художественные, а не богословские задачи, вправе создавать свою художественную реальность. Да, потому что, несомненно, перед нами оригинальное прочтение известных любому человеку событий с оригинальной трактовкой образов.
Особый интерес составляют диалоги ершалаимских глав. Совершенство проработки образов заключается, прежде всего, в речевых характеристиках, особенностях построения диалогов, передающих атмосферу и колорит того времени. Речевой этикет римлян и иудеев, его специфика воспроизведены с удивительной точностью:
1) сюда относятся славословия в честь императора, входящие в тосты и неизменно сопутствующие упоминанию кесаря в диалогической речи: - За нас, за тебя, кесарь, отец римлян, самый дорогой и лучший из людей!;
- Ручаться можно, - ласково поглядывая на прокуратора, ответил гость, - лишь за одно в мире – за мощь великого кесаря.
- Да пошлют ему боги долгую жизнь, - тотчас же подхватил Пилат, - и всеобщий мир.
(эти речевые подхваты свидетельствуют не только о стремлении Пилата выразить свою лояльность власти, но и о разработанности этикета, наличии речевых формул соответственно каждой ситуации, развитости речевой культуры римлян)
2) специфика приветствий:
- римское: - Прокуратору здравствовать и радоваться!
- иудейское: - Мир вам!
(совершенно различные ментальные установки как отправные точки в выборе пожеланий: языческое «здравствовать и радоваться» - забота о теле, и духовное и прагматическое - «мир вам»)
Диалоги Пилата с Афранием, самым загадочным героем романа, - верх мастерства. Объем передаваемой в репликах информации кратно превышает тот, что заключен в словах. Искусство намеков, возведенное в высочайшую степень, осторожность и демонстрация власти, и, наконец, прорывающаяся человеческая сущность – раскаяние и осознание непоправимости случившегося выделяют линию Пилата. Это направление развития образа катализируют «странное» поведение и реплики Афрания, безусловно, демонстрирующего свое превосходство в диалогах с Пилатом.
Нужно признать, что диалоги исторических глав значительно сложнее, напряженнее, интереснее и насыщеннее намеками, скрытыми посланиями, борьбой идей, чем в главах, посвященных Москве 30-х. Герои умнее. Собственно, глупых героев в исторической части романа нет. Умен Каиафа, верящий, что спасает народ израильский. Умен Пилат, что было отмечено Иешуа. Несомненно, несомненно, очень умен и хорошо образован Афраний, бесспорно выигрывающий в сравнении с современными деятелями ОГПУ, таскающими котов за передние лапы. Умна его подруга Низа. Умен Иуда. Единственный незадачливый герой, «не усвоивший ничего из того, о чем ему говорил учитель», Левий Матвей, оставивший, однако, «речения» Иешуа, записанные на пергаменте, не умный житейски, умен сердцем, сумевшим угадать учителя...
Перечитывая диалоги Пилата с Афранием, испытываю почти физическое наслаждение. Все вкусно. Каждая фраза – образец диалогического мастерства. Угадывание даже не последующей фразы, а следующего мотива делает позицию Афрания неуязвимой. Уровень взаимопонимания, степень общности апперцепционной базы (общие знания коммуникантов о ситуации общения) таковы, что достаточно намека, причем посылаемого взглядом («метнул взгляд и задержал»), а иногда и намека не требуется, чтобы получить ожидаемое речевое действие или сообщение. Один с легкостью поддерживает и продолжает реплику другого. Практически нет вынужденной передачи репликового хода. Искусство диалога, возведенное в искусство, основанное на умении понимать собеседника на уровне мотивации.
Пилат: Ах, так? Что ж, не выплачивались, стало быть, не выплачивались. Тем труднее будет найти убийц. (Если Каифа отрицает свою связь с Иудой, согласившимся за деньги предать Учителя, он не сможет сформулировать мотив убийства Иуды, и дело можно будет замять).
Афраний: Совершенно верно, прокуратор. (Мы можем не опасаться. Нашу причастность к убийству, установить будет трудно, практически невозможно).
Пилат: Да, Афраний, вот что внезапно пришло мне в голову: не покончил ли он сам с собой? (Необходимо запустить и распространить слух о самоубийстве Иуды. Это лучший способ закрыть дело)
Афраний: О нет, прокуратор, - даже откинувшись от удивления в кресле, ответил Афраний, - простите меня, но это совершенно невероятно! (Слишком неправдоподобно, чтобы этому поверили в Риме. Вы же знаете, сколько жалоб послано будет в Рим Каифой!).
