Кого тут к постели приладить, когда даже с дворовых девок валятся вши, только за косу дерни?!
Ходит у Савишны в помощницах кривая Палашка, девка как будто бы ничего, если не считать, что кривая, но никак не отучат: после первой порки по ночам со страху прудится!
Пожалуй, тоже Савишну обидела зря?!
Надо ей бумазеи подарить, не зря же Савишна намекала на князя… ну, что же: побаловался немного!.. А Мироныч говорит, что за Аленкой что-то приглядывает очень Буркан, как бы не стал свататься, как этот страшилище Хомка, а тут эна что вышло! Нет, нет, Аленку надо выдавать с разумом: а то еще греха наживешь! Не спишь да выспишь, дом подожгет… высадит двери плечом (что кузнецу сторожа?) и барыню стукнет!
Ведь даст же бог одному человеку такую силищу!
Буркан, говорил староста, на колеса без клещей обода нагоняет, в ковку, если лошадь задом кидает, держит за ногу одною рукой, меняя подковы, и будто бы даже ударом пятипудового молота из каленого куска железа выбивает сразу сковороду!
Нет, с таким выродком надо иметь осторожку!
Лучше обоих женишков этих просто-напросто как-нибудь обойти, потому что и Хомка ведь нужен, хотя отец Ермолай не нахвалится Бурканом, такой, говорит, смирный мужик, пальцем никого не тронет, словом не заденет и в церковь ходит каждое воскресенье! Но кто его знает, когда если любовь? Что на свете злее любви? Что-что, а это барыня на себе испытала!
Нет, лучше, пожалуй, и в самом деле Аленку поменять на борзую!
Ах, какая собака, у Рысачихи ни одной такой не найдется! И что князь так уперся в Аленку, когда барыня ему три целых семьи отдавала?!
А лучше… лучше всего… Тут Рысачиха погорячела всем телом и облилась вдовьим румянцем… Лучше всего… - что с того, что пасьянс не выходит, и у других вон тоже только из тысячи - раз, и то наудачу! - выйти и в самом деле, нешто, за князя? Тогда и борзая будет, и Аленку можно простить; в наказание, правда, когда разродится, можно сучку от борзой заставить выкармливать грудью для улучшенья породы. Без наказания оставить, конечно, нельзя! Не годится!
А в самом-то деле?!
Рысачиха глубоко вздыхала, повертывалась с боку на бок в перине и хваталась за грудь, на груди при мысли о князе упруго вскакивали соски, как на дозоре, и барыня, щекоча их горячими пальцами, для самой себя незаметно от сладких мечтаний наконец погрузилась на теплое дно сновиденья.
*****
В Рысачихином сне уже вовсю гремела музыка на невидимых хорах, веселая свадьба была в полном разгаре, и перед преображенными глазами барыни мелькали по большому, украшенному цветами залу мундиры, блестя золотом эполет, в столь головокружительном вальсе, что ни у дам, ни у кавалеров не было видно голов… мундиры, мундиры, белые бальные платья с широкими подолами, а у подъезда то и дело палит медная пушка, которая осталась в память майора, сохраняясь в музейной комнате, где все стены завешаны саблями, бердышами, генеральскими лентами и орденами… рядом с барыней князь в фельдмаршальском чине, и такой молодой… усики - волосок к волоску, на лбу ни морщинки, а брови черные-черные и выгнулись страстной дугой.
- Сколь он прекрасен, - шепчут Рысачихины губы и улыбаются, и руки, как бы невзначай, роняют на пол цветы, а князь склоняется грациозно, двумя пальчиками подымает цветок и гадает по лепесткам о любви, - неужели это Копыто?.. Как же это я до сих пор его не разглядела?..
- Любит, - слышит Рысачиха ласковый шепот у порозовевшего уха.
- Не любит, - кокетливо отвечает она и, отвернувшись, смеется счастливым смешком в лебединое опахало, которое всегда висит у нее в изголовье, как память далекой поры, когда блистала она в Петербурге.
