционном столе Хуан /366/ Веласко Альварадо. В последний путь его провожала самая многолюдная, какую когда-либо видели улицы Лимы, толпа. Генерал Веласко Альварадо, родившийся в бедной семье на засушливых землях севера Перу, возглавил процесс социально- экономических преобразовании. Это была попытка наиболее серьезных и глубоких преобразований в истории его страны. После взятия власти в 1968 г. военное правительство стало проводить радикальную аграрную реформу, открыло путь для возвращения стране природных ресурсов, узурпированных иностранным капиталом. Но к моменту смерти Веласко Альварадо революция уже практически была похоронена. Созидательный процесс имел недолгую жизнь; его задушили шантаж ростовщиков и торговцев, а также слабость, присущая всякому патерналистскому социальному проекту, не опирающемуся на организованную народную силу.
В канун рождества 1977 г., когда в Перу перестало биться сердце генерала Веласко Альварадо, в Боливии другой генерал, ничем не похожий на первого, с силой ударил кулаком по столу. Генерал Уго Бансер, диктатор Боливии, сказал «нет» амнистии политзаключенных, эмигрантов и уволенных рабочих. Четверо женщин и 14 детей, приехавшие в Ла-Пас с оловянных рудников, в ответ начали голодовку.
— Момент неподходящий, — рассудили знатоки. — Мы вам скажем, когда...
Женщины уселись на землю.
— Мы не советоваться пришли, — сказали они. Мы вам сообщаем о нашем решении. Оно уже нами принято. Там, на руднике, и без того всегда голодовка. Только родился — и уже голодовка. Нам все равно, где умирать. В любом случае там, хоть и медленнее, но мы тоже умрем.
Правительство ответило репрессиями и угрозами, но голодовка этой группы женщин и детей разбудила дремавшие в народе силы, сдерживаемые в течение долгого времени. Вся Боливия всколыхнулась, обрела решимость к борьбе. Десять дней спустя голодную забастовку объявили 1400 трудящихся и студентов. Диктатура почувствовала, что почва уходит из-под ног. Таким образом была вырвана всеобщая амнистия.
Так пересекли рубеж, разделявший 1977 и 1978 гг., две страны. А в Карибском бассейне Панама по окончании тернистых переговоров с новым правительством Соединенных Штатов ожидала обещанной отмены /367/ колониального статуса канала. На Кубе народ отмечал праздник: социалистической революции исполнилось 19 лет. Несколько дней спустя в Никарагуа разгневанный народ высыпал на улицы. Диктатор Сомоса, сын диктатора Сомосы, смотрел на это зрелище в замочную скважину, спрятавшись за массивными дверями. Несколько предприятий пылали, подожженные народом, ярость которого все сметала на своем пути. Одно из этих предприятий— «Пласмафересис» — специализировалось на вампиризме. Компания «Пласмафересис», уничтоженная огнем в начале 1978 г., принадлежала кубинским эмигрантам и занималась продажей никарагуанской крови в Соединенные Штаты. (В бизнесе кровью, как во всех прочих, производители получают гроши. Компания «Гемо Карибиан», например, платит гаитянцам 3 долл. за каждый литр крови, который перепродается затем по 25 долл. на североамериканском рынке.)
7. В августе 1970 г. Орландо Летельер опубликовал обличительную статью, в которой написал, что диктатура Пиночета и «экономическая свобода» привилегированных групп меньшинства — две стороны одной и той же медали [2]. Летельер, бывший министр правительства Сальвадора Альенде, находился в тот момент в эмиграции в Соединенных Штатах. Спустя несколько дней он погиб от взрыва бомбы, подложенной в его машину [3]. В своей статье он утверждал, что абсурдно говорить о свободной конкуренции в экономике вроде чилийской, подчиненной монополиям, которые по своему усмотрению играют ценами, смехотворно упоминать о нравах трудящихся в стране, где профсоюзы находятся вне закона, а заработная плата устанавливается декретами военной хунты. Летельер описывал систематический демонтаж завоеваний, которых чилийский парод добился при правительстве /368/ Народного единства. Половину промышленных монополий и олигополий, национализированных Сальвадором Альенде, диктатура возвратила прежним владельцам, другую половину — продала с молотка. «Файрстоун» купила национальный шинный завод; «Пapсонс энд Уайтмор» — большой целлюлозно-бумажный комбинат... Чилийская экономика, отмечал Летельер, сегодня более концентрирована и монополизирована, чем накануне прихода к власти правительства Альенде [4]. Бизнес обрел большую свободу действий, чем когда-либо; людей опутали цепями, как никогда в прошлом: в Латинской Америке свобода предпринимательства несовместима с политической свободой и правами человека.
