– Смею вам возразить, что он только сейчас понял, какой замечательный рычаг ребенок, чтобы манипулировать вами. Вы сказали, что дали ему пинок под зад? Но если я точно помню сюжет, вы убежали от мужа с ребенком, сняв кое-какое жилье, оставив его в огромной квартире с налаженным бытом. И за три месяца ему не пришло в голову даже предложить вам поменяться местами.
– Но он рассчитывает, что мы вернемся…
– Чтобы жить как соседи?
– У него родители всю жизнь так прожили.
– А вам хочется так всю жизнь прожить?
– Нет, иначе бы я не ушла. Но мне его жалко…
– У вас спина по ночам не болит? – вдруг спросил аналитик.
– Болит, а что?
– У вас чувство вины величиной с огромный туристский рюкзак.
– И что делать?
– Обрезать лямки. Только не нижние, а верхние. А то, когда он будет с вас падать, обязательно ушибет ноги.
– Я так устала. Мне так тяжело. Меня так все раздражает.
– Знаете, есть про это анекдот. Приходит женщина к психиатру и говорит: «Доктор, все раздражает, от всего воротит». Психиатр говорит: «Подумайте о чем-нибудь приятном. О семье, например». Женщина: «Все раздражает. Муж придурок, импотент, хам. Дети лентяи, подлецы, потребители». Психиатр: «Подумайте о работе». Женщина: «Все раздражает. Начальник подонок. Сослуживцы ублюдки». Психиатр говорит: «Пойдемте за ширму. Если и это не поможет, будем лечить медикаментозно». Голос женщины из-за ширмы: «Доктор, это раздражает. Что вы все туда-сюда, туда-сюда? Выберите уже наконец одно положение».
Александра благодарно захохотала.
– Слушайте, мне иногда самой смешно. В принципе я ведь внешне довольно удачлива, а внутри как будто все время идет страшный суд.
– Так он и идет, – весело сказал Михаил Игоревич.
Она еще долго говорила, в основном повторяясь и кружа на сказанном, а он терпеливо «фильтровал базар», как сказал бы кто-нибудь из ее спонсоров. И потом, сбегая по лестнице, ощущала, что сбросила некий вес: рюкзак чувства вины не так тянул плечи, и пластика потихоньку пластилиново вписывалась в вечерний туалет, как тело в объятие нового партнера.
Только сейчас Александра поняла, что просто свалится в обморок от голода. Подошла к киоску, купила сосиску в булке и счастливо вгрызлась в нее, без сожаления похоронив губы из фильма «Гостиница убийц». Потом разбудила своего водителя Василия, заснувшего, откинувшись на сиденье, и машина рванула мимо коробок нового района обратно в сладкий пыльный московский центр. Закончив с сосиской, Александра набрала номер по мобильному.
– Я вас слушаю, – важно сказала дочка.
– С вами говорят из кошачьего салона красоты. Как ваша клиентка чувствует себя в новом имидже? – спросила Александра басом.
– Ой, мамулька! – захохотала дочка. – У нее морда стала как у белой крысы. И она залезла на самый верх занавески, а бабушка кричит, что она когтями сделает зацепы на занавесках. А я говорю, что нет такого слова «зацепы», а есть слово «прицепы». А вообще я сейчас ем суп. Бабушка говорит, что это суп для больной печени. А у меня все здоровое.
– Суп вкусный? – спросила Александра.
– Как… Как песок в песочнице.
– Тогда не ешь. Скажи, что я разрешила сегодня не есть суп.
– Ничего, ничего, зато мы потом пойдем гулять в парк.
– Ну ладно. Целую. – Александра взгрустнула от того, что дочка уже привыкла давать насиловать себя супом за прогулку в парке. Но выбора не было. Няньки попадались еще более придурковатые. Когда она работала в музее, а дочка была маленькая, проводили вместе уйму времени. Рисовали, читали, ловили жуков и строили снежные крепости. А потом все стало ползти и рушиться. Дом превратился в неврологический санаторий для мужа. Крах социального статуса заслонил для него не только семью, но и весь мир. Исчезло все, что давало Александре чувство дома: смех, веселье, бессмысленная болтовня, внезапные гости. Она поймала себя на том, что они с дочкой, когда за ним закрывалась дверь, начинали громче говорить и свободней двигаться.
