послушно следуя за теми «темными силами» революции, в рядах которых он сам занимал почетное звание товарища председателя.
Как на характерный эпизод этого
Кобылинский об этом поступке Домодзянца сообщил Керенскому. Последний, приехав в Царское Село, посетил местный совдеп и имел разговор с председателем. Во время этого разговора председатель доложил Керенскому:
«Позвольте Вам доложить, господин министр, что мы выбрали в помощники коменданта прапорщика Домодзянца».
На это Керенский ответил ему резким голосом:
«Да, я знаю. Но неужели вы не могли выбрать другое лицо, не такого хама, идиота и дурака?»
Несмотря на столь нелестный отзыв господина министра, местный совдеп не счел нужным изменять своего выбора, и прапорщик Домодзянц остался на своем месте, нахально стараясь попадаться на глаза Керенскому, когда тот посещал дворец.
Назначение этого прапорщика Домодзянца было вызвано вовсе не служебной потребностью коменданта, а явилось результатом той глухой и непримиримой борьбы между членами Временного правительства и советом с. и р. депутатов, которая, несмотря ни на какие внешние, условные соглашения, внутренне ни на минуту не прекращалась начиная с 27 февраля и которая всегда оканчивалась победой совета,
Если охранники и представители революционной «законной» власти за время ареста Царской Семьи в Александровском дворце получили возможность присмотреться к личности, характеру, нравственно-религиозному облику бывшего Самодержца и Помазанника Российской Державы, то в свою очередь и Государь получил возможность подойти к значительной массе простого русского человека непосредственно, непосредственно быть в его среде, непосредственно говорить с ним, проникать в его интересы, в его душу, в его мировоззрение. До этой поры между обеими сторонами была стена, стена глухая, трудно преодолимая. Для одной стороны эту стену создало отступничество от веры в свое русское, историческое, идеологическое мировоззрение, а для другой - бюрократизм исполнительной власти и властолюбие боярщины. Теперь верхняя часть стены, созданная исполнительной властью и боярщиной, обвалилась, и стоявшие по обе стороны стены русские люди увидели друг друга. И что же?..
Одни, утратившие веру, взглянув угрюмо и злобно, взглянув, как судьи и обвинители, на представшего перед ними развенчанного Царя, постепенно, по мере знакомства с Ним, стали изменяться, стали прозревать, стали делаться лучше, сердечнее, стали интересоваться Им, стали заботиться о Нем, стремились спасти Его. В них вера была помрачена; потом как будто в них начали возрождаться признаки пробуждения веры, элементы морали, нравственности, духа. Они могли вернуться в массе и к вере.
С другой стороны стены стоял Царь, веривший в идею, веривший заочно и в народ. Он пошел к нему спокойно, доверчиво, с протянутой рукой. Один не принял, другой не принял, третий отвернулся, четвертый смутился, но вера Царя была слишком сильна - Он не опускал руки. И вот нашелся один принявший руку, за ним - другой, потом - несколько, потом - много, потом… могла быть вся Россия. На троне, отделенный стеной, Он не ошибался в Своей вере: «народ добрый, хороший, его смутили злые люди и жиды…»
В своем кругу
«Обнявшись, с просветлевшими лицами, не обмолвившись еще ни одним словом друг с другом, Они пошли в комнату Детей».
Так отмечает свидетель встречу Государя с Государыней в первые минуты Их соединения в Алексадровском дворце, 9 марта 1917 года, после хотя и не продолжительной, но тяжелой безызвестностью и пережитыми Обоими событиями разлуки. Рассказы приближенных и прислуги, окружавших Царскую Семью в период Ее ареста, показания свидетелей охраны и комендатуры в различные периоды заключения Семьи в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге позволяют обрисовать общие, основные, характерные черты, присущие как всей Семье в целом, так и отдельным Ее членам, в достаточной степени точности, своеобразности и определенности. Возвращение Отца живым и объединение всей Семьи вместе под одной кровлей было громадным нравственным и духовным утешением для всех Ее членов в эти исключительно трагические дни Их жизни и не могло не вызвать прежде всего радостного чувства, что Их не разлучат и предоставят Им, во взаимной поддержке друг друга, проявить любовь и силы, чтобы смягчить горячо любимому Отцу и Мужу Его тяжелые душевные переживания за текущие события и за будущность дорогой для Них всех Великой Родины. В этом отношении примером самоотвержения, преданности и заботы о Государе являлась Жена и Мать, Она сумела передать и воспитать в Детях те же высокие чувства, сосредоточивавшие внимание и почитание Семьи на Отце, несмотря на то, что по силе воли и характера внутренней руководительницей жизни и быта семейного очага оставалась Мать.
