полы которого, повинуясь воле осеннего ветра, то и дело расправляли свои полукрылья. Из кратковременного забытья его вывел тихий голос, раздавшийся за спиной:
— Следа нет, Вейдж. Мы всё проверили.
Тёмный лис медленно поднял голову и как-то странно улыбнулся.
— Я знаю, Докс, — чуть слышно произнёс он. — Знаю.
Докс ожидал от своего начальника, каких угодно слов, но только не этих. Он понимал, что Вейдж знает гораздо больше него, но принять это знание было выше его сил.
— Спасибо Докс, можешь идти. Ты принёс очень важные вести, — грустно сказал Вейдж.
Старший лис, ничего не понимая, кивнул и, взмахнув полами коричневого плаща, исчез.
— Молодец, малыш… Ты всё-таки успел поставить блок. Помнится, у тебя это долго не получалось. Герр был бы доволен. Прости меня, Юр, да прибудет с тобой Шаур, — тихо прошептал Вейдж, глядя вслед отчалившему кораблю.
Глава 12
Удар. Тщедушное тело дёрнулось, но крика так и не последовало. Старый раб закусил нижнюю губу и ощутил во рту солоноватый привкус крови. Кричать было никак нельзя: за каждый крик или стон добавлялось еще двадцать ударов лембы.
«Осталось пять… Только пять ударов… Ты выдержишь! Обязательно выдержишь, — исступленно втолковывал себе раб. — Ты уже вытерпел тридцать пять. Осталось совсем немного, совсем чуть-чуть».
Лемба свистнула, рассекая воздух, и новый удар ожёг пятки провинившегося. Сознание затмила тёмная боль. Усилием воли раб зацепился за грань ускользающей реальности, словно взывая к ней, чтобы та ускорила время.
«Четыре… Теперь только четыре», — измученной мыслью отозвалась реальность.
Ах-куч зловеще усмехнулся. Ему не нравилось, когда раб молчал под его лембой. Храмовый надзиратель отбросил измочаленную палку в сторону, взял с пола кувшин и стал жадно пить, запрокинув голову. Широкий поток обрушился в пересохшее горло. Холодные струи торопливо побежали по гладко выбритым щекам, затем по мощной шее и дальше по груди и животу, охлаждая разгоряченное тело. Смотрящий за рабами довольно фыркнул и вылил остатки воды себе на плечи. Брызги полетели в разные стороны, и одна из них попала на спину обнаженного раба. Тот вздрогнул, словно это была не вода, а капля расплавленного олова. Ах-куч неторопливо подошел к медному чану с кипящей соленой водой и стал придирчиво выбирать новую лембу. Взяв одну, он несколько раз взмахнул ею, прислушиваясь к резкому свисту, потом недовольно цыкнул и положил обратно в чан. То же самое он проделал со второй, потом с третьей, и только четвёртая ему понравилась своей гибкостью. Он дотронулся языком до распаренного дерева и удовлетворенно качнул головой: лемба пропиталась солью очень хорошо — значит она будет жалить по-настоящему.
Всё так же неторопливо «потерявший лицо» или, как ещё их называли — «безбровый», подошел к своей жертве. Прежде чем сделать широкий замах, он внимательно присмотрелся, стараясь углядеть наиболее поврежденные участки кожи на ступнях раба. Искусство работы лембой в том и заключалось, чтобы раз за разом попадать по одному и тому же месту: только в этом случае, лемба оправдывала своё название — «крик боли».
Свист. Удар. Судороги измученного тела. И вновь ни единого стона, ни единого крика.
Ах-куч нахмурился. Его охватила ярость. Он ненавидел рабов ещё сильнее, чем свою нынешнюю жизнь. Впрочем, разве это жизнь? Ещё совсем недавно у него было всё — честь, семья, дом. А потом, в один момент, он всё это потерял. Сначала он потерял лицо. Потом он не смог преодолеть страх смерти и стал ах-кучем. Ему выбрили голову, выщипали брови и бросили почти на самое дно империи. Отныне ниже него были только рабы.
— Я заставлю тебя кричать, — сквозь зубы прошипел он и замахнулся снова.
Лемба выгнулась дугой, свистнула, но вместо того чтобы впиться в тело раба, хлестко ударила по каменному ложу: в последний момент Ах-куч изменил направление удара. Причиной тому были громкие крики, заполонившие весь храмовый комплекс и просочившиеся даже сюда — в мрачный подвал.
