научилась непростому искусству почти мгновенно переодеваться, научилась догонять автобусы. Именно на автобусе она ездила к Алистеру, и на автобусе, с утра пораньше, спешила с бьющимся от волнения сердцем в общежитие, желая остаться незамеченной. Казалось, подобного темпа Джейн не выдержать, но, странное дело, она не чувствовала никакой усталости. Как будто любовь к Алистеру давала заряд энергии, стимулировала ее.
Всему, к сожалению, приходит конец. И настал день, когда Джейн со слезами на глазах застыла на платформе Ливерпул-стрит Стейшн, провожая взглядом поезд, уносивший Алистера. Поезд словно увозил не только его, но и все их восхитительное, беззаботное лето.
Лишь проводив Алистера, Джейн поняла, как устала. Теперь, закончив очередное дежурство, она подчинялась одному-единственному желанию: спать. Сон помогал ей пережить жуть одиночества, но Джейн не спалось. А вдруг телефон? Вдруг Алистер позвонит, а она и не услышит? Ожидая его звонка, она даже перестала ходить с подругами в «Кошачьи усы», то самое кафе, которое пользовалось огромной популярностью у медсестер больницы. Вместо этого в свободное от работы время она часов до десяти лежала не смыкая глаз и лишь потом позволяла себе уснуть.
Всякий день Джейн с волнением выстаивала в длинной очереди, дожидаясь почты. И каждый день отправляла письма Алистеру. Он, однако, радовал ее нечасто. Джейн просто испепеляла привратницу ненавидящим взглядом, если среди почты не оказывалось писем от него, — словно несчастная женщина была повинна в их отсутствии.
Перед самым Рождеством Алистер приехал в Лондон, и они провели вместе два великолепных дня. Алистер никому не сообщил о своем приезде, и потому телефон его молчал. Они ели, пили, занимались любовью и болтали, за все это время практически ни разу не сомкнув глаз. На Рождество Джейн подарила ему ярко-красный джемпер. Алистер преподнес ей сборник стихов поэтов-метафизиков в кожаном переплете. Взяв в руки изящную книжку, девушка устыдилась своего подарка. Да, нужно было связать самой, хотя, судя по реакции Алистера, подарок ему пришелся по душе.
Но вот Джейн вновь застыла на платформе со слезами на глазах. На сей раз он отправлялся к родителям, чтобы всей семьей справить Рождество. У Джейн возникло ощущение, что так всегда и будет: толпа провожающих, грязная платформа — и необходимость расставаться с Алистером…
На Рождество ей пришлось дежурить, отрабатывая прежние выходные. Из-за этого настроение у нее было совсем не праздничным: какой уж тут праздник без любимого? Впрочем, хлопот в больнице хватало, и Рождество пролетело настолько стремительно, что Джейн даже не заметила. По телефону Алистеру девушка чистосердечно ответила, что все у нее хорошо и она счастлива.
Но когда праздники миновали, когда Джейн вновь стала простаивать в очередях за почтой, подолгу ожидать его телефонных звонков, — время почти остановило свой бег. Порой Джейн даже стыдилась того, с каким равнодушием она относилась к уходящим дням своей жизни.
В конце января Джейн получила недельный отпуск и тотчас поспешила в Кембридж.
Студенческая жизнь явилась для нее полной неожиданностью. Казалось, вся учеба Алистера состояла в том, чтобы, развалившись в кресле, пить кофе и болтать часами напролет. Когда подходило время ленча, они шли в местный кабачок — «Щучку», где студенты пили пиво, играли в дартс и все так же болтали друг с другом. Затем они возвращались к нему на квартиру в Мадлен-колледж, в его комнату, окно которой выходило на Бенсон-корт. Алистер закрывал внешнюю дверь, и, согласно обычаю, хозяина никто уже не беспокоил ни при каких обстоятельствах. Профессура же считала, что студент занимается. Выходили Алистер с Джейн лишь к чаю. В Кембридже существовала священная традиция: по некоему неписанному графику студенты собирались в комнатах то у одного, то у другого, и Джейн у каждого из приятелей Алистера попробовала едва ли не все виды пирожных кондитерской Фитцбиллиз. Одних только сдобных пышек она съела столько, что чуть не лопнула.
По вечерам Алистер оставлял Джейн на попечение хозяйки «Щучки» Мюриэл, тогда как сам уходил ужинать в Холл. Мюриэл давно уже смирилась с необходимостью занимать молодых леди, пока их молодые люди решают свои дела. Она следила, чтобы никто из посторонних не приставал к девушке и, поскольку питала симпатии к медицинским сестрам, тарелка с деликатесами для Джейн никогда не пустовала.