Весь внешний и духовный уклад домашней жизни Царской Семьи представлял собою типичный образец чистой, патриархальной жизни простой русской, религиозной семьи. Вставая утром от сна или ложась вечером перед сном, каждый из членов Семьи совершал Свою молитву, после чего утром, собравшись, по возможности, вместе, Мать или Отец громко прочитывали прочим членам положенные на данный день Евангелие и Послания. Равным образом, садясь за стол или вставая из-за стола после еды, каждый совершал положенную молитву и только тогда принимался за пищу или шел к себе. Никогда не садились за стол, если Отец чем-нибудь задерживался; ждали Его. Когда кто-нибудь из Детей обращался к Матери по вопросам, касавшимся воспитания, образования или отношений внешнего свойства, Мать всегда отвечала: «Я поговорю с Отцом». Когда к Отцу обращались с вопросом того или другого внутреннего или хозяйственного распорядка или с вопросом, касавшимся всей Семьи, Он неизменно отвечал: «Как Жена, Я поговорю с Ней». Оба поддерживали авторитет друг друга и Оба по вере сознательно проводили идею «единой плоти и единого духа».
Нормально день Их ареста в Царском Селе складывался так: вставали в 8 часов утра; молитва, утренний чай всех вместе, кроме, конечно, больных, еще не выходивших из Своих комнат. Гулять разрешалось Им два раза в день: от 11 до 12 часов утра и от двух с половиною до пяти часов дня. В свободное от учебных занятий время дня, дома, Государыня и Дочери шили что-нибудь, вышивали или вязали, но никогда не оставались без какого-либо дела. Государь в это время читал у Себя в кабинете и приводил в порядок Свои бумаги. Вечером после чая Отец приходил в комнату Дочерей; Ему ставили кресло, столик, и Он читал вслух произведения русских классиков, а Жена и Дочери, слушая, рукодельничали или рисовали. Государь с детства был приучен к физической работе и приучал к ней и Своих Детей. Час утренней прогулки Император обыкновенно употреблял на моцион хождения, причем Его сопровождал большей частью Долгоруков; они беседовали на современные, переживавшиеся Россией темы. Иногда вместо Долгорукова Его сопровождала которая-нибудь из Дочерей, когда Они поправились от своей болезни. Во время дневных прогулок все члены Семьи, за исключением Императрицы, занимались физической работой: очищали дорожки парка от снега, или кололи лед для погреба, или обрубали сухие ветви и срубали старые деревья, заготавливая дрова для будущей зимы. С наступлением теплой погоды вся Семья занялась устройством обширного огорода, и в этой работе с Ней вместе принимали участие некоторые офицеры и солдаты охраны, уже привыкшие к Царской Семье и стремившиеся выказывать Ей свое внимание и доброжелательство.
С течением времени, поправившись от болезней, Дети возобновили свои учебные занятия. Так как посещение преподавателями и учителями со стороны, извне, было воспрещено, то Родители организовали обучение при посредстве тех придворных лиц, которые разделяли заключение с Семьей. Таким образом, Государь принял на Себя преподавание Наследнику Цесаревичу географии и истории; Государыня проходила со всеми Детьми Закон Божий; Великая Княжна Ольга Николаевна занималась с младшими Сестрами и Братом английским языком; Екатерина Адольфовна Шнейдер преподавала младшим Великим Княжнам и Наследнику Цесаревичу математику и русскую грамматику; графиня Гендрикова занималась с Великой Княжной Анастасией Николаевной историей; баронесса Буксгевден - со старшими Великими Княжнами английским языком; доктор Боткин - с Алексеем Николаевичем русской литературой; доктор Деревенько - с Ним же естествовещением, а Жильяр - со Всеми французским языком.