Пилат: Ах, в этом городе все вероятно! Я готов спорить, что через самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу. (А в этом доверьтесь мне! Я постараюсь это представить в своих отчетах нужным образом. Правдоподобность слухов меня не волнует. Нужно только торопиться, чтобы это выглядело натурально).
Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил:
- Это может быть, прокуратор. (Хорошо, если вы страхуете меня и если вы приказываете распустить слухи, я согласен. Все, что нужно, будет сделано.)
Поэтому соотношение сказанного и недоговоренного не в пользу сказанного, то есть имплицитная составляющая передаваемой в диалоге информации очень велика. И поэтому же непонятно, кто ведет диалог. Формально - Пилат, но инициатива его минимальна, Афраний ему не дает возможности реализовать в диалоге даже задуманное. Проницательность, предусмотрительность и расторопность Афрания таковы, что все, что приходится делать Пилату, - это только благодарить своего помощника. Личная «заинтересованность» Пилата в этом деле очевидна для Афрания, поэтому придать убийству на почве мести характер политической диверсии – значит получить неограниченный кредит доверия и благодарность Рима в лице игемона, и продвижение по службе в дальнейшем. Умно, ничего не скажешь. И вместе с тем необъяснимая симпатия к одному из осужденных, непринятие мер по отношению к Левию Матвею, нарушившему закон (воровство ножа) и порядок захоронения осужденных на смертную казнь – все это наводит на размышления о двойственности этого человека. Сложнейший характер, не до конца раскрытый в трех диалогах. А кто сказал, что человек прост?
Следует отметить еще одну важнейшую особенность исторического плана повествования, а именно, - постоянное незримое присутствие в ткани повествования Иешуа после казни. Наступило «бессмертие». То есть, «Смерти нет», как записал в Логиях (хартии) Левий Матвей. Буквально. Христос упраздняет смерть. Впервые смерть упраздняется как окончательный финал бытия человека. Душа человеческая бессмертна. Осознать это очень трудно. А это означает, что включается новое представление об ответственности за каждый поступок, за каждое слово, ибо каждый будет помнить о своих проступках и грехах «вечно». Интересно, как это дано в художественном решении.
Кто и о чем бы ни говорил, фигура распятого Учителя, «мирного философа» и «мечтателя» стоит за тканью диалога. Она ощущается в формах влияния на мысли и поступки героев: не только Левия Матвея и Пилата, но также Афрания, в рассказе которого о последних часах земной жизни Иешуа сквозит уважение к последнему и легкое презрение к Пилату, отправившему на смерть «философа-мечтателя с его мирной проповедью». Никто, как мне кажется, не обращал внимания на следующую реплику Афрания: «Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда.» Что значит это «всегда» из уст могущественного и всезнающего начальника тайной службы? Знал. Все знал и не донес. Точнее, не доложил. Но не означает ли это, что Афраний недолюбливал римскую власть (не случайна додуманная Анджеем Вайдой сцена, когда Афраний выходит из дворца Ирода Великого и с презрением бросает подаренное Пилатом кольцо на землю)? И о каких тайных друзьях осужденного вообще идет речь в романе? А именно их опасается Пилат, прося Афрания лично захоронить тела, по его выражению – «во избежание сюрпризов».
М. И. Андреевской была высказана мысль о том, что Воланд надевает маску Афрания. «К мысли, что Афраний – это Воланд, приводит и распутывание нити с другого конца. Откуда и как всплывает приговор трусости? Где-нибудь в тексте сам Иешуа говорит о ней?... Афраний, конечно, - редкий и почти пугающий случай человека, никогда, как замечает Пилат, не делающего ошибок.» (Андреевская 1991: 62). Серьезные доводы. Еще более серьезные доводы пропущены. Афраний намеренно лжет о том, что Иешуа отказался от того, что положено законом – от напитка перед смертью. Эта ложь имела целью только одно – усилить муки совести Пилата. Второе, что сделано с этой же целью – сообщение от лица Иешуа:
- Нет, игемон, он был немногословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость.
- К чему это было сказано? – услышал гость внезапно треснувший голос.