Свобода рынка? С начала 1975 г. в Чили введены свободные цены на молоко. Результаты не заставили себя долго ждать. Всего 2 предприятия подчинили себе рынок. Цена на молоко для потребителей мгновенно повысилась на 40%, в то время как производители молока стали получать на 22% меньше.
Детская смертность, которая заметно снизилась при правительстве Народного единства, при Пиночете сделала драматический скачок вверх. Когда Летельер был убит на одной из улиц Вашингтона, четвертая часть населения Чили не получала никакого дохода и существовала за счет благотворительности, просто в силу упрямства или вынужденная прибегать ко всевозможным махинациям.
Пропасть, которая разверзается в Латинской Америке между благосостоянием немногих и бедствиями многих, неизмеримо больше, чем в Европе или Соединенных Штатах. Соответственно намного более жестоки методы, обеспечивающие сохранение этой дистанции. Бразилия содержит огромную и очень хорошо оснащенную армию, а на образование тратит 5% национального бюджета. В Уругвае в настоящее время половина бюджета поглощается вооруженными силами и полицией: пятой части активного населения вменено в обязанность выслеживать, преследовать или карать остальных.
Вне всякого сомнения, одним из наиболее важных событий, имевших место на нашем континенте в семидесятые годы, была чилийская трагедия — военный мятеж, /369/ который, свергнув 11 сентября 1973 г. демократическое правительство Сальвадора Альенде, погрузил Чили в море крови.
Незадолго до того, в июне того же года, после государственною переворота в Уругвае был распущен парламент, поставлены вне закона профсоюзы, запрещена всякая политическая деятельность [5].
В марте 1976 г. снова пришли к власти аргентинские генералы: правительство вдовы Хуана Доминго Перона, деградировавшее до уровня помойной ямы, бесславно рухнуло, и мало кто об этом сожалел в стране.
Сегодня 3 страны южной части континента подобны язве на теле планеты. Оттуда поступают только дурные вести. Пытки, похищения, убийства и высылки стали там обыденным делом. Что же такое эти диктатуры — опухоли, которые необходимо удалить из здорового организма, или гной, который указывает на заражение всей системы?
Всегда существовала, как мне думается, постоянная и теснейшая взаимосвязь между силой угрозы интересам власть имущих и жестокостью ответа. Думается, нельзя понять происходящее сегодня в Бразилии и Боливии, если не вспомнить опыт правления Жоао Гуларта и Хуана Хосе Торреса. До того как они пали, эти правительства претворили на практике ряд социальных реформ, продвинули вперед националистическую экономическую политику — но этот процесс был прерван в 1964 г. в Бразилии и в 1971 г. в Боливии. Равным образом смело можно сказать, что Чили, Аргентина и Уругвай также искупают грех надежды. Глубокие преобразования при правительстве Альенде, знамена справедливости, под которыми выступали аргентинские рабочие массы, знамена, которые реяли при недолгом правлении Эктора Кампоры в 1973 г., ускоренная политизация уругвайской молодежи — все это стало вызовом находившейся в кризисе бессильной системе, с которым она не могла смириться. Кислород свободы оказался ядовитым для призраков, и ради спасения порядка была призвана преторианская гвардия режима. Чистка превратилась в истребление. /370/ 8. Документы конгресса Соединенных Штатов часто приводят неопровержимые свидетельства вмешательства в