- Любит… любит, - смеется князь и увлекает барыню под руку по мраморной лестнице с дорогими коврами, внизу которой в парадные двери, раскрытые настежь, бьет такое яркое солнце, какого в наших хмурых местах никогда не бывает…
У подъезда стоит, танцуя от нетерпения, буланый жеребец Адонай, за которого в свое время запороли дурачка Недотяпу, недаром жеребца кормят гречихой, ишь, какой лосный, как в зеркало можно глядеться… А Адонаю на шею кобыла Аврора, тоже хорошая лошадь, положила пятнатую голову со вздутыми ноздрями и большими ушами, на ней всегда ездит князь, потому что она не трясет, а у князя давнишний недуг… несваренье…
- Борзых! - кричит властным голосом князь Копыто, подсаживает Рысачиху на Адоная и сам вскакивает, заметно любуясь своей ловкостью и выправкой. -Борзых!
- Ах, какой красавец и такой молодой в таком чине… люблю! - хотела кинуть Рысачиха признание, но они летят уже по широкой дороге, вдоль которой выстроились, как на параде, егеря со сворами гончих и узкомордых борзых, егеря одеты на заморский манер: шляпы с перьями от страусовой птицы, казакины разноцветные из дорогого сукна и по-военному того времени в обтяжку штаны… псы, как по команде, поднялись на задние лапы и отдают честь, по-солдатски приставивши правые лапы к ушам, а левые вытянувши в струнку, и егеря едва сдерживают их, откинувшись взад с перевязанными по поясу бечевами, гудят и звенят веселыми переливами охотничьи рожки, сладко от их голосов закатывается сердце и светлеют глаза, пышут на солнце охотничьи ружья и лезвиями горят кривые ножи… и вот вдруг такое необъятное поле… изредка только встретится деревцо и поспешно посторонится с пути, по которому несется охотничья кавалькада.
Рысачиха впереди, рядом с ней князь, а сзади в почтительном расстоянии - гости… кто на лошади, кто на корове, а кто и просто, просунувши между ног большую жердину… вон… вон… на палочке скачет соседский помещик Бодяга… ой, как смешно… как смешно… или это издали кажется только?
- Куда мы скачем, князь? - спрашивает, подпрыгивая в седле, Рысачиха.
- На Черную речку, - слышится веселый голос, - там всегда ложатся лисицы.
'Ох, эта речка, - думает Рысачиха, - издавна в ней топятся бабы и девки… как бы чего не случилось!'
Хотела она повернуть Адоная, тронувши чуть за узду, но под ногами уже пролегла черная лента, и жеребец, остановившись на всем скаку, нагнулся к черной воде и тянет сквозь зубы, пофыркивая на Аврору, которая тоже припала к реке на колени.
Рысачиха смотрится, охорашиваясь перед князем, в прозрачно-черную струю, похожую очень на траур, который носила Рысачиха в первые годы после майора, с такой же рябью она от чуть заметного ветерка… но что это такое… что это такое: из выбившейся прядки волос как будто свесились и упали на глаза четыре седых волосинки.
- Это снег! - шепчет князь, щекоча Рысачихину щеку усами. - Это снежинки… и к вам очень идут!
Провела Рысачиха дрожащей рукой по волосам, отвернувшись в тревоге от князя, и они засеребрились, отражаясь в черной воде и мешаясь в ней с поредевшим золотом яркого отлива, которым барыня так в свое время гордилась.
- Князь, вы надо мной смеетесь, - горестно воскликнула Рысачиха, оторвавшись от своего отраженья.
- Ах, простите… простите… и в самом деле, совсем наоборот: вы запылились! - слышит она насмешливый голос. - Впрочем, не все ли равно… теперь вы княгиня!
- У княгини должны быть золотые волосы, - прошептала Рысачиха бочком и, заглядевшись на крепкие икры, на которых напружились нитками швы, обронила на землю большую горжетку из той самой диковинной лисы, которую когда-то еще затравил майор на этом месте.
- Ах, смотрите, княгиня: у ваших ног играет лисица.
Рысачиха вскрикнула от удивленья: и в самом деле, совсем живая лисица расправила хвост и бросилась в сторону, полыхнув в глаза золотистым пламенем, барыня дернула Адоная за уздечку и поскакала за зверем… катится по полю быстрый комок, Адонай вытянул шею, и под его копытами улетает земля, но лисица становится все меньше, все меньше, унося с собой отливающий золотом хвост.
