Несколько месяцев прошли в мире и покое. Но тут Ивану далась мысль, что новый митрополит есть тайное орудие бояр, которые желают свести его со света. И началась новая волна казней.
Для этого была изобретена целая серия подметных писем якобы от польского короля и гетмана Ходкевича, в которых боярам предлагалось перейти на сторону Польши. Очевидно, понимая, кто настоящий автор этих воззваний, бояре написали гневные отповеди и попросили Ивана передать ответы по назначению. Но одно это стало поводом для обвинения в измене – тайная переписка с врагом. Казнили боярина Федорова, жену Конюшего Марию, князей Ивана Андреевича Куракина-Булгакова, Дмитрия Ряполовского (мужественного воина, одержавшего многие победы над Крымцами), трех князей Ростовских, Петра Щенятева, Ивана Турунтая-Пронского, казначея Государева именем Хозяина Юрьевича Тютина, славного богатством, рассекли на части вместе с женою, с двумя сыновьями младенцами, с двумя юными дочерьми; думского дьяка, Казарина Дубровского, а также множество иных именитых людей.
Филипп только вздыхал и молился за убитых. Но настал и его час. Поводом стал отказ его благословить Ивана, вошедшего с толпой опричников в соборную церковь Успения. Филипп обвинил царя в убийствах, грабежах и насилии над честными людьми. Иван разгневался, даже ударил посохом в ярости, но с расправой медлил.
Пошли новые казни. Филипп решил снять с себя сан добровольно: не в силах переделать царя, он не желал находиться с ним рядом. Но этого ему сделать не дали. Царь сказал, что он не волен распоряжаться собой, пока суд не отрешит его от должности, и потребовал, чтобы он служил обедню 8 ноября.
Филипп понял, что означает это распоряжение. Он не ошибся. «Когда же Филипп в полном облачении стоял пред олтарем в храме Успения, явился там Боярин Алексей Басманов с толпою вооруженных опричников, держа в руке свиток. Народ изумился. Басманов велел читать бумагу: услышали, что Филипп собором Духовенства лишен сана Пастырского. Воины вступили в олтарь, сорвали с Митрополита одежду Святительскую, облекли его в бедную ризу, выгнали из церкви
На другой день привели его в судную палату, где был сам Иоанн, для выслушания приговора: Филиппу, будто бы уличенному в тяжких винах и в волшебстве, надлежало кончить дни в заключении. Тут он простился с миром, великодушно, умилительно; не укорял судей, но в последний раз молил Иоанна сжалиться над Россиею, не терзать подданных, – вспомнить, как царствовали его предки, как он сам царствовал в юности, ко благу людей и собственному. Государь, не ответствуя ни слова, движением руки предал Филиппа воинам.
Дней восемь сидел он в темнице, в узах; был перевезен в обитель Св. Николая
А война все тянулась и тянулась. Сигизмунд хотел мира, но требовал у Москвы все той же Ливонии, все того же Смоленска и все тех же отобранных в ходе войны городов. Казна была истощена. Иван понимал, что народу предстоит еще множество полуголодных лет, так что для того, чтобы переложить всю ответственность за будущий голод на сам народ, Иван рискнул собрать Земскую Думу и задал только один вопрос: мириться или воевать с королем?
Депутаты отлично представляли, что их ждет в случае неверного выбора ответа. Они дали правильный ответ. Теперь Иван мог сослаться на народное мнение, почему не приемлет мира с королем.
Переговоры с Сигизмундом тянулись не дни и месяцы, а годы. И все это время так же вяло шли боевые действия. А в 1569 году и Сигизмунду, и Ивану стало уже не до войны: оба они хотели получить вакантный польский престол. У Сигизмунда была проблема национального плана: польские феодалы плохо ладили с литовскими феодалами, а у Ивана все было еще безнадежнее. Сначала он хотел видеть на польском троне сына Ивана, затем почему-то решил, что если кому там и править, так только ему самому. Эта иллюзия не давала ему возможности помириться с соперником.
Но тут случился переворот власти в Швеции: Эрика, которого Иван считал братом и другом, сверг брат Карл. Иван принял сторону Эрика и на время замирился с Сигизмундом, потому теперь началась война с Карлом. Впрочем, в 1569 году вдруг умерла жена Ивана Мария, и вот тут он сразу же объявил, что она была отравлена, и назвал имена отравителей.