Гримасничанье, внезапно треснувший голос говорят о душевных муках Пилата. Так зачем же необходимо было Афранию спровоцировать эти душевные муки? Это раскаяние? Презрение к Пилату? А не началось ли уже наказание Пилата за малодушие? И кем?
Далее, совершенно фантастическая реакция на казнь Иешуа, которой он руководил:
Тот человек в капюшоне поместился невдалеке от столбов на трехногом табурете и сидел в благодушной неподвижности, изредка, впрочем, от скуки, прутиком расковыривая песок.
Сидеть в благодушной неподвижности на казни ни в чем неповинного «философа с его мирной проповедью», суть которой ему была хорошо известна! И ведь хорошо знал, что неповинного! Ни угрызений совести, ни сострадания! Полное эмоциональное абстрагирование от происходящего! Никакого переживания! Реакция не-человеческая. Или это же доказывает абсолютное владение собой и абсолютный эмоциональный контроль начальника тайной службы, человека, не делающего ошибок.
Сам Воланд заявляет, что он «лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать… ».
Тайно дьявол присутствует везде и всегда, везде, где есть человек, а вот инкогнито..... В третьих, Афраний, будучи действительно загадочной фигурой, обладает набором потрясающих личностных характеристик:
1) первая из них – осторожность, возведенная в искусство: он не только носит капюшон, чтобы быть неузнанным, он даже глаза держит полуприкрытыми, чтобы по ним нельзя было прочесть эмоциональное состояние и реакцию на то или иное сообщение. Замечательна и выбранная им маска: лицо его постоянно выражало добродушие, это очень хорошо продуманная прагматичная маска. И вот эта масочный прием тоже настораживает… Он уже встречался в московских главах;
2) великолепное владение искусством диалога, подразумевающее прекрасную образованность. Оно проявляется в умении манипулировать собеседником, извлекать необходимую информацию, оказывать то или иное воздействие и добиваться поставленной цели;
3) всеведение – Афраний знает все об Иудее, ее жителях, ее правителях, состоянии войска, настроениях среди жителей и духовенства, - словом, все, что делает его позицию неуязвимой.
Его характеризует также очень жесткая позиция в диалоге. Высокий интеллект, высочайшая осторожность и предусмотрительность, немногословие. Неизвестное происхождение, во всяком случае, ясно, что он не римлянин. Абсолютная осведомленность о событиях и людях в Иудее, которую демонстрирует Афраний, сообщая Пилату, что единственной страстью Иуды являются деньги, говорит о многом. Он же прекрасно знает, что другой страстью Иуды является Низа, его тайный агент, и, возможно, тайная возлюбленная. Но, разумеется, скрывает это. Все это говорит о том, что перед нами яркая, незаурядная личность и индивидуальность.
Всеведение и непогрешимость Афрания – серьезные доводы, в пользу «двойной» природы образа, но вместе с тем таковы характеристики «ведомства» Афрания. Руководить тайной полицией другой человек в эпоху повальных доносов (перекличка с эпохой 30-хгодов прошлого века), диверсий и провокаций просто не мог. Афраний же идеально подходит для своей службы и своего положения. Поэтому он успешен в своей карьере. Служить он начал еще при Валерии Грате. То есть, к моменту, изображенному в романе успешно служит около пятнадцати лет. В эпоху Тиберия срок внушительный. Удержаться на такой должности непросто. Для этого нужно было обладать именно теми качествами, которыми и обладает этот таинственный и очень убедительно выписанный герой.
Он реально контролирует ситуацию в Иудее посредством разветвленной агентурной сети, обработки доносов, жалоб, вообще переписки с Римом, посредством связей, личных контактов и т. д. «Иначе не может быть» - можно повторить слова самого Афрания.
Доводом в пользу «человеческой» природы образа Афрания являются яркие коммуникативные характеристики героя, его речевая индивидуальность: осторожность, выражающаяся в предпочтении намеков и косвенных речевых актов, а также избегании оценок, природный ум и смекалка, скрытая ирония, вежливость, носящая скорее формальный характер, владение речевыми техниками извлечения необходимой информации в диалоге, манипулирования собеседником, немногословность, ярко выраженное чувство собственного достоинства. Все это создает речевой портрет яркой индивидуальности, незаурядной личности...