А потом ее попросили быть консультантом одной литературной телепередачи. И атмосфера телевидения дала то, что было запрещено дома. И хотя большая часть народа была чудовищно неинтеллигентна и необразованна, Александра лепилась все ближе и ближе и все меньше и меньше чувствовала себя чужой. А потом сама написала сценарий. А потом начала помогать снимать. А потом заболела телевидением и начала управляться в студии, как у себя в кухне, и когда это не понравилось хозяевам, ушла и потихоньку создала собственную. В этом была одержимость незнайки, она не представляла, во что впутывается, но выйти уже было незачем и некуда, на ней были десятки судеб подчиненных. Да и на что бы жила ее семья?
Виктор сначала удивлялся, потом смеялся, потом издевался. Ему казалось, что это понарошку. Что его беспомощная жена-филфаковка устроила себе хобби. Но программы выходили, из домашнего факса ползли тексты, студия развивалась. Виктор долго делал вид, что не замечает, сколько в семье тратится, деньги всегда стопкой лежали в резной шкатулке. Долго пилил жену за поздние возвращения. Долго не понимал значения слова «продюсер». Но когда во время выборов позвонили из Центризбиркома, заколотил в дверь ванной кулаками и услышал Александрино возмущенное:
– Ты что, не понял, что я моюсь? Пусть позже звонят.
– Тебе звонили от председателя Центризбиркома! – сказал он почти со священным ужасом, когда жена вышла в банном халате.
– Им надо, значит, еще перезвонят, – ответила Александра и села пить чай. И Виктор понял, что опоздал за поездом.
Он не спал всю ночь. А утром почему-то устроил сцену по поводу горы грязной посуды и роли женщины в доме. На что получил недоуменный ответ:
– Если тебе самому трудно держать дом в порядке, то я вызову человека из фирмы.
– А сама? Сама ты уже посуду мыть не умеешь? – заорал он. – Не царское это дело?
– Умею, – ответила Александра, – просто мое время стоит в десять раз дороже, чем время человека из фирмы, – и хлопнула дверью.
Казалось, что вся последующая жизнь Виктора сосредоточилась вокруг обиды на Александрину успешность. Он хвастался дружкам женой, подвозил ее на старых «Жигулях», ернически представляясь водителем; лез с советами и поучениями и пил столько энергии в это время, что Александра наняла шофера. Когда здоровенный тридцатилетний красавец Василий первый раз поднялся в квартиру занести тяжелые Александрины сумки, Виктор замер, и фраза Маринки всплыла в нем светящимися буквами.
– Только такая сумасшедшая, как ты, спит со старым мужем, а ездит с молодым водителем. Умная баба поменяла бы их местами. Как говорят французы, с кем спишь, так и выглядишь, – выговаривала Александре старинная подружка на кухне, когда Виктор случайно стоял очень близко в коридоре у книжного стеллажа. Мозгами он понимал, что у Александры ничего не может быть с красивым увальнем, но при воспоминании о нем кровь бросалась в голову. Тем более что постель разлаживалась все больше и больше.
Он не понимал ее вечного «я устала» и успешно проверял сомнения в своих мужских способностях на розовощеких аспирантках. Аспирантки были на седьмом небе; но, во-первых, Виктор действительно был хорош в нижнем плечевом поясе, во-вторых, они жаждали мажорной защиты диссертации. А Александра, вымотавшись за день, приходила, и уже у лифта внутри у нее все сжималось от предвкушения разборки. Ведь когда бытовая сторона жизни была решена с помощью тихой, как мышка, молодой беженки из Абхазии, у которой убили родителей, Виктор устроил поле боя из воспитания дочери.
Каждый день он придумывал, что именно Александра делает не так по отношению к дочери: не тот режим, не та еда, не та одежда, не та учеба. И надо сказать, делал это с совершенно искренним посылом, мол, моя жизнь кончена и затоптана каблуками жены, а ребенка надо спасать. Виктор совершенно не понимал, почему после этого дочка избегает его, а Александра брезгливо отодвигается, когда он дотрагивается. По вечерам ей нужно было только одного – понимания. И проще было позвонить Инке и Маринке, чтоб поплакаться про то, как продают, подставляют и кидают на работе, чем грузить этим иностранным языком мужа да еще и вместо поддержки получать оценку хренового руководителя.