Пошли новые казни. Иван открыл страшную тайну страшного заговора: якобы все эти годы царь напрасно карал невинных, а настоящий злодей стоял рядом и был невидим, но теперь пришло время назвать его имя – князь Владимир Андреевич. «Весною в 1569 году, – рассказывает Карамзин, – собирая войско в Нижнем Новегороде для защиты Астрахани, Иоанн не усомнился вверить оное своему мужественному брату; но сия мнимая доверенность произвела опалу и гибель.
Князь Владимир ехал в Нижний чрез Кострому, где граждане и Духовенство встретили его со крестами, с хлебом и солью, с великою честию, с изъявлением любви. Узнав о том, Царь велел привезти тамошних начальников в Москву и казнил их; а брата ласково звал к себе.
Владимир с супругою, с детьми, остановился верстах в трех от Александровской Слободы, в деревне Слотине; дал знать Царю о своем приезде, ждал ответа – и вдруг видит полк всадников: скачут во всю прыть с обнаженными мечами как на битву, окружают деревню; Иоанн с ними: сходит с коня и скрывается в одном из сельских домов. Василий Грязной, Малюта Скуратов объявляют Князю Владимиру, что он умышлял на жизнь Государеву, и представляют уличителя, царского повара, коему Владимир дал будто бы деньги и яд, чтобы отравить Иоанна. Все было вымышлено, приготовлено. Ведут несчастного с женою и с двумя юными сыновьями к Государю: они падают к ногам его, клянутся в своей невинности, требуют пострижения. Царь ответствовал: «Вы хотели умертвить меня ядом: пейте его сами!»
Подали отраву. Князь Владимир, готовый умереть, не хотел из собственных рук отравить себя. Тогда супруга его, Евдокия (родом Княжна Одоевская), умная, добродетельная – видя, что нет спасения, нет жалости в сердце губителя – отвратила лице свое от Иоанна, осушила слезы и с твердостию сказала мужу: «Не мы себя, но мучитель отравляет нас: лучше принять смерть от Царя, нежели от палача».
Владимир простился с супругою, благословил детей и выпил яд: за ним Евдокия и сыновья. Они вместе молились. Яд начинал действовать: Иоанн был свидетелем их терзания и смерти! Призвав Боярынь и служанок Княгини Евдокии, он сказал: «Вот трупы моих злодеев! Вы служили им; но из милосердия дарую вам жизнь». С трепетом увидев мертвые тела господ своих, они единогласно отвечали: «Мы не хотим твоего милосердия, зверь кровожадный! Растерзай нас: гнушаясь тобою, презираем жизнь и муки!» Сии юные жены, вдохновенные омерзением к злодейству, не боялись ни смерти, ни самого стыда: Иоанн велел обнажить их и расстрелять.
Мать Владимирова Евфросиния, некогда честолюбивая, но в Монашестве смиренная, уже думала только о спасении души: умертвив сына, Иоанн тогда же умертвил и мать: ее утопили в реке Шексне вместе с другою Инокинею, добродетельною Александрою, его невесткою, виновною, может быть, слезами о жертвах Царского гнева».
Покончив с князем, Иван тут же нашел другой источник инакомыслия, который следовало искоренить. Спустя сто лет после похода на вечевой Новгород Иван вел свое войско на другой, совершенно другой Новгород. Город, который прижигали и мучили его предки, с практически московским населением был ему по-прежнему страшен! Что же тогда говорить о всей Московии?
Поход начался в 1569 году, но дорога в Новгород не была прямой. Предварительно кромешное войско прошло огнем и мечом от Клина до Твери. Здесь в Отрочем монастыре сидел старец Филипп, за ним и пришел сюда царь. Бывшего митрополита собственными руками задушил Малюта Скуратов. Монахам же сказали, что их старец скончался от жара и спертого воздуха в келье. Сама Тверь была разграблена полностью, а жители зарезаны, замучены, повешены и утоплены. Как пишет Карамзин, такого кошмара город не видел с 1237 года.
Далее войско двинулось на Торжок. В городской крепости сидели заключенные пленники: в одной башне – Ливонские, в другой – Крымские. Иван сам отправился насладиться картиной из гибели. Немцы не сопротивлялись своим палачам. Но не так оказалось с крымцами: те, «защищаясь, тяжело ранили Малюту Скуратова, едва не ранив и самого Иоанна».
Это зрелище Ивану не понравилось. И вот в 1570 году, в начале января, царь вошел в прежде великий Новгород. Точнее, вошли Ивановы кромешники, которые рассыпались по всему городу и окрестностям, опечатав все монастыри и церкви, все дома именитых граждан и купцов, и никто не знал, в чем их вина, и все ждали, что скажет, приехав, сам царь. А царь – не ехал. Только через 4 дня он въехал в ворота и остановился на Ярославовом Городище. Все эти дни кромешники истязали монахов, требуя уплаты пени, тех, кто не мог заплатить, ставили на правеж.
