– Почему ты думаешь, что иностранка, участвующая в конференциях с Горбачевым, крадет книги? – обиделась я.
– Наверное, у Горбачева и украла, – предположил муж.
То, что наш дом – «палата № 6», Наталья Гончарова поняла, еще когда заприметила меня на улице. В трех комнатах ютились шесть персонажей. Я, не юная писательница, со всеми признаками успешности, кроме денег. Сыновья-близнецы, вылетевшие из престижного лицея за аморальное поведение, доучивающиеся в школе для «особо одаренных и трудных детей», играющие в рок-группе на бас-гитаре и ударнике. Муж, правительственный чиновник с имиджем художника. Бывший муж, певец классического плана с имиджем растерявшегося супермена. И матушка-целительница, изысканно умудряющаяся всю честную компанию ссорить между собой.
Собственно, у нас с мужем было рабочее общежитие в виде двухкомнатного номера в гостинице «Академическая», у бывшего мужа – любимые женщины с жилплощадью, у сыновей – ночевки по друзьям, а у матушки – квартира моего брата. Так что, начав материализовываться без предупреждения, Наталья построила отношения со всеми по очереди.
Через месяц, собравшись вместе за ужином, мы создали банк информации, в нем лежало:
– Твоя любовь к экзотике должна знать разумные пределы, – вздыхал муж, но я уже затащилась на Наталью и, видя, как она нуждается в нашем доме, сокращала дистанцию. В ней было качество, отчетливо влюбляющее меня, она была бескорыстна. Я часто порывала с многолетними подругами, замечая, как из шкурной искры возгорается пламя. Вроде еще те же глаза, та же улыбка, но сквозь них такой пожирающий блеск и плотоядное беспокойство, которые быстро смешают карты, и человек начнет не то писать, не туда ходить, не на то ставить, а там уж и поминай как звали…
В Наталье были совершенно иной блеск и совершенно иное беспокойство. Характеристика личности начинается с уяснения ее потребностей. Я не могла уяснить Натальиных потребностей, но то, что я чувствовала в ней, меня не отталкивало.
Мне пришло в голову подарить ей замученный лежанием в саду экземпляр немецко-цветаевской повести о Наталье Гончаровой.
– Еще одна Гончарова? – удивилась Наталья. – Но это неинтеллигентно, это – глупый плагиат. По-немецки читать не люблю. Знаете, госпожа Мария, я с детства ненавижу все эти: «Morgen, morgen, nur niht houte!» – пропела она именно тот стишок, которым меня доставали в нежном возрасте.
Ударили морозы, и Наталья стала появляться в видавшей виды цигейковой шубе. Шуба была не по росту, и Наталья Гончарова выглядела совсем как мы в совковом детстве, когда тяжеленная маловатая цигейковая шуба и точно такая же бесформенная шапка были залогом зимнего гулянья.
– Я выгляжу экзотично, но мадам Дина силой надела это на меня. В Новой Зеландии я не привыкла носить такие тяжелые вещи и чувствую себя, как черепаха, ненавидящая панцирь. Кстати, я считаю черепах более высокоорганизованными существами, чем крысы, – сообщала Наталья.
В руках ее на смену сумке пришел пакет, содержимое которого она демонстрировала. В пакете жили ключ, разбросанные небольшие российские рубли и доллары, расческа. Из чрезвычайных вещей появлялись дорогущий сундучок с кодовым замком и загадочным назначением; дискеты, каждый раз не желающие совмещаться с нашим компьютером, а потому так ни в чем не признавшиеся; дефицитные импортные лекарства, благотворительно несомые кому-то, и разнообразная печатная продукция в виде проспектов, приглашений и документов с предельно престижных и предельно разнообразных мероприятий.
Наталью интересовало все, и практически на все темы она годилась порассуждать в нахватанной парадоксальной манере. Только такой зануда, как мой муж Олег, не нашел в ней ничего любопытного. Ее речь была убедительна той убедительностью, которая задается своеобразием сопоставлений, архитектурой рассуждения и ритмом. Убеждала не фригидная логика, а магия слов. У нее не было границ языка, она пользовалась языком, как пользуется действительностью постмодернист, создавая изобразительное произведение. У нее не было границ языка, потому что у нее не было границ мира.
– Она все время научничает, но для такого рода рассуждений необходим научный аппарат. Наука – это ритуал, он не работает без ссылок, без отталкивания от последних достижений и культуры дискуссии, – настаивал муж.
– Роль, которую играл прежде шаман, принадлежит нынче научному эксперту! – ехидно цитировала я.
– Совершенно верно, – отвечал муж. – Ты утоляешь тоску по шаману Натальей Гончаровой, имеешь право. Но при чем тут я?
На день рождения моей матушки Наталья пришла с таким торжественно-возвышенным лицом, будто это молебен во спасение человечества или вручение государственных премий.
– Я первый раз в вашей стране на дне рождения, госпожа Людмила, – сказала она, как обычно, чуточку виновато. Сняла платок и рассыпала по плечам черные густые прямые новозеландские волосы. Собственно, для того чтобы быть красавицей, ей не хватало только пары размеров бюста, смягченной пластики и сознания своей привлекательности. Но Наталья Гончарова к собственной женственности собственным интеллектом не обращалась, она жила мимо нее.
– Обожаю быть свахой, – заехала я на эту территорию. – У меня есть для вас женихи.
– Я рождена для другого предназначенья, – сурово ответила Наталья. – Я не могу принадлежать мужчине, потому что я принадлежу всему человечеству.
Она принесла в подарок кожаный кошелек, внутри которого сидел плоский будильник. Попытки заставить его звенеть не удались ни одному из присутствующих пяти технически одаренных мужчин.
