новому. История не дает им ничего, на что можно бы опереться, дабы сделать перемену более приемлемой. И нет в прошлом ничего, что объяснило бы, как им создать сферы и Блюстителя. Как и со всем, что ново, лучший способ — это нападение. Из чего следует, что желающие править должны стремиться к полному уничтожению устоявшегося образа правления.
Но только в определенный момент. Глупостью было бы учинять хаос, если вожди не подготовлены к созданию нового устройства взамен прежнего, к заделке брешей, причиненных разрушением, кое сами же они и вызвали. Я вынужден отвлечься и хотя бы кратко разъяснить искусство сей тактики. Трудно, если вообще возможно, вызвать решительные перемены в государстве, где сохраняются хотя бы малейшие остатки благополучия и осведомленности, то есть в таком, какое десятилетие за десятилетием пропитывается все той же заурядностью и серостью. Уничтожьте застой и благодушие, и демоны неуверенности и беспорядка с готовностью предадут народ в руки новых правителей. На этом пути наделенные отвагой немногие создадут пустоту, какую сумеют заполнить господством собственного сорта, с тем чтобы заменить побежденный строй.
Задача не столь уж и геркулесова, какой может показаться, ибо многое при подготовке будет зависеть всего от четырех человек, причем один над всеми да наделен будет мудростью, и обучить, и отыскать себе трех учеников, дабы стали доступны им три сферы. Не стану отрицать, что это самая долгая и самая трудная часть всего замысла: трех сих мужей надлежит изыскать в раннем возрасте, когда умы их открыты для нового и когда не уклонятся они от того, что представляется невозможным. Воспитание Аристотелем Александра Македонского подтверждает, что если придать уму верное направление с юного возраста, если возжечь в душе страсть к новому, то из молодых вырастают завоеватели. Со времен Александра мир не видел никого подобного ему, но не было и воспитателей, равных Аристотелю, дабы проложить начало столь замечательному замыслу. Стоит, однако, немногим избранным дать хоть одним глазком заглянуть в грядущее, хоть мельком увидеть, какой безграничной власти можно достичь при помощи строгого разделения сфер, — и Блюстителю не составит труда добиться их неизбывной приверженности. Ему нести бремя мудрого выбора своих учеников.
Более того, Блюстителю нет нужды беспокоиться о том, чтобы ошеломлять каждого из сих отроков огромностью конечного замысла, поскольку каждому предстоит ограничиться тем полем, той сферой, каковая с образованием нового государства станет его владением. Вместе с тем, однако, каждый будет осведомлен о более обширной цели, уверенный в том, что оба его сподвижника отдаются делу с тем же рвением, что и он. Более тщательная отделка деталей этой изначальной стадии будет зависеть от того, какой смысл придаст Блюститель тем немногим словам совета, кои я здесь начертал. Вот причина, отчего я не стану описывать ход и содержание такого обучения. Не в моих силах предугадать обстоятельства, равно как и определить требования будущего бытия в любой из данных сфер. Само собой разумеется, каждый из мужей должен постичь все тонкости в отведенной ему сфере, с тем чтобы занять в ней весьма влиятельное положение, когда пробьет час вызвать хаос. То, что Блюстителю следует выбирать из мужей, наделенных способностями достичь такого положения, очевидно. И все же кое-какие стороны обучения станут яснее по мере того, как я буду рассказывать о последующих стадиях сего предприятия.
IX. Пути к хаосу
Любая из сфер способна сама по себе ввергнуть государство в хаос. Политическое потрясение из-за мятежа или убийства, разорение хозяйства, вызванное неудачными сделками либо убытком товаров, или общественные беспорядки, порожденные чумой, голодом либо иным бедствием, вполне могут создать временное опустошение. События последних восьмидесяти лет в Англии наглядно подтверждают, как политическая интрига может потрясти самые основы государства. Разные убийства и заговоры до появления Генриха Тюдора не раз ввергали Англию в хаос, наихудший из которых настал после восшествия на трон Ричарда Плантагенета. Страна воевала сама с собой и под конец обрела спасение в государе-завоевателе. Но сами ли англичане учиняли большинство из тех хаосов? Стремились ли они полностью искоренить в государстве следы того, что вызывало к жизни все те ужасы и бедствия? Наверное, нет. Тюдоры восстановили мир, но нельзя отделаться от вопроса, как долго продлится это состояние спокойствия, поскольку у ныне правящего Генриха нет наследника по мужской линии. Не придется ли много битым англичанам снова вести те же самые битвы?
