это очень тяжёлая работа. Непредставимо тяжёлая. Насколько тяжёлая, можно увидеть, взглянув на эту старую чёрно-белую фотографию.
Это коронация Елизаветы в 1953 году. Это – венчание на царство. Это не праздник, это возложение на себя тяжелейшей ноши. Ноша эта – ответственность за миллионы людей, живущих в государстве. За их жизнь. За то, чтобы они сохранили себя. За то, чтобы они остались собой, за то, чтобы они не стали чужими.
Посмотрите на лица людей на фотографии, посмотрите на руки Елизаветы, посмотрите, как она сжимает две палочки-выручалочки.
Монархия – это очень серьёзно.
Люди, считающие, что достаточно объявить кого-то монархом и всё тут же волшебным образом 'устаканится', производят жалкое впечатление. Они витают в облаках. Объявить кого-то монархом нельзя. Монархом человека не объявляет, а делает народ. Произнести волшебную формулу 'володей нами' может только народ, больше никто. Трон это не стул в гостиной. Его нельзя двигать, его нельзя выносить и заносить, трон это примирение народа самого в себе, самого с собою. Трон это весы, позволяющие держать в равновесии государство.
В далёком 1936 году, в день, когда состоялось отречение Эдварда VIII, в доме, где жила семья его брата, будущего Георга VI, поднялась суматоха. В комнате на втором этаже играли две девочки, две сестры. Звали их Элизабет и Маргарет. Одной было десять, другой шесть лет. Услышав шум, старшая девочка сбежала вниз и, расспросив слуг, опрометью бросилась назад. Запыхавшись, она сообщила младшей сестрёнке новость об отречении дяди.
– Они теперь отрубят ему голову? – невозмутимо спросила та.
– Нет, просто теперь королём будет наш папа.
– Это значит, что когда-нибудь королевой будешь ты?
– Да, когда-нибудь…
– Бедняжка, – сказала младшая девочка, продолжая играть с куклой.
Обращаю ваше внимание, что девочка, родившаяся в королевском дворце, уже в шесть лет знает, что королю, потерявшему власть, отрубают голову. Это знание – часть её жизни. И она очень хорошо понимает, что стать королевой означает перестать принадлежать себе и начать принадлежать народу. Перестать быть собою и стать государством.
Нынешнюю Англию в том виде, в каком мы её знаем, создали два человека. Один из них умер в 1952 году. Второй ушёл в тень. В 1955 году Эттли подал в отставку и покинул пост лидера Лейбористской Партии, на котором пробыл более двадцати лет. В том же, 1955 году он был удостоен графского титула. Некоторое время он путешествовал, уже не в качестве государственного деятеля, а как частное лицо он посетил СССР и континентальный Китай. Он полюбил проводить время дома, у него обнаружилась страсть – граф стал разводить кур. Домик для курочек, которые несли яички, Эттли построил сам. Своими руками. Полученным результатом он остался недоволен и перестроил курятник. Потом опять. И опять. Всего курятник разбирался и сколачивался заново четыре раза. Эттли был упорным человеком.
Ну, а власть решила отдать все лавры его сопернику. Не только роль 'спасителя отечества', но и вообще всё хорошее, что случилось с английским государством, стало приписываться Черчиллю. Лидер Консервативной Партии был раздут до какой-то неимоверной величины, во время войны он прикрывал собою Военный Кабинет, теперь же он закрыл собою и тех, кто спасал государство уже после войны. Было это нелегко. Нужно отдать Черчиллю должное, не каждый бы справился с подобной щекотливой миссией, да и самомнение такого честолюбивого человека, каким был сэр Уинстон, должно было жестоко страдать. Его одолевали приступы депрессии, иногда эти периоды затягивались на продолжительное время. Последние два года войны Черчилль сильно пил. Он и всегда-то был не прочь приложиться к бутылке, но в 1944-45 годах он к коньячку уже не прикладывался, он в него окунулся с головой.
