суть отношения людей; действия и мышление протекают в этих отношениях. Техника, отношения собственности и производства — и духовные, и материальные отношения. Этого мы не отрицаем.
Мы отрицаем только самостоятельное, самовластное, определяемое свободною волей, сверхъестественное, непонятное в духе и его деятельности. Мы говорим: если дух изобретает новую науку, новую технику, то он делает это не своим свободным решением, а в силу общественного стремления в таком направлении или в силу общественной потребности.
Раньше большая часть технических изобретений делалась людьми, которые сами участвовали в производственном процессе. В них жило стремление достигнуть более совершенной или более быстрой работы, чтобы разбогатеть таким способом или обогатить всех.
Но каков бы ни был общий характер общества, было ли оно маленьким или большим, представляло ли кочевую орду или племя, феодальное или капиталистическое общество, это стремление было общественным, возникало благодаря экономической потребности. В обществах с общим владением это было социальное стремление сделать что–нибудь на пользу коллективности, — в классовых обществах с частной собственностью это было стремление сделать что–нибудь для общественного индивидуума, для частного собственника или для класса частных собственников.
В этом нет ничего удивительного. Так как человек — общественное существо, то и его стремление к усовершенствованию труда не есть нечто вытекающее из собственного духа отдельного человека, а нечто такое, что происходит из его общественных отношений. Стремление к усовершенствованию техники, к изобретениям есть общественное стремление; оно возникает благодаря общественным потребностям.
Вот это–то и говорят представители исторического материализма: они отрицают самостоятельность, самовластие, высшую силу духа; они говорят, что существующая общественная потребность вводит дух в определенную колею и что эта потребность тоже порождается определенными материальными производственными отношениями. Следовательно, и в этом случае они отрицают, будто дух является абсолютным владыкой.
Эта связь техники и науки представляет такую важность, что нам, пожалуй, следует остановиться ,на этом подольше и рассмотреть обстоятельнее.
Остановимся несколько ближе на некоторых примерах.
Представим себе средневекового ручного ткача. Ручной ткацкий станок, вообще говоря, удовлетворяет общественным потребностям. Торговля, сношения, внешний рынок еще не развились настолько, чтобы сделать необходимыми новые, крупные производительные силы. В этом еще не ощущается потребности. Тем не менее, внимательный взгляд особенно наблюдательною ткача прикован к ткацкому станку: он знает, что более быстрое и удобное производство представляло бы лично для него известную выгоду. Он изобретает маленькое усовершенствование и применяет его. Оно становится известным, ему подражают другие ткачи. На этом дело останавливается. Это — маленькое изобретение, представляющее едва заметный шаг вперед в производственном процессе, которое, быть может, на целые десятилетия или даже столетия остается единичным изменением. Оно возникло благодаря потребности отдельного человека.
Но предположим, что сношения и торговля (как было, например, в пятнадцатом, шестнадцатом и семнадцатом веке) сильно увеличились, что внешний рынок чрезвычайно расширился, что основаны колонии, требующие из метрополии мануфактурных товаров: тогда общественная потребность в усовершенствованной технике и стремление к ней, к повышенной производительности труда становится всеобщим, тогда не один человек, а сотни людей помышляют о технических усовершенствованиях, — тогда благодаря многим быстро следующим одно за другим и накопляющимся изменениям возникает новое орудие.
Напомним для примера какого–нибудь из самых первых изобретателей паровой машины, хотя бы Папина.
У многих людей есть особенные дарования и любовь к технике. Это досталось нам в наследие от миллионов лет развития человечества. А если производственные отношения действуют в том же направлении, то эта любовь и эти дарования в отдельных людях вспыхивают ярким пламенем. Общество, в котором они живут, обладает уже развитой техникой; они помышляют об усовершенствованиях, которые могли бы еще больше повысить общественное производство. Их общественное мышление, направленное в эту сторону, обращается к силе сжатых водяных паров. Исходя, как из основы, от старых орудий, приводимых в движение человеком, животными, водой или ветром, они измышляют новый аппарат. Их социальные чувства настолько сильны, их радость и потребность создать нечто новое настолько велики, что они жертвуют временем, здоровьем, состоянием, — только бы усовершенствовать и ввести этот новый аппарат.
