президента Путина – что все мы понимаем примерно одно и то же, но вслух не говорим, чтобы не огорчать друг друга. Это нас как-то дополнительно сближает.
– А я бы ему сказал,- заметил Вячеслав Пьецух,- что когда Пушкина в 1826 году привезли к царю, Пушкина ждать не заставляли, а сразу провели к Николаю…
– Не забывайте,- сказал Радзинский,- что его привезли из ссылки, с фельдъегерем. А нас – из гостиницы, с мотоциклистом.
Они с Шираком появились неожиданно. Писателей к тому моменту расставили полукругом. Жак Ширак начал свою речь. Он говорил по бумажке, но очень живо. Французский президент выше нашего сантиметров на двадцать, поэтому он, кажется, стоял на полусогнутых. Во время речи он слегка повиливал всем телом и бурно жестикулировал. В основном он благодарил русских писателей за посещение Парижа. Рядом со мной стоял Андрей Колесников из «Коммерсанта» и все записывал. Я смотрел на Колесникова с доброй профессиональной ненавистью. Я знал, что завтра в «Коммерсанте» он все это изложит, и будет смешно. В изложении Ширака выходило не смешно, хотя и приятно. Речь французского лидера дважды прерывалась продолжительными аплодисментами. Один раз – когда он сказал, что любит русскую литературу. В другой раз – когда признался, что ее во Франции вообще многие любят.
После этого слово взял Владимир Путин. У него было приготовлено одно из тех убойных ноу-хау, которыми он славится. Однажды он потряс общественность дружественного среднеазиатского государства, сообщив там, что нынешний вождь этого государства одно время учился в Ленинграде на мастера холодильных установок и получал одни пятерки. Теперь он сообщил собравшимся, что Жак Ширак, между прочим, тоже переводил русскую классику на французский язык. Потрясенный Ширак поднял глаза к небу, словно говоря: «Разведка есть разведка».
– В России,- сказал президент Путин,- все очень любят французскую литературу. Трудно найти человека, который бы не читал в детстве Жюля Верна и Дюма. Кроме того, у нас многие знают Виктора Гюго…- Он на секунду задумался.- И других писателей,- закончил он уверенно.
Ширак кивнул, польщенный.
– Бальзака,- сказал вдруг Владимир Путин. Ширак восторженно улыбнулся, словно повторяя: «Ох, эта разведка!»
– Россия внесла свой вклад в пропаганду французской мысли,- заметил президент России.- И культуры. Достаточно сказать, что со второй половины восемнадцатого века вся русская элита была двуязычной. И многие говорили по-французски даже лучше, чем по-русски.
После кратких речей началось неформальное общение. Разнесли шампанское в прозрачных вазочках и апельсиновый сок. На закуску были крошечные бутербродики с икрой. Президенты обходили писателей. Их сопровождал руководитель российского агентства по делам прессы (в статусе заместителя министра культуры) Михаил Сеславинский. Один из основателей «Вагриуса», а ныне куратор всех книжных выставок Владимир Григорьев давал пояснения. Впрочем, Даниила Гранина Путин хорошо знал и так – еще по Петербургу. Кушнера тоже. Он что-то сказал Кушнеру, и Кушнер ему ответил. Всем стало очень интересно, о чем был разговор.
– Ну, что он сказал-то вам?!- не выдержал я.
– «Здравствуйте, Александр Семенович»,- признался Кушнер.
– А вы ему?
– «Здравствуйте, Владимир Владимирович!»
– Ишь ты,- сказал я, поражаясь его смелости. Вот так запросто, в глаза…
Дошла очередь и до меня. Президент пожал мне руку. Рукопожатие было крепкое. Вообще мне бросилось в глаза, что основное выражение лица у него было… как бы сказать… хитрое. Он все время так слегка улыбался, иногда поднимал брови, как бы говоря «Вот как!» – и периодически кивал отдельным людям, которых узнавал. Я давно уже заметил у него это улыбчивое и как бы подмигивающее выражение – типа я все про вас понимаю, ну и вы все про меня понимаете, но поскольку в данный момент ни других писателей, ни другого президента у нас в наличии нет, то давайте, что ли, будем взаимно вежливы…
Потом началось вовсе уж неформальное общение. Поодаль стояли Константин Эрнст и Олег Добродеев, поближе к президенту – Сеславинский, а совсем близко протиснулся Виктор Ерофеев. Он вручил Жаку Шираку французский перевод своей книги «Хороший Сталин» и попросил свою жену, случившуюся тут же, сфотографировать президента Франции с этой книгой.
– Я могу даже с вами,- широко улыбаясь, сказал Ширак, встал рядом с Ерофеевым и отпиарил его по полной программе.
Ольга Славникова рассказала Владимиру Путину про премию «Дебют», которую она курирует. Остальные писатели смотрели на нее с плохо скрываемым неодобрением. Чувствовалось, что и они бы не прочь рассказать президенту про какую-нибудь премию, но, к сожалению, ничего не курируют. Ольга Славникова дала президенту понять, что литература нуждается в поддержке.
Заговорили о том, что выходит много хорошей литературы, но хорошо продается, к сожалению, только плохая.