Когда студенты возвращались, пьянка возобновлялась с новой силой, разговоры становились громче, а маленький паб тонул в клубах табачного дыма. Подчас студенческие беседы делались столь глубокомысленными и наукообразными, что Джейн казалось, будто молодые люди нарочно пытаются дать ей понять, кто она на самом деле. Впрочем, в душу Джейн не раз закрадывались сомнения относительно того, понимают ли сами студенты, о чем ведут речь. Она с изумлением выслушивала формулировки жгучих мировых проблем и пути их решения. При этом Джейн не оставляла уверенность, что молодые люди в действительности понятия не имеют о проблемах современности. В итоге она укрепилась во мнении, что Кембридж представляет собой искусственный мирок, отделенный забором от всего живого.
Алистер здорово рисковал, поселив у себя Джейн. Если бы об их сожительстве в кампусе узнала администрация, его немедленно отчислили бы. Чтобы хоть в какой-то степени обезопасить себя, Джейн с Алистером каждый вечер разыгрывали спектакль расставания: они громко прощались у будки привратника, после чего Джейн выходила и незаметно возвращалась через боковую дверь. Иногда Алистер помогал ей перелезть через забор, так чтобы Джейн сразу оказывалась у него в саду. По утрам приходилось вставать очень рано, прятать все то, что говорило бы о присутствии Джейн, а ей самой — скрываться в платяном шкафу, пока прислуга убирает комнаты. В душной, пыльной темноте шкафа Джейн больше всего боялась чихнуть. Сердце ее так стучало от страха, что казалось странным, почему его не слышит служанка, которая, как назло, оказалась исключительно медлительной и подолгу торчала в каждой комнате.
В субботу устраивались вечеринки. Джейн в сопровождении Алистера умудрялась посетить около четырех вечеринок сразу, причем всякая последующая почему-то оказывалась масштабнее предыдущей. Так они оказались в винном погребке студенческого союза, где происходило самое шумное сборище: оркестр делал немыслимыми какие бы то ни было разговоры. По мере того как вечеринка подходила к концу, Джейн с ужасом заметила, что все напились и почти не владеют собой.
— Эй, Джейн, что с тобой? — перекрикивая шум оркестра, спросил Алистер. — На тебя смотреть больно.
— Слушай, тут все перепились! Это уже перестает быть забавным, — крикнула в ответ Джейн.
— Но, мадам, насколько я припоминаю, вы ведь и сами не против пропустить стаканчик-другой, а? Получается, самой пить — это хорошо, а когда прикладываются другие — уже грех? — Покачиваясь, Алистер выжидательно смотрел на Джейн. — Брось выдумывать, глотни чего-нибудь, может, взбодришься.
— Нет уж, благодарю. Веселись сам. С меня хватит, — сухо откликнулась она.
— Ну и черт с тобой в таком случае! — гневно ответил он и, расталкивая собравшихся, двинулся в дальний угол зала.
«Как он мог?» — подумала Джейн с отчаянием. Ей ведь завтра уезжать. Ей так хотелось, чтобы сегодняшний вечер был особенно романтичным и удачным. И вот неожиданно все заканчивается самой что ни на есть банальной пьянкой.
Звук разбитого стекла оказался таким громким, что перекрыл даже грохот оркестра. У дверей раздался дружный гул одобрения. Джейн интуитивно подалась вперед и, пробившись через толпу, вплотную подошла к месту происшествия. В стекле входной двери зияло отверстие, через которое в подвальчик охотно залетал восточный ветер. В тусклом свете грозно посверкивали острые осколки.
— Что произошло? — взволнованно поинтересовалась Джейн, однако студенты не обратили на нее внимания. — Пожалуйста, скажите мне, что тут случилось, — повторила она, потянув за рукав ближайшего к ней мужчину.
— Этот урод Редланд только что вышел через закрытую дверь.
— Что?!
— Поспорил, что выйдет через закрытую дверь и вышел, — послышался рядом еще чей-то голос, исполненный искреннего восхищения.
Джейн закрыла рот ладонью, чтобы подавить крик, готовый вырваться из груди. Сейчас она смотрела на жуткие осколки в дверях, торчавшие подобно острейшим бритвам.
Кто-то распахнул перед нею дверь, остатки стекол посыпались на пол. Джейн как была, без пальто, двинулась в холодную темную ночь. Алистера нигде не было. Перегнувшись через парапет Круглой Церкви, она позвала его по имени. В ответ — тишина, разве что издалека доносились голоса студентов,