Напомню, что в войну Эттли формально числился заместителем Черчилля, и по той причине, что Черчилль, занимавшийся 'представительскими функциями', постоянно осутствовал, заседания Военного Кабинета почти всегда вёл Эттли. Однако, когда Черчилль присутствовал в Лондоне, 'протокол' требовал, чтобы заседания Кабинета вёл он. Когда это случалось, заседания Кабинета превращались для присутствующих в сущее наказание – Черчилль демонстрировал незнание множества деталей, он терял нить мысли, замолкал, впадал в прострацию и все в мучительном молчании ждали, когда он сможет продолжить заседание. Лорд Бивербрук, бывший живым воплощением того, что принято понимать под 'человеком дела', несколько раз приходил в состояние, близкое к бешенству и даже порывался выйти из Кабинета вообще. В конце концов терпение лопнуло даже и у терпеливого Эттли и он написал для Черчилля нечто вроде памятки, этакую шпаргалку для слабоумного – когда и что говорить, какие вопросы и в какой очерёдности рассматривать, что и кому поручать. Забыть этого унижения Черчилль не смог. Уже после войны, услышав однажды чью-то восторженную оценку Эттли, где, среди прочих достоинств упоминалась и его скромность, Черчилль тут же откликнулся саркастическим 'a modest man with plenty to be modest about', что можно перевести как 'скромняга, который имеет множество причин быть скромным'. 'Скромняга поневоле'.
Эттли запомнил эти слова.
В 1965 году Черчилль умер. Он был удостоен невиданно пышных похорон. Почтить его память собрались государственные деятели со всего мира, рекорд по количеству политических знаменитостей был побит только в 2005 году на похоронах папы Иоанна Павла II. Над Лондоном прошли в строю шестнадцать истребителей-перехватчиков 'Лайтнинг', страна прощалась с Черчиллем салютом из девятнадцати орудийных залпов. При звуках пушечной пальбы встала и выпрямилась королева, вслед за нею встали съехавшиеся президенты, премьер-министры и послы. Встала и застыла в почтительном молчании вся Англия. На трибуне для почётных гостей остался сидеть один человек. Этим человеком был Климент Эттли. На следующий день последовало официальное разъяснение, что он себя плохо почувствовал. Может быть и так, конечно же, может быть и так. Он был немолодым человеком.
Мы все не вечны. Прошло ещё два года и в 1967 году умер и Эттли. Умер человек, сколотивший современное английское государство, умер человек, смогший быть империалистом и социалистом в одно и то же время, умер умелец, словом, умер граф Эттли. Людям свойственно думать, что близость к власти предполагает и непременное обогащение, и действительно, чего ж ради стараться, если не ради себя, 'однова живём', людям свойственно мерить всех своею меркой, а у обычного человека и мерка обычная. Кроме графского титула Эттли оставил наследникам и кое-какую недвижимость, вся она, вместе с в очередной раз перестроенным курятником, оценивалась в 7295 фунтов. Сумма была скромна настолько же, насколько был при жизни скромен и сам умерший. Прах его был захоронен в Вестминстерском Аббатстве, неподалёку от могилы Эрнста Бевина.
Его смерть прошла почти незамеченной, ему не повезло, минуло всего полтора месяца со дня, когда при загадочных обстоятельствах в мир иной отправился куда более знаменитый на тот момент человек – в октябре 1967 года Англия продолжала переживать и пережёвывать подробности смерти менеджера великих Битлз Брайана Эпштейна.
Один только загородный дом менеджера, возведённый в XVIII веке Кингсли Хилл, стоил в три раза дороже, чем дом, который построил Эттли.
'Монархия и Социализм' Alexandrov_G
В процессе написания 'Монархии amp; Социализма' у меня скопились кое-какие любопытные факты, по той или иной причине в повествование не вошедшие.
Например, такие:
1. Уоллис Симпсон, в бытность свою в Китае, работая на американскую разведку, умудрилась попасть в поле зрения американской же контрразведки.
Несколько лет назад в США был рассекречен ряд документов, проходивших по ведомству такой серьёзной организации, как ФБР. Напомню, что среди прочего ФБР это ещё и контрразведка. Ну и вот, среди этих документов было и датированное развесёлыми двадцатыми годами донесение некоего агента, трудившегося на разведывательной ниве где-то в районе Китая.