– Ужасно, – залилась краской Наталья. – Видимо, он испортился при перелете из Новой Зеландии. Только человек может выдержать почти тридцатичасовой перелет, техника ломается! Я чувствую себя такой виноватой… Я испортила всем праздник.
Чтобы отвлечь ее, я достала красочный проспект на английском, приглашающий меня на тусовку австралийских писательниц.
– Это очень хорошая поездка, – сказала Наталья, подробно прочитав его. – Я возьму проспект с собой и позвоню в аэропорт, чтобы подобрать вам самый удобный рейс. Многие, особенно мужчины, предпочитают делать остановку в слаборазвитых странах с дешевыми борделями. Я не советую этого, без ориентирующегося спутника вас обманут и обкрадут прямо в аэропорту.
– Тридцатичасовой перелет, это ужас, – застонала я.
– Да, госпожа Мария, пожалуй, для Австралии сейчас не сезон, давайте лучше проведем фестиваль в Англии, я так соскучилась по Лондону, – сказала Наталья. – У вас ведь есть пьеса с экологической тематикой?
– Да. У меня есть пьеса «Семинар у моря» об интеллигенции, собирающейся на семинар в момент чернобыльской аварии. Она однажды исполнялась на фестивале и не имела больше никакой театральной судьбы, – призналась я.
– Отлично. Вы хотите, чтоб пьесу ставил русский или английский режиссер?
– Конечно, русский. Английскому слишком много придется объяснять.
– Мы сделаем фестиваль «Русские за экологию», только одного спектакля будет маловато. Можно попросить господина Александра, чтобы капелла, в которой он работает, также приняла участие с какими-нибудь экологическими произведениями.
– У нас нет таких произведений. Разве что «Я пойду, пойду погуляю, белую березу заломаю», – хихикнула я.
– Это вполне подходит. Еще мы сделаем семинар по русской политике, его проведет господин Олег. Я уверена, что у нас все получится, я завтра же дам факс своей подруге в английский фонд, поддерживающий подобные проекты.
Через неделю Наталья принесла факс от подруги из Лондона, та была в полном восторге от идеи фестиваля и начала искать под него деньги. Мы не поверили, потребовали подтверждения от руководителя фонда. Получили. Считать, что ночами Наталья Гончарова летает в Лондон, чтобы давать фальшивые факсы, мы не решились. Дело застопорилось из-за другого. Все экземпляры пьесы «Семинар у моря» исчезли мистическим образом.
Они исчезли не только из моего буфета, к которому, клянусь, Наталья не подходила, да и пойди найди там пьесу среди тонны бумаг. Они исчезли из литературных частей театров и редакций театральных журналов, как платья с булгаковских участниц сеанса черной магии.
Надо сказать, я отнеслась к этому философски. Когда я написала эту пьесу, мой друг и наставник поэт Александр Еременко сказал:
– О Чернобыле нельзя писать художественную литературу. Это мистическое событие, оно требует другого способа исследования.
Видимо, факсы Натальи Гончаровой подожгли краешек пространства, на котором лежала пьеса. Правда, говорят, рукописи не горят. Так что если у вас дома по каким-то причинам оказалась пьеса «Семинар у моря», верните ее, пожалуйста, вознаграждение гарантируется.
Уж не знаю, как с другими, но по нашей семье Наталья Гончарова решила ходить, как конь по шахматной доске. Сначала она назначила моего бывшего мужа несчастным и начала опекать его. То она ходила на концерты духовной музыки капеллы, в которой он работал. То таскала псевдоэзотерические книжки и журналы, которыми уже мощно промышляли московские издательства, то подолгу беседовала с ним о… впрочем, это было ни о чем, но очень душевно и многозначительно. Наталья Гончарова работала бальзамом на всякую возвышенно-растерянную душу.
Она, например, садилась и рассказывала, что только вчера вернулась из закрытого центра по производству психотропного оружия, и даже подробно чертила психотропный генератор. Показывала, какую гимнастику делают ниндзя и филиппинские хилеры, чтобы легким прикосновением глобально демонтировать человеческую плоть. Приносила копию рукописи Чеховского и Чижевского, хранящейся в архиве РАН, «О передаче мыслей на расстоянии», начатой в 1926 году. И материалов о группе Чеховского, тринадцать членов которой собирались вокруг стола в экзотических мантиях и пытались порешить Сталина с помощью воздействия на бюст, обклеенный волосами вождя, купленными у личного парикмахера, пока их не замели органы.
Она вообще все время говорила или внимательно слушала, она не могла остаться в тишине, она боялась тишины.
Как-то в профессиональном комитете драматургов мой нынешний муж должен был рассказывать об экономических реформах. Для него это было дело привычное, на смену моде на эстрадных сатириков и юмористов пришла мода на эстрадных экономистов и политологов. Муж сидел в красивом шелковом костюме перед пожилыми писателями и обращался с их мифами о ситуации в стране, как археолог с костями мамонта. Конструктивно и бережно. Прелесть ситуации состояла еще в том, что это были смотрины. Моего бывшего мужа в профкоме драматургов знали лет десять и совершенно не желали менять на нынешнего. Недостаток нынешнего заключался в том, что он вписывался в образ врага. Прежний был такой же растерявшийся в сегодняшнем дне художественный интеллигент, как и все профкомовцы, не разбирая возрастов и жанров. Новый был не отягощенный жильем и деньгами, пришедший в политику из науки после путча, но все же правительственный чиновник. Старики были недовольны моим выбором.
Жизнь профкома драматургов больше всего напоминала огромную семью, в которой старшие упустили бразды правления, молодежь перестала слушаться, а ритуалы почему-то еще соблюдались.