Инка сама пахала как сумасшедшая, занимала солидный пост в коммерческой фирме и тоже волокла на себе семью, пока муж сладострастно искал себя в новой экономике. Брак у нее тоже стремительно сползал к подножию горы, но она считала, что семья и любовь вещи разные, и особого счета мужу не предъявляла. Личной жизни почти не строила, все какие-то романтические замки, как у пятнадцатилетних, и подруги смеялись, что у нее «задержка развития».
Маринка была журналистка-новостница, долго не могла сидеть на одном месте, часто меняла мужей и любовников, и, постоянно ощущая собственную легкую заменяемость, они вели себя прилично. Маринка бесконечно кого-то с кем-то сводила и кайфовала, когда что-то получалось. При возможности она бы весь мир уложила в постель. Вокруг нее было легкое обаяние греха.
– С твоей Маринкой не спал только ленивый, – презрительно говорил Виктор. Маринка раздражала ощущением бесконтрольности Александры в ее обществе. У него у самого был такой дружок Колька, и они как-то, раздавив пару бутылок, почему-то оказались утром в Сочи с двумя бойкими стюардессами. Пришлось врать Александре про инфаркт шефа на даче, но он вернулся в таком употребленном жизнью виде, это выглядело правдоподобно. Мысль о том, что жена способна также легко проснуться в чужой постели, все двадцать лет брака казалась ему невыносимой.
Короче, Маринку возле семьи он ощущал как минное поле. И видимо, не без этих бессознательных соображений однажды на дачном дне рождения по пьянке полез к ней под кустом. Маринка тут же протрезвела и рявкнула:
– Ты, Витек, сложи член обратно. У меня он в жизненных планах не числится.
– Что уж, я хуже твоего Владимира? – удивился Виктор.
– Не знаю, не думала на эту тему. Может, и лучше, только в мире мужиков – как грязи, а подруги у меня всего две.
Виктор был подавлен, потому что ни секунды не предполагал отказа. Опасался, что настучит Александре, но, к чести Маринки, это никуда не выплыло.
Машина остановилась у витиеватого офиса новодела «под старину», из тех, о которых Лужков говорил «отреставрировать», что означало для него снести под корень и выстроить такой же. Александра поднялась по ступенькам и, минуя знакомую охрану, поднялась к кабинету горького аристократа, где юная секретарша преградила дорогу пышной грудью.
– Извините, у него переговоры, – сказала секретарша с голливудской улыбкой. – Чаю, кофе?
– Чаю. Но учтите, ровно через десять минут я вытащу его оттуда, даже если после этого ваша фирма разорится, – строго ответила Александра, и секретарша пожала плечами. Разведенный горький аристократ для женского населения фирмы был как кусок торта: благородный, отлично образованный, красивый и вежливый «новый русский». Укорачивая юбки все больше и больше, девчонки не могли понять, почему он, не даваясь им в руки, обломился сорокалетней, не сильно ухоженной тетке.
Секретарша четыре раза в день доставала тушь «Макс Фактор» и красила ресницы длинными нежными слоями, чтобы под вечер нанизать начальника на томный взор и полуоткрытый рот. А он однажды, когда она перепутала важные бумаги, бестактно заорал:
– Надо не ресницы целый день удлинять, а укрупнять и наращивать личность!
Да еще и выглядел в присутствии Александры как неистово влюбленный, позволял хамить, краснел и все путал. Но это было другое, и не сексуальное, как читалось девчонками, это была встреча близкого интересного человека, с которым хорошо, но непонятно, куда вставлять его в свою жизнь. Горький аристократ по имени Евгений в сложнейшей закрученной им самим же карусели обнаружил нефункционально комфортного для себя человека женского пола, и давление стереотипов загнало в постель, хотя в их случае без этого можно было обойтись.
К своему возрасту он объелся браков; девочек, планирующих присосаться к его деньгам и телу; конкурентной борьбы; показухи и бессмысленного общения. Как-то после переговоров в зарубежном отеле стало плохо с сердцем. И он испугался. Не того, что сейчас умрет, не дождавшись медицинской помощи, а того, что умрет ни с чем. Не оставив после себя ничего, кроме