Однако соответствующей всеобщей потребности еще нет, этот шаг техники слишком велик, издержки, может быть, слишком высоки. Изобретение не вводится в жизнь, опыты приходится приостановить, о них забывают. Изобретатель нередко умирает, как в конец разорившийся человек. Он, конечно, почувствовал социальную потребность, но общество еще не почувствовало ее или же почувствовало недостаточно; изобретатель явился несколько преждевременно.
Возьмем теперь какого–нибудь изобретателя нашей эпохи, например Эдисона. Он — техник, вся его жизнь — мысль о технике. Но это — не первая ласточка, он думает не о том, что еще невозможно. Общество, по крайней мере класс собственников, хочет того же, чего хочет он. Усовершенствование техники знаменует для капиталистов колоссальное повышение прибыли. Немедленно принимается всякое изобретение, делающее возможным более быстрое и дешевое производство. Это усиливает рабочую силу изобретателя и приводит к тому, что он сам может выдвигать перед собою проблемы, что он зависит уже не от случайности, а от собственной воли.
Стремление к изобретениям, характеризующее какого–нибудь Эдисона, — социальное стремление, его любовь к технике — любовь, возникшая в обществе и благодаря обществу, общественная любовь; и базис, на котором он строит, общественный базис; и тем, что он имеет успех, и тем, что он может сознательно, наперед ставить свои цели, он обязан этому обществу.
Таким образом в настоящее время нередко бывает, что изобретаются новые машины, но они не вводятся, потому что , они слишком дороги. Например, для земледелия изобретены превосходные машины, но большая часть их или совсем не применяется или находит применение лишь в редких случаях. Производственные отношения все еще слишком тесны для этих новых сил. Следовательно, если вследствие ощущаемой индивидуумом общественной потребности на основе уже существующей техники возникают разные изобретения, то из них принимаются только те, в которых у общества имеется практическая потребность и которые оно может ввести при сложившихся конкретных отношениях. Итак, и развитие, и возникновение орудия имеет общественный характер. И корней его следует искать не в духе отдельного человека, а в обществе.
В заключение еще пример из эпохи, когда человек» только ещё начал изготовлять свои первые орудия. Мы заимствуем его из книги Каутского: «Этика и материалистическое понимание истории». Мы читаем там (стр. 83):
«Когда первобытный человек получил в свое распоряжение копье, он получил возможность охотиться за более крупными животными. Если до того времени его пища состояла преимущественно из плодов растений и из животных, то теперь он мог убивать более крупных животных, и мясо стало играть более важную роль в его питании. Но крупнейшие животные держатся преимущественно не на деревьях, а на поверхности земли; поэтому охота свела его с воздушных сфер на землю. Более того. Наиболее ценные для охоты животные, жвачные, только в редких случаях встречаются в дремучих лесах; лесам они предпочитают широкие степи, прерии. Чем больше человек превращался в охотника, тем быстрее покидал он первобытный тропический лес, с которым не расставался первобытный человек.
«Это изложение, как сказано выше, целиком основывается на догадках. Возможно, что развитие шло и в обратном на правлении. Возможно, что изобретение орудий и оружия побудило человека уйти из первобытных лесов в более широкие травянистые равнины с редкими древесными порослями; но в такой же мере возможно, что причины, вытеснившие первобытных людей из их первоначальных обиталищ, послужили толчком к изобретению оружия и орудий. Предположим, например, что число людей переросло границы средств существования… или же возрастающая сухость климата стала все больше разрушать первобытные леса и на их месте начали все больше расширяться пространства с травяным покровом. Во всех этих случаях первобытному человеку приходилось расставаться со своей жизнью на деревьях и. Переходить к передвижению по земле; он должен был все в большей мере обращаться к отысканию животной пищи и уже не мог в такой степени питаться древесными плодами. Новый образ жизни побуждал его чаще применять камень и палку и таким образом приводил к изобретению первых орудий и оружия.