Что до хозяйственной разрухи, сделайте милость, припомните, как после войны с нумантийцами Римская республика переживала огромные трудности, порожденные тем, что тысячи землепашцев оказались не в состоянии найти землю, чтобы работать на ней. Продуктов становилось все меньше, лишь ввозимая из чужих земель кукуруза не давала вспыхнуть бунту. Хозяйственное напряжение было столь велико, что трибуны открыто призывали народ подняться против сената и консулов. Опасность начала перекидываться на войско, и все государство, уже в преддверии хаоса, казалось, встало на грань полного развала. Если бы не Тиберий с Гаем Гракхом, мужи необыкновенных дарований, чьи реформы навели порядок в торговле и сельском хозяйстве, Рим, возможно, пал бы куда раньше и любой интриган-диктатор поставил бы его на колени.
Из общественных бедствий позвольте напомнить читателю лишь о чуме в Афинах как о свидетельстве разрушительности подобного явления.
В каждом из упомянутых случаев пришествие хаоса никоим образом не разубеждало людей создавать те же самые учреждения, какие изначально привели государство к плачевной слабости. Значит, дабы хаос служил подлинной своей цели, необходимо, чтобы все три сферы взрывались вместе. Встает естественный вопрос: «Как?» В примерах, нами приведенных, катастроф никто не желал и не были они результатом человеческого умысла. Возможно, Ричард Плантагенет осознавал пользу хаоса, порожденного его действиями, зато безрассудно было бы приписывать хозяйственные невзгоды в Риме умышлению человеческому, а в случае с чумой такое было бы еще и святотатством. Все же, коль скоро суждено появиться прочному государству, немногие избранные должны возложить на себя бремя создания хаоса: они обязаны уничтожить всякую власть во имя создания власти.
X. Путь к политическому хаосу
Каждой из трех сфер уготована определенная роль, и каждая может оказаться впереди на пути, ведущем к хаосу. Все же было бы разумно разъяснить, как, скорее всего, будут возникать трудности в каждой из сфер, прежде чем мы обратимся к их совместным усилиям. Что касается политической сферы, то тут к хаосу ведут три пути: первый — посредством убийства, затем — с помощью военной либо чужеземной угрозы и третий — с помощью почитаемого народом демагога. История полна образцов первого, что освобождает от долгих толкований, но есть образцы, кои выделяются из массы. Наиболее известный — Цезарь, чья смерть от рук двадцати двух ввергла Рим в гущу кровопролитной гражданской войны, завершившейся потерей республики и возвышением имперского правления. Несколько лет путаницы и неуверенности, пока Брут с Октавианом боролись за главенство, стали непосредственным следствием убийства. Менее яркий пример, зато случившийся на памяти наших отцов, дает частично увенчавшееся успехом покушение на жизнь Джулиано и Лоренцо де Медичи. Семейство Пацци умыслило избавить город от двух его первейших граждан, и во время мессы на Святую Пасху Пацци напали на двух братьев, убив первого, но позволив второму сохранить жизнь. Пока не стало известно о спасении Лоренцо, паника охватила город, и если бы не несколько успокоительных слов, произнесенных юным Лоренцо на ступенях собора, Медичи воочию увидели бы, какой становится Флоренция, когда лишается всякого порядка. Сам же член сего знаменитейшего семейства, Лоренцо, оказался настолько умен, что обратил неудавшееся покушение к своей выгоде, проведя изменения, укрепившие его влияние на власти предержащие. Однако, говоря правду, подобный исход весьма необычен, он стал возможен скорее благодаря личным качествам Лоренцо, а не тем обстоятельствам после попытки убийства, в каких он оказался.
Убийство, даже если оно удается, создает в государствах лишь временный хаос, из которого выходит измененная, хотя и столь же слабая верховная власть. Тех, кто заполучает верховную власть посредством заговора и убийства, мало что ждет впереди, кроме заботы избавиться от страха, зависти и ужасающей возможности мести. Государи, вознесенные в результате убийства, вдохновляют других захватить власть тем же путем и, значит, вскоре падают жертвами тех самых средств, какие вознесли их. Строить образ правления на подобной основе — значит обрекать государство на возмездие за возмездием. И пусть подобные события приводят города в непрерывное состояние хаоса — сие вовсе не тот хаос, из какого извлекается сущая незыблемость.