'Это она у меня косу украла', - думает Рысачиха, стиснувши зубы и не отрываясь от зверя глазами. - Адонай… Адонай!.. - кричит она не своим голосом и хлещет со всей силы ременным арапником в бок. - Адонай, Адонай!
Со всех сторон заулюлюкали, загугукали егеря и облавщики, и мимо барыни вдруг проплыла в воздухе вытянувшаяся в стрелку княжеская борзая, а хитрый зверь, почуявший гибель, свернул с прямого пути, завидевши в эту минуту лохматые кусты и редкие деревья, которые вдруг вышли на горку и стоят, дожидаются и издали машут зверю ветвями.
Но где же уйти лисице от такой редкой собаки!
- Адонай, Адонай! - задыхается Рысачиха.
Борзая наддала, понявши уловку, вот уже вытянутая морда собаки сравнялась с хвостом, и теперь уже зверю конец, некоторое время они несутся в таком положении, но вот лисица присела, борзая влипла ей в желтую спину и, несколько раз перевернувшись, покатилась кувырком через голову вместе с зверем в зубах, стиснутых в мертвую хватку.
Рысачиха закрыла глаза, как бы боясь, чтобы не обманула собака, и со всей силы жеребцу всадила арапник.
*****
Когда Рысачиха соскочила на землю, то ни князя около нее не было, ни гостей никаких вдали не видать, стоял кругом густой стеной можжевельник, и над можжевельником вытянулись голые ольхи, словно мужики с непокрытыми головами, а где-то, должно быть за многие версты от этого места, звенел чуть слышно охотничий рог, выводя веселую фиоритуру к окончанию охоты.
Рысачиха осмотрелась с испугом, приготовила нож, но, поднявши полы можжухи, разглядела под ней не лисицу, а лежащую навзничь Аленку, у которой, откинутый в сторону, ярко золотился вместо косы лисий хвост.
- Аленка… ты тут, дура, откуда? Вот где ты снюхалась с кузнецом!.. Вставай сейчас же, а то приколю заместо лисицы! - закричала Рысачиха на девку.
Но Аленушка, видимо, крепко спала, не ответила ни слова барыне и только голову на другую руку переложила.
- Аленка! - закричала еще громче Рысачиха и взмахнула кривой ножик над девкой.
Но не успела Рысачиха его опустить, высмотрев прореху у самого сердца Аленки, - кусты зашевелились, словно кого пропуская, пошел шелест по веткам и треск, и перед самыми глазами Рысачихи вдруг выставились саженные плечи, тележным колесом выкатилась могучая грудь, сверкнули глаза, как осенние молнии, и к плечам протянулись жилистые, словно веревками перевитые руки.
- Буркан, - выронила нож Рысачиха и закричала: - Люди.. лю…ди!.. По…мо…ги…те!..
Тут и в самом деле Рысачиха во сне закричала так громко, что сама от своего крика проснулась…
…В окна бил резкий после затянувшейся непогоды солнечный свет, веселые зайчики играли на медной ручке створчатой рамы, а за стеклом деревья расставились в белом пуху столь неожиданной белизны в первый миг пробужденья, что голые ветки казались картинным рисунком, отставшим с голубого полотна плывущего невдалеке за околицей по-зимнему тихого неба…
- Фух, какой страшный сон! - Рысачиха провела по волосам, рассыпанным по подушке, и схватилась за зеркало. - А ведь и в самом деле, сединки! Как это раньше я не замечала?.. Непременно надо будет сегодня же с князем покончить, а то ведь… вдруг на попятный?..
- Аленка! - закричала Рысачиха и дрогнула с последней мыслью голым плечом, с которого съехала за неспокойный сон кружевная рубашка.
Но никто на ее крик не появился.
- Аленка-а! - вышла из себя барыня, спуская с постели голую ногу и нащупывая на коврике туфли, но ни дверью нигде не хлопнут в ответ Рысачихе, ни на улице никто не проголосит, провинившись пред Савишной; тикают только в углу на камине часы да тревожно бьется под пышной грудью еще не пришедшее в себя после страшных снов сердце. - И в самом деле,