«В каком бы порядке ни совершалось развитие, осуществлялась ли первая или вторая последовательность в его ходе, — а в различных пунктах совершенно самостоятельно могло быть то и другое, — во всяком случае, перед нами совершенно ясно выступает тесное взаимодействие, существующее между новыми средствами производства и новым образом жизни. Каждый из этих факторов с естественной необходимостью порождает остальные, каждый из них необходимо становится причиной изменений, которые в свою очередь чреваты новыми изменениями. Таким образом, каждое изобретение неизбежно ведет к последствиям, которые служат толчком для новых изобретений, а вместе с тем для развития новых потребностей, для перехода к новому образу жизни и т. д.: цепь бесконечного развития, которое усложняется и ускоряется тем больше, чем дольше идет оно вперед и чем более увеличивается вместе с тем возможность и осуществимость новых изобретений».
Дальше Каутский рассказывает, как человек, раз он перешел в покрытые травою равнины, переходил там к земледелию, к постройке жилища, к употреблению огня и к скотоводству, и как благодаря этому «изменялась вся жизнь человека, его обиталища, его средства существования, и как одно изобретение в конце–концов вело за собою многочисленные новые изобретения, едва только первое было сделано, едва только удалось сделать копье или топор».
Замечание.
Изобретения новой техники, на которых, как мы видели, основывается наука, осуществляются в силу общественного стремления и благодаря общественной потребности, действующей в индивидууме, и они увенчиваются полным успехом лишь при том условии, если потребность имеет всеобще общественный характер. Но до сих пор уму изобретателя по большей части не удавалось предусмотреть возможных последствий изобретения.
Предвидели ли изобретатели паровой машины и предвидят ли даже теперешние изобретатели мощной техники нашего времени классовую борьбу труда и капитала, которая все с большей силой развертывается и обостряется благодаря их изобретениям? Видят ли они социалистическое общество, которое неизбежно возникает, — отчасти благодаря и их изобретениям? Люди, хотя бы и самые гениальные, до сих пор были слепы к тому, как развивается общество. Их действия вынуждаются общественными потребностями. При капитализме эти потребности, хотя и неясно, были им все же известны, но они не сознавали, куда должно повести общество удовлетворение потребностей. Над ними господствовали общественные силы. Они жили в царстве необходимости.
Только в социалистическом обществе, когда средства производства сделаются общественной собственностью, когда они будут сознательно применяться и направляться, — только тогда человек будет знать не только общественные силы и потребности, заставляющие его действовать, но и цель, к которой ведут его действия, и следствия, вытекающие из его действий. Всякое усовершенствование техники будет иметь своим следствием возрастание счастья, увеличение свободы для духовного и физического развития. Ни одно новое изобретение не повлечет за собою непредвиденных непоправимых страданий, всякое изобретение даст индивидууму свободу для более полного развития, а вместе с тем будет совершенствовать условия всечеловеческого счастья.
Конечно, производительные силы, отношения материального производства влекут нас к социализму, но и в социалистическом обществе мы будем зависеть от производительных сил, от социалистического способа производства. В этом смысле общественное бытие всегда будет господствовать над духом, мы никогда не станем свободны. Но если мы уже не претерпеваем этого пассивно с закрытыми глазами, если нас уже не увлекает за собою нерегулируемое движение техники, если мы производим не как несчастные «распыленные атомы», а сознательно, как единое целое, если мы предвидим последствия наших общественных действий, тогда мы, по сравнению с теперешним положением, будем свободны, тогда мы из темного царства слепой судьбы вступим в яркое, сияющее царство свободы. Конечно, и тогда у нас не будет абсолютной свободы: она существует только в мозгу анархистов и мистиков–клерикалов или либералов; мы связаны с наличными производительными силами. Но мы можем применять их в согласии с нашей общей волей, для нашего общего блага. А это — все, чего мы требуем.
Второе замечание.
Как само собой разумеется, наука, раз она возникла благодаря общественной потребности, в дальнейшем, за известной ступенью развития, может прогрессировать самостоятельно, без непосредственной связи с общественной потребностью. Хотя зачатки астрономии возникали из общественной необходимости, в настоящее время она развивается дальше и без прямой связи с потребностями общественной жизни. Но если только мы не будем оставаться на внешних побегах или цветах, а направим свои поиски к корням науки, то всегда можно будет раскрыть связь между наукой, которая достигла самостоятельности, и между техникой и общественными потребностями.