Второй путь может привести к более прочному владычеству, нежели первый, однако и он в равной мере сомнителен и гораздо более труден в осуществлении. Ибо людьми военными (о ком я еще буду говорить более подробно) управлять нелегко, да и вряд ли, раз вкусив от сладких плодов власти, они уступят верховное владычество какому-то другому вождю. Слишком многое дает верность армий их генералам и вождям, кто этими генералами правит. Во времена подлинного героизма такой почет, возможно, и приносит выгоду. Мы, однако, живем в век наемных вояк, что сражаются за поденное жалованье, не задумываясь над тем, в чьих руках кошель с деньгами. Солдаты в самый разгар сражения переходят на другую сторону, если получают достаточное вознаграждение. Доверять людям военным — даже состоящим на службе в собственной милиции города (вновь мессер Никколо выказывает нежданную наивность) — значит позволить изменчивой толпе определять ход событий. Верность не соперница утонченному соблазну власти. Таким образом, создавать политический хаос посредством военной силы — значит обрекать государство на военное положение (независимо от того, как бы по-доброму сие положение ни вводилось). Нельзя отрицать, что военное правление дает некоторую незыблемость, но лишь на некоторое время. Честолюбие есть сила, определяющая поведение всех солдат, и у слишком многих из них есть средства (полк здесь, гарнизон там) для захвата власти. Ни одному государству долго не устоять, если приходится выдерживать постоянные борения военных интриг.
Чужеземную угрозу предвидеть еще труднее, и ею почти невозможно управлять. Более того, единственные люди в истории, кто обретал власть в результате захватов, осуществленных другими, были шпионы и изменники. Сии суть отродья человеческие и вполне заслуживают всех и всяческих мстительных наказаний, какие обрушиваются на их головы. Больше нечего сказать о возможностях, какие предоставляются чужеземными угрозами.
У первых двух путей к политическим потрясениям есть общий существенный недостаток: ни тот ни другой всерьез не учитывают необходимость хитростью склонить на свою сторону мнение народа. Убийство, будучи орудием немногих, а то и безумца, одиноко. Военный переворот вовлекает в себя небольшую долю государства. Те, кто избирают один из сих двух путей, никак не уяснят, что народ, пусть и неспособный править самостоятельно, есть самая мощная сила в государстве, а потому любая перемена во власти должна происходить на волне его страстей. По своей охоте народ не станет ввергать государство в хаос, но его следует направить на это. Цель такая достигается одним-единственным способом: нужно взрастить демагога, кто завоюет народную любовь и преданность, кто осознает потребность обратить государство в руины, с тем чтобы суметь (самому вместе с другими) из обломков и осколков сложить незыблемое.
И вновь Флоренция дает нам подходящий пример в лице Савонаролы,[36] который в последние дни республики стал первейшим гражданином города. Только в прошлом году синьор Микеланджело Буонарроти рассказывал мне, как до сих пор, спустя тридцать лет, он по-прежнему слышит звук голоса Савонаролы, когда тот проповедовал. Обуреваемый страстным желанием решительных перемен как в церкви, так и в своих согражданах, Савонарола начинял свои проповеди предсказаниями очистительной кары, готовой обрушиться на Италию. Когда же предсказание его подтвердилось вторжением французов в лето от Господа нашего 1494-е, он получил бразды правления в городе и возможность создать из потрясений свое святое царствие. Был он, однако, человеком недальновидным, и устремления его немногим выходили за рамки укрепленной республики, движимой девизом «Христос — царь во Флоренции». Тело Савонаролы вскоре сожгли на погребальном костре на площади Синьории: свидетельство как славы, так и ограниченности его.
Среди многих демагогов на протяжении веков единицы (если вообще хоть кто-то) брали на себя эту роль, обладая тем даром предвидения, необходимым для приготовления государства, кое я предрекаю. Наш демагог должен быть мужем, готовым взять бразды правления в политической сфере при возникновении хаоса. Следовательно, он должен быть хорошо осведомлен о других сферах и понимать всю ограниченность своей роли. Решающее значение имеет то, что он играет роль демагога, а не становится таковым. Ибо когда бы приобрел он все признаки вождя, то с утверждением новых основ государства никогда бы не смог утолить собственную жажду власти. Значит, не дано ему выйти на политическую сцену просто по случаю, то есть благодаря счастливой судьбе немногих звонких проповедей. Нет. Ему надлежит изучить нрав и настроение народа, узнать, чего люди страстно желают и что ругательски поносят в существующем государстве, а затем использовать эти познания для угождения желаниям народа. Ему надлежит говорить так, будто он говорит от имени всех. Он должен быть искусным знатоком людей, должен понять, когда вступить в схватку. Ему нет нужды наносить бравый удар, скорее надлежит ему созидать не торопясь, понемногу, начиная с малого. Пусть слух о деяниях его и мнения его послужат росту любви к нему в народе. Путь люди взывают к нему, а не он к ним. А потом, когда пробьет благоприятный час, когда Блюститель наставит все три сферы на внезапное движение, пусть демагог поведет народ свой в хаос. Народ не отступит в страхе. Он наделит демагога своим доверием и своей любовью. Потребуется время, чтобы вымолить такую преданность, и обстоятельствам бытия предстоит определять, насколько преуспеет в том демагог. Однако как от демагога (политического Управителя), так и от Блюстителя