— Чилам!! Чилам!! Прорицатель едет!
— Тебе повезло, раб, — с сожалением процедил надзиратель. — Но в следующий раз я заставлю тебя кричать! Завтра ты снова будешь шлифовать сапу и снова испортишь её, — усмехнулся он. — Ты не сможешь довести её до зеркального блеска, потому что ты стар. И вот тогда ты будешь кричать под моей лембой. Ты будешь много кричать — до тех пор, пока не умрёшь! Иди, раб, мы скоро увидимся!
Старик тяжело поднялся и, стараясь не хромать, медленно побрёл наверх по стёртым сотнями таких же истерзанных ног каменным ступеням пыточного подвала храма Многоликого.
«Завтра он забьёт меня до смерти. Шлифуй не шлифуй сапу — всё одно забьёт. — подумал раб. — И сегодня бы забил — если бы не приезд Чилама и не священный запрет на пытки во время его присутствия в храме. Итак, завтра я умру — так решил ах-куч. Значит, он должен умереть сегодня — так решил я! И он умрёт! Не будь я Старый Робин…»
Процессия свернула на главную храмовую аллею. До конца пути оставалось совсем немного. Чилам устало откинулся на подушки. Его дворец находился за городской стеной в долине колодцев, а главный храм Многоликого — в центре Торшона, столицы империи. Рабам пришлось пронести паланкин с прорицателем сначала пять лиг до городской стены, а потом еще десять через весь город. Носилки несли бережно, и потому — медленно. Каждый раз в конце подобного путешествия Чилам испытывал тошноту — мерное колебание паланкина его укачивало, и сейчас он с трудом сдерживал рвотные позывы. Чтобы как-то отвлечься, он стал лениво разглядывать проплывающие мимо городские пейзажи. Город был огромен. Идеально прямые улицы расчертили его на равные квадраты уманов, в каждом из которых был свой центр, храм, рынок. Основная часть улиц была застроена одинаково-безликими домами торговцев, ремесленников, свободных общинников и прочих простолюдинов. Ближе к центру дома становились выше и богаче, но они были такими же похожими друг на друга, так как принадлежали чиновникам не выше ранга батаба. И только в четырех центральных уманах здания были другими: здесь селилась знать. Каждый род стремился, чтобы его дворец был самым высоким. Поколение за поколением бароны надстраивали свои дворцы и возводили высокие башни, пока сто тридцать лет назад прежний Чилам не изрёк: «Чем выше раб, тем приятней видеть его коленопреклонённым». Великородные правильно поняли намёк жрецов, и с тех пор пышные дворцы стали расти только в ширину.
«Одно слово прорицателя, и облик столицы изменился, — усмехнулся Чилам. — А скоро изменится и весь мир!»
Паланкин качнулся в последний раз и замер. Мощный раб склонился, и прорицатель привычно закинул ноги ему на плечи. Раб выпрямился, и Чилам вознесся над толпой.
— Чилам!!
— Чилам!!
— Чилам!!
— Чилам!!
Толпа ликовала. В этот момент она была едина — рабы и свободные, чиновники и знать. Чилам принадлежал всем и никому. Он был прорицателем.
Осторожно ступая, раб стал подниматься по главной лестнице, наверху которой стоял верховный жрец в золотой маске. Священная маска Многоликого была двойной — одна скрывала лицо жреца, другая прикрывала затылок.
— Приветствую тебя, Чилам! — склонился он, когда раб, на плечах которого восседал прорицатель, достиг верхней площадки храма. — Благодарю тебя, что ты откликнулся на моё приглашение и совершил столь утомительный путь.
— Никто не знает своего пути. Меня ведет Многоликий — я лишь повинуюсь его воле, — как того требовал ритуал, ответил прорицатель.
— Многоликий мудр, — согласился жрец. — Могу ли я предложить тебе отдых, Чилам?
— Можешь, — благосклонно кивнул тот.
Жрец пропустил раба с Чиламом на плечах вперед, после чего двинулся следом. Если бы кто-нибудь заглянул в этот момент под ритуальную маску, он бы увидел, что лицо верховного искажено гримасой ярости.