И вот 7 января в город привезли тех, кто и после правежа оказался неплатежеспособен. Их забили палками до смерти, а тела развели по монастырям. 8 января, наконец, причина гнева стала ясна. Встретив на мосту архиепископа Пимена, царь не принял от него благословения, обвинив в связях с Сигизмундом и желании передать город врагу. Тут же Иван велел Пимену идти и служить литургию, тот повиновался, а когда сели обедать, Иван страшно закричал, и по этому знаку ворвались кромешники.
«Явились воины, – говорит Карамзин, – схватили Архиепископа, чиновников, слуг его; ограбили палаты, келии, а Дворецкий, Лев Салтыков, и Духовник Государев Евстафий церковь Софийскую: взяли ризную казну, сосуды, иконы, колокола; обнажили и другие храмы в монастырях богатых, после чего немедленно открылся суд на Городище…
Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более Новогородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники Московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части.
Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим: Иоанн с дружиною объехал все обители вокруг города; взял казны церковные и монастырские; велел опустошить дворы и келии, истребить хлеб, лошадей, скот; предал также и весь Новгород грабежу, лавки, домы, церкви; сам ездил из улицы в улицу; смотрел, как хищные воины ломились в палаты и кладовые, отбивали ворота, влезали в окна, делили между собою шелковые ткани, меха; жгли пеньку, кожи; бросали в реку воск и сало. Толпы злодеев были посланы и в пятины Новогородские губить достояние и жизнь людей без разбора, без ответа. Сие, как говорит Летописец,
Только 12 февраля кошмар прекратился, но напоследок Иван надругался над Пименом: «Его посадили на белую кобылу в худой одежде, с волынкою, с бубном в руках как шута или скомороха, возили из улицы в улицу и за крепкою стражею отвезли в Москву».
Дальше дорога Ивана лежала на другой город, который внушал опасения, – на Псков. В Пскове жители готовились к смерти, они прощались друг с другом и желали только одного: чтобы эта смерть была быстрой. Им было известно, что Иван любит сначала помучить.
Вечером, когда войско подходило к Пскову, на всех церквах начался колокольный перезвон. Иван, который любил благолепие, даже заслушался. А наместник Пскова Юрий Токмаков между тем распорядился, чтобы горожане оделись торжественно и вышли утром навстречу царю с дарами, чтобы на колени падать никак не забывали!
«На другой день, вступив в город, он с изумлением увидел на всех улицах пред домами столы с изготовленными яствами, – пишет Карамзин, – граждане, жены их, дети, держа хлеб и соль, преклоняли колена, благословляли, приветствовали Царя и говорили ему: «Государь Князь Великий! Мы, верные твои подданные, с усердием и любовию предлагаем тебе хлеб-соль; а с нами и животами нашими твори волю свою: ибо все, что имеем, и мы сами твои, Самодержец великий!»
Сия неожидаемая покорность была приятна Иоанну. Игумен Печерский Корнилий с Духовенством встретил его на площади у церквей Св. Варлаама и Спаса. Царь слушал молебен в храме Троицы, поклонился гробу Св. Всеволода-Гавриила, с удивлением рассматривал тяжелый меч сего древнего Князя и зашел в келию к старцу
Грозил ему, предсказывал несчастия и так устрашил Иоанна, что он немедленно выехал из города; жил несколько дней в предместии; дозволил воинам грабить имение богатых людей, но не велел трогать Иноков и Священников; взял только казны монастырские и некоторые иконы, сосуды, книги и как бы невольно пощадив Ольгину родину, спешил в Москву, чтобы новою кровию утолять свою неутолимую жажду к мучительству».
Действительно, убийств в городе не было, но ограбил он Псков хорошо.
Возвращение в Москву ознаменовалось новыми казнями. Пять месяцев по всей земле искали соучастников Пимена. И нашли: хранитель печати «Иван Михайлович Висковатый, муж опытнейший в делах государственных – казначей Никита Фуников, также верный слуга Царя и Царства от юности до лет преклонных – Боярин Семен Васильевич Яковлев, Думные Дьяки Василий Степанов и Андрей Васильев были взяты под стражу; а с ними вместе, к общему удивлению, и первые любимцы Иоанновы: Вельможа Алексей Басманов, Воевода мужественный, но бесстыдный угодник тиранства – сын его, Крайчий Феодор, прекрасный лицом, гнусный душою, без коего Иоанн не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в убийствах, – наконец