– Почему же,- сказал Сеславинский.- Самая продаваемая в России французская книга – сказки Шарля Перро! На втором месте – Дюма, а на третьем – Бомарше.
Жак Ширак радостно улыбнулся. Чувствовалось, что Бомарше ему небезразличен.
– А серьезные российские книги нуждаются в поддержке,- настаивал Николай Кононов, по совместительству издатель.
– Нельзя, чтобы серьезная литература провисала,- заметил президент Путин. Все присутствующие восприняли это как приказ. Кажется, если бы в этот момент в зале находилась серьезная литература, она тут же перестала бы провисать и подобралась.
– Серьезному писателю трудно пробиться,- вступился за издательское дело Михаил Сеславинский.- Вот Жак Ширак в свое время перевел «Евгения Онегина» и разослал перевод в двенадцать издательств. Никто не отозвался. Приняли его к печати только в 1974 году, когда господин Ширак стал премьер-министром.
– Да, да!- воскликнул Ширак.
– Перевод, как женщина,- язвительно заметил Радзинский.- Если красива, то неверна, а если верна, то некрасива.
– А ваши переводы на французский?!- мстительно спросил Ширак.
– Исключения подтверждают правило,- парировал Радзинский, приобнимая свою переводчицу.
Виктор Ерофеев, однако, чувствовал себя все еще недопиаренным. Он подошел к обоим президентам и сказал:
– У России и Франции всегда были глубокие культурные связи. Но раньше они были как бы в подполье. А вот теперь, при этих двух президентах, они очень поднялись.
Чувствовалось, что он хотел бы и Владимиру Путину подарить свою книгу «Хороший Сталин», но то ли его смущало название (вдруг Путин прочтет только его и воспримет как руководство к действию?), то ли не было с собой русского экземпляра.
– Кстати, вы заметили, как мы организовали потепление к вашему приезду? Давно в Париже не было такого количества русских писателей,- заметил Ширак.
– Да,- заметил военный писатель из Ростова Сергей Тютюнник.- И даже один полковник.
Я испугался его смелости, но оказалось, что он имел в виду себя.
– Некоторых писателей здесь нет,- пояснил Сеславинский,- потому что они ухаживают за французскими женщинами.
Вероятно, он имел в виду Татьяну Толстую и Наталью Иванову, которые как раз в это время проводили собственные творческие встречи в книжном салоне.
После этого все пошли фотографироваться. Я стоял совсем рядом с Путиным и мучительно думал, что бы ему сказать. Вот он стоит рядом со мной, этот невысокий человек, о котором я написал в «Собеседнике» столько стихотворений. На нем белая рубашка, синий в мелкую белую точку галстук и серый костюм, брюки которого ему, кажется, чуть длинноваты. Ботинки у него черные и очень блестящие. Глаза светло-голубые. Морщины на лбу в непрерывном движении. Он вообще часто морщит лоб, словно говоря: «Да ну?!» Хотя понятно, что удивить его трудно. Это он шутит. Вот он смотрит на русскую литературу и думает: «Пятьдесят русских писателей… Да ну?!» Ему даже удивительно, что в России осталось столько писателей и вот они даже куда-то ездят. И при этом он отлично видит, что все эти писатели с ним здороваются крайне почтительно и некоторые даже ловят его взгляд. Это обаяние власти, с ним ничего не поделаешь. Хотя все писатели отлично знают цену этой власти. И он, Владимир Путин, тоже отлично ее знает. И даже догадывается о цене писателей.
– Владимир Владимирович,- спросил я его наконец во время фотографирования в президентском саду, перед фонтаном, под теплым парижским солнышком.- А что бы вы сами хотели почитать, если бы у вас было время?
– Я-то?- переспросил он.- Сурьезный вопрос… А между прочим, у меня есть время,- сказал он и посмотрел на меня с таким видом, как будто и меня читает и все про меня знает.
– И что вам нравится?
– Если я скажу, это будет заказ,- ответил он.- Так что секрет.
Я потом подошел к Олегу Добродееву, стоявшему неподалеку, и спросил: ну что же, что он все-таки читает?!
– В основном мемуары девятнадцатого века,- признался Добродеев.- Кое-что я ему рекомендую. Он много читает.
– А вы с ним разговариваете?
– Бывает.
– Вы ему скажите, что ли,- сформулировал я наконец самое главное,- что если народ почувствует страну своей, то он сделает чудеса. А то у нас она как не своя, и мы себя не чувствуем нужными ей…
– Правильно,- грустно сказал Добродеев.- Вот во Франции у каждого есть чувство личной вовлеченности в историю. Я же Францией много занимаюсь, историей… Помимо основных своих дел…
Ясно было, что будь его воля – он занимался бы, конечно, в основном Францией.
– А вы чего-нибудь попросили у президента?- спросил я у своего любимого писателя Валерия Попова.
– Да у меня все есть,- сказал он смущенно.- Разве что ума… Или таланта…
– Странное у меня чувство,- признался я любимому писателю.- Общение с властью – такой интимный процесс… вроде любви… Будто публично занялся любовью. И стыдно, и приятно. Но закончилось, кажется, благополучно.
– Это будет видно недели через три,- дальновидно заметил Попов.