Он был почти рабом. Совсем немногое отделяло его от того, чтобы превратиться в смирившееся со своей участью ничтожество. Но он был иным! Он помнил себя… Помнил свободным и сильным, и знал, что сможет изменить судьбу. Нужно было только найти в себе силы и подавить страх. Однажды он не смог сделать этого, но теперь всё будет по-другому…
Ах-куч вытер выступивший на лбу холодный пот. Он старался не дышать. «Если кто-нибудь… Нет, даже не увидит, а только заподозрит, что я здесь…», — от этой страшной мысли у него застучало в висках, и новые струйки пота потекли по скулам.
Зал, куда жрец пригласил почетного гостя, был предназначен только для него. Никто не имел права даже входить сюда в отсутствие Чилама. Подобные помещения были во всех храмах империи, но не все удостаивались чести визита прорицателя.
Пять дней назад Ах-куч как обычно готовил соляной раствор для лембы. Кряхтя от натуги, он приподнял огромный чан, пытаясь водрузить его на треножник, но не смог удержать и выронил. С жутким грохотом медное чудовище обрушилось на пол. Чан покатился, потом ударился о стену и замер. Надзиратель вжал голову в плечи, но на его счастье никто из жрецов ничего не услышал. Ах-куч торопливо ухватился за медные ручки, но вдруг увидел, что один из каменных блоков, из которых была сложена стена, от удара чуть ушёл внутрь. Он попытался вернуть его на место, но пальцы лишь скользили по гладкому камню. Ах-куч только проталкивал камень в стену всё глубже и глубже, пока тот не упал где-то там, с противоположной стороны. Безбровый опасливо заглянул в проём и увидел ещё одну стену. Любопытство пересилило страх, и он осторожно надавил на соседний камень. Тот также легко подался и упал вперед, открыв узкую нишу с лестницей, ступеньки которой вели куда-то наверх. В тот день надзиратель не рискнул подняться по ней. Он торопливо вернул каменные блоки на место и замазал все щели.
Только через двое суток, глубокой ночью, он прокрался в подвал, осторожно, камень за камнем, освободил проход и юркнул в потайную нишу. Когда он поднялся по лестнице на самый верх, то увидел небольшую площадку. Прямо напротив его глаз в стене была узкая прорезь. Ах-куч медленно приблизил лицо к щели и тотчас в ужасе отшатнулся: с той стороны находился зал прорицателя. Он узнал его сразу, едва увидев золотой трон Чилама, но испугался он вовсе не этого. Ужас заключался в том, что в священном зале находился человек! И этим человек был не кто иной, как верховный жрец главного храма Многоликого! Сам Великий а'Гор, хранитель веры, нарушил священный запрет! Ах-куч не успел — да и не пытался — рассмотреть, что делал там жрец. Он в панике скатился вниз, заделал проход и поклялся себе, что никогда больше не притронется к каменным блокам, скрывавшим потайной ход.
Весь следующий день Ах-куч каждый раз вздрагивал, едва завидев верховного жреца, а ночью ворочался с боку на бок на жёстком ложе. Временами он проваливался в забытьё коротких снов, но тут же с криком просыпался. Ему снилось, что а'Гор прознал о том, что его тайна раскрыта, и теперь подкрадывается, чтобы убить опасного свидетеля. А под утро ему приснился совсем другой сон. Чей-то властный голос приказал: «Перестань дрожать, точно презренный раб! Верни себе лицо! Пойди к Чиламу и расскажи обо всем, что видел, и прорицатель вернёт тебе твою жизнь!».
Ах-куч снова утёр пот и приник к смотровой щели. Ему нужно только выждать момент, когда Чилам останется один, и тогда…
а'Гор повелительно махнул рукой:
— Чилам желает отдохнуть!
Пятясь назад, рабы и храмовые слуги покинули священный зал. Верховный жрец подождал, пока за ними закроются двери, и неспешно направился к золотому трону, на котором восседал прорицатель. С каждым его шагом Чилам съёживался, вжимаясь в спинку трона, но это его не спасло. Коротко размахнувшись, жрец изо всей силы хлестнул его по лицу. Звук первой пощечины не успел стихнуть под высокими сводами, как на Чилама обрушилась следующая.
— Ты что возомнил о себе, выродок! — яростно хрипел жрец, нанося новые и новые удары. — Кто позволил тебе покидать дворец без моего разрешения? Забыл, кто ты есть? Ты червь! Это для них, — он мотнул головой в сторону дверей, — ты Чилам! А для меня — выродок рабыни, которого я собственноручно спустил в священный колодец по тайному желобу. Чилам так и