Из переписки документов, принадлежавших князю Долгорукову и найденных с остатками его вещей в Екатеринбурге в помещении бывшего областного совдепа, видно, что в период ареста в Царском Селе и в Тобольске Государь и Государыня были очень озабочены урегулированием и обеспечением финансовой стороны будущей жизни Семьи и старались тщательно экономить оставшиеся в Их распоряжении очень скромные личные средства, сокращая до минимума расходы на Свою жизнь. Несмотря на ограниченность средств, отказывая Себе, довольствуясь простым столом, Государь и Государыня не прекратили Своей благотворительности и старались помогать другим насколько могли; прошения же от разных частных лиц о помощи и поддержке, несмотря на официальное объявление об Их низложении и аресте, не прекращали поступать во дворец, и Державная Чета удовлетворяла их в мере Своей возможности. Следует отметить, что в делах Долгорукова сохранилась расписка комиссара Панкратова в получении им от бывшего Государя Императора пожертвования на нужды фронта в размере 300 рублей. Между тем в это время средства Семьи были уже настолько исчерпаны, что коменданту охраны приходилось изыскивать способы добыть деньги под свои векселя у частных лиц, чтобы прокормить Семью и состоявших при Ней придворных и прислугу. Камердинер Чемадуров показывал, что когда по приезде в Екатеринбург комиссар Дидковский произвел обыск, то у Государя и Государыни денег не оказалось совершенно; у Великой Княжны Марии Николаевны нашлось 16 рублей 33 копейки и у доктора Боткина - 280 рублей.
Сношения Царской Семьи с внешним миром после ареста не прекратились; Семья продолжала получать не только прошения о помощи, но и выражения сочувствия, симпатии от далеких людей из провинции, от монастырей и от раненых офицеров и солдат, бывших на излечении в госпиталях Царского Села, где работали в качестве сестер милосердия Государыня и две старшие Дочери. Великие Княжны продолжали получать письма и от подруг придворного круга, хотя некоторые из этих корреспонденток писали, видимо, с некоторой осторожностью. По этому поводу характерен следующий рассказ полковника Кобылинского:
«Люди трусили обнаружить свои отношения к Царской Семье. Ольгу Николаевну очень любила Маргарита Хитрово. Она часто приходила ко мне и просила передать письма Ольге Николаевне. Свои письма она всегда так и подписывала: «Маргарита Хитрово». Так же полно в письмах, которые мне приносила Хитрово, подписывалась еще Ольга Колзакова. Но были и такие письма, авторы которых подписывались так: «Лили (Дэн), «Тити» (Вильчковская). Я как-то сказал Хитрово: вот Вы прямо и открыто подписываетесь своим именем. Так же подписывается и Ольга Колзакова. А другие скрывают свои имена. Представьте себе, каким-либо образом эта переписка попадет в руки теперешней власти и меня спросят: от кого эти письма? Ведь мое положение передатчика писем станет глупым. Передайте, пожалуйста, авторам этих писем, что я прошу их прийти ко мне. Должен же я знать, кто они такие».
«После этого, - добавляет Кобылинский, - я совсем перестал получать письма от «Лили» и «Тити» для Ольги Николаевны».
Но лично Государю пришлось пережить измену почти всех бывших приближенных и любимейших чинов былой Свиты. Перенес Он эту измену стойко, мужественно, видя в этом перст Божий, и никто не услышал от Него ни слова упрека и осуждения. В этом отношении сказывается поразительное величие Его души, как бывшего Царя и Помазанника Божия Великой России. Так, однажды, когда вместо уходившего Бенкендорфа Керенский предложил Ему выбрать заместителя, то Его выбор остановился первоначально на Нарышкине, до революции исполнявшем при Нем обязанности начальника личной походной канцелярии. Нарышкин, поставленный в известность о выборе Царя, просил дать ему 24 часа на размышление. Об этом доложили Государю.
«Ах так, тогда не надо», - сказал Император совершенно спокойным, сдержанным голосом, в котором не чувствовалось ни осуждения Нарышкину, ни той боли, которую должно было вызвать в Царе это слишком определенное колебание своего бывшего приближенного, и Он тотчас же попросил дать знать генералу Татищеву, что Он избирает его, хотя Татищев и не