На основании донесения ФБР сделало вывод, что Уоллис 'ходила налево', что она 'сотрудничала' с разведкой некоей 'страны'. Страна прямо не указывается, но достаточно прозрачно намекается, что это был СССР. То-есть шустрая миссис Симпсон успела ещё и на ОГПУ нашпионить. До чего ж насыщенной жизнью девушка жила, вот уж действительно всем авантюристкам авантюристка.
Это она, уже остепенившаяся, со своим милым герцогом Виндзорским в 1947 году:
2. Среди 'русских националистов', находящих возможным в качестве образца, достойного подражания, рассматривать опыт Германии времён Второй Мировой, чрезвычайной популярностью пользуется точка зрения на маршала Маннергейма как на в высшей степени достойного и благородного человека. Ему ставят в заслугу весьма пассивное ведение Финляндией военных действий в 1941-44 годах. Ларчик, однако, открывается просто – дело вовсе не в финской доброте, а в том, что англичане через дипломатические каналы заявили финской стороне, что они с пониманием относятся к положению, в котором оказалась Финляндия и к тому, что вследствие гм, гм… скажем так – деликатности своего положения Финляндия вынуждена союзничать с Германией. Англичане даже сказали финнам, что они сквозь пальцы посмотрят на то, что финны будут вести боевые действия на территориях, отторгнутых СССР после Зимней Войны. Однако следом последовала угроза – если финны попытаются выйти за пределы старой советско-финской границы, то 'мы будем видеть в вас врага не только сейчас, но и после войны.' После чего финны сидели как мышки. Ещё бы! Неплохо сказано: 'В этом случае Великобритания будет рассматривать Финляндию как своего врага не только пока идёт война, но и после окончания войны.' Такое услышишь и поневоле задумаешься.
3. Среди множества книжек, пролистанных мною с той или иной степенью тщательности, была и такая – A World at Arms, Gerhard L. Weinberg, global history of World War II. В своей толстенной книжище товарищ Вайнберг по какой-то причине уделяет непомерно много места делам шпионским, ну и вот, он пишет, ссылаясь на мнение авторитетов в этой области, что если оценивать разведки воевавших стран с точки зрения успешности, то не только самой лучшей (в смысле профессионализма и организации), но и самой успешной была разведка советская. За ней ноздря в ноздрю идут англичане и американцы, потом с большим отрывом – немцы, потом с большим отрывом – итальянцы, о которых 'эксперты' отзываются с нескрываемым пренебрежением, а в самом низу – японцы. Над японской разведкой все откровенно смеются. Это наводит на следующую мысль – когда государственный обвинитель на сталинских открытых процессах, вполне трезво оценивая истинное место японцев в мировой шпионской иерархии, тем не менее вменял в вину 'троцкистко-бухаринской банде диверсантов и убийц' ещё и работу на японскую разведку, то среди прочего это было ещё и утончённым глумлением над поверженным политическим противникам. Ну, примерно как сегодня устроить суд над врагом режима и посадить его за воровство 'в особо крупных', но не удовлетвориться этим и обвинить его ещё и в шпионаже на Грузию.
4. Все считают дипломатию чем-то невообразимо сложным. И она, да, сложна. Сложна невообразимой сложностью. Но эта сложность сложна вовсе не тем, что дилетанты принимают за сложность. Можно закончить престижнейшее учебное заведение, можно сколь угодно хорошо знать французский язык и как горохом сыпать латинскими цитатами, но при этом быть никудышним дипломатом. Знание исторических прецедентов, fluent french и латынь необходимы референту, помощнику. Секретарю. Тот же Талейран не заморачивался французским, он и так был французом, а знание латыни приличествует аптекарю, а не Киссинджеру. Каждому – своё.
В реальности, встречаясь лицом к лицу, дипломаты простым языком говорят простые вещи. Самым простым языком – простейшие вещи. Они хотят, чтобы их поняли и точно так же они хотят понимать, что говорит другая сторона. Суть обсуждаемого должна быть вылущена.
Вот вам декабрь 1947 года, вот вам два человека, два дипломата – Вячеслав Молотов и Эрнст Бевин, Министр Иностранных Дел СССР и Секретарь по Иностранным Делам Правительства Его Величества. Декабрь 1947 года, визит Молотова в Великобританию, квартира Эрнста Бевина, частная обстановка, они сидят друг против друга, с глазу на глаз. Вот что и вот как они говорят:
