Любовь.ru

—  Странное совпадение, — сказал Стае.

—  Ты о чем?

— Я-то как раз здесь раньше бывал. С Эльви­рой. Тогда в этом доме была знаменитейшая пиц­церия. Их по Москве было немного — по пальцам пересчитать. Времена застоя и железного зана­веса, напрочь отсекающего разлагающее инозем­ное влияние... Да и сейчас, гляди, тоже пиццерия. Слушай, как-то неудобно со свиным рылом да в калашный ряд. А?

У пиццерии в ряд стояли крутые иномарки: новейший круглый «пассат», глазастый «мерсе­дес», еще парочка «мерсов» попроще, «тойота», «джип»... Стае пристроил с края свои старенькие «Жигули» и безропотно отстегнул подошедшему мужику две десятки.

—  На час, — предупредил тот. — Потом до­платите.

Швейцар открыл дверь, посмотрел с ожида­нием. Люба отвернулась, спиной почувствовав, что, доставая из кармана очередную денежную купюру, Стае начинает заводиться. Оказав­шись в зале, примирительно тронула его за ло­коть:

—  Успокойся.

—  С какой стати тебя на красивую жизнь по­тянуло? — буркнул он.

—  А знаешь, здесь не так уж страшно.

—  Страшно? Почему должно быть страшно?

—  С детства боялась больших денег.

Она села за столик напротив Стаса. Здесь, на первом этаже, народу было немного. Публика в основном расположилась наверху, в небольших отгороженных кабинках. Там было гораздо уют­нее.                                                                

Еда оказалась вкусной, запивая ее холодным полусладким шампанским, Люба разулыбалась и уже ни на что не стала обращать внимания — ни на людей, то и дело спускающихся по лестнице, рядом с которой стоял их столик, ни на кислую физиономию своего спутника.

— Знаешь, я, оказывается, пропустила так много интересного в жизни! Все время был страх шагнуть за пределы того круга, в котором жили родители. Я имею в виду свою мать. А жизнь ее в общем-то была скучна и неинтересна. И я все время только училась, училась, училась... А по­том Олег. Ему была выгодна именно такая жена: зарабатывает деньги, ведет хозяйство, готовит, обстирывает и не задает лишних вопросов. А ведь он мог убить Михаила Стрельцова, — неожидан­но закончила она. — Потому что в тот вечер он пришел со дня рождения своей дочери очень поздно. И совершенно трезвым. И на руках у него были перчатки. Нет, не нитяные. Обычные кожаные перчатки. Я еще спросила: «Все прошло хорошо?» А он ответил: «Все странным образом устроилось. Как это, оказывается, просто: нет человека, нет проблемы. А я-то голову ломал, где взять денег». И еще потом он говорил, что за­метил, что за ним последнее время кто-то следит. Я тогда думала, что Ромео. Но сейчас думаю, это мог быть и другой человек, которого Ромео тоже засек. И написал мне: «Ваш муж все равно чело­ век конченый». Я теперь понимаю, что он-то как раз все про Олега знал.

Люба была уверена, что Стае слушает ее очень внимательно. Поэтому удивилась рассеян­ному вопросу:

—  Прости, ты что-то сказала? -

—  Я? Сказала? Да я полчаса уже без умолку говорю!

Люба проследила за взглядом Стаса. Стае смо­трел вверх, наблюдал за шумной и веселой ком­панией подвыпивших мужчин и женщин за сто­ликом на шестерых. Особенно выделялась яркая рыжая девица. Смеется громко, рот — большой, ярко накрашенный помадой алого цвета. Фигура не модная, то есть не высокая и не худая, но очень пропорциональная. Хорошие формы, как говорят. Стае смотрел именно на нее.

—  Ты что-то сказала? — повторил он.

—  Тебе нравятся рыжие женщины? Ах, да! ' Твоя звезда Альтаир была рыженькой и в вес­нушках. А вкусы с годами не меняются! — съяз­вила Люба.

В это время рыжая женщина стала спускаться вниз, держа в руках пачку сигарет. На середине лестницы покачнулась, шедший следом мужчина обхватил ее за талию:

—  Ну-ну, Элечка, баиньки еще рановато. Стае напрягся и начал подниматься из-за стола. Рыжая заметила его маневр, стоя на по­следней ступеньке.

—  Где  бы  ни  встретиться... —  хихикнула она. — Привет!

—  Добрый вечер. И до свидания.

—  О, мой бывший в своем репертуаре! Трез­вый и курить до сих пор не научился. С-стасик, давай поцелуемся за встречу.

Ее кавалер, словно изготовившийся к атаке бык, нагнул большую лысеющую голову:

—  Ты кто, мужик? Проблем захотелось?

__ Да он же мент! — рассмеялась рыжая. —

Пойдем, Эрик, не связывайся. К тому же это мой бывший муж.

__ И мент. Ну, ты даешь, Элька! Мужик, да­вай к нам за столик. Со своей бабой.

—  Ах, он с же-енщиной! — протянула Эль­вира. —' Ну-ка, ну-ка, Стасик, и это все, на что ты способен? На эту летучую моль? Тьфу. Белую мышь? Опять что-то напутала. Я чувствую себя оскорбленной.

—  Благодарю, я сыт и ухожу, — сказал Стае и, оставив на столике деньги, решительно дернул Любу за руку: — Идем.

Ей же почему-то по-прежнему было весело. Люба не обиделась на слова пьяной Эльвиры. Ей показалось, что та до сих пор жалеет и о разводе, и о своей несдержанности, и о мужчине, с кото­рым была когда-то настоящая любовь.

—  Сама виновата, — начал ругаться на улице Стае. — Красивой жизни захотелось. А я говорил, что нечего здесь делать. И вот — на тебе.

—  Она не виновата.

—   Кто?                                                  

—  Эльвира.

—  Да я про тебя говорю, дура! Чихал я на свою бывшую жену! Думаешь, я ничего не знаю о ее жизни? Осела в каком-то подпольном борделе. А куда еще податься женщине, которая хочет. красивой жизни и не хочет детей? Ну, что до­вольна прогулкой?

—  Стасик, — вдруг улыбнулась Люба. И до­бавила: — Мило.

Вот этого не смей, — вдруг зло проши­пел он.

Люба так и не поняла: не сметь называть его Стасиком или не сметь передразнивать? Она ис­пуганно замолчала и полезла в машину.

—  Больше часа стояли, — сунулся было в машину мужик, собирающий дань за стоянку. —, Еще двадцатка.

—  Да иди ты... — выругался Стае.

—  Да я сейчас...

Он сунул в лицо мужику раскрытое удосто­верение:

— Спецзадание, понял? Отвали.

В машине Люба все так же сидела тихой мыш­кой, боялась' рот открыть. Потом примирительно сказала:

—  Красивая женщина  твоя бывшая жена. У тебя хороший вкус.

—  Еще хоть слово про нее скажешь — выкину из машины! — огрызнулся он.

—  Жизнь — совершенно непредсказуемая штука, — философски заметила Люба.

—  Вот и не предсказывай. Гадалка!

—  Стае, не злись, пожалуйста. Я больше так не буду. Я буду хорошей.

Дома она со вздохом спросила:

—  Ужинать будешь?

—  Спасибо, я сыт. А ты, никак, в магазине бы­ла? Еда в холодильнике. Надо же!

—  Была.

—  Постели мне, пожалуйста. Я лягу.

Она послушно достала из шкафа постельное белье и подушки.

—  Компьютер тебе мешать не будет?

—  Какой компьютер? Ночь на дворе! Ложись спать.

—  Не могу. У меня Мики.

—  Какой еще Мики?

Он разом проснулся, вытаращил на Любу си­ние глаза.

—  Понимаешь, какой-то парень, влюбленный в Полину Стрельцову, пытается 'найти доказа­тельства ее невиновности.

—  Ну а ты-то здесь при чем?

—  Он влез в ежедневник Павла Петровича Стрельцова. Нашел адрес моей электронной почты. Стрельцов уверен, что я сотрудничаю с мили­цией. И этот Мики решил довести до сведения...

—  А почему он в милицию не придет?

—  Не знаю. Говорит, есть причина избегать общения с органами.

—  И ты думаешь, что этот Мики — Антон Со-сновский?

—  А кто?

—  Вообще-то хорошая версия. Ладно, работай. Только дай мне почитать, что он пишет. И все, что прислал П.П. Стрельцов, тоже. Раз считают, что . ты мой осведомитель, пусть так оно и будет.  

—  Стае, это не совсем порядочно.

—  Вот как? Порядочно кинуть папашу в со­стоянии инфаркта и пойти по девочкам, прихва­тив единственный рабочий телефон?

Люба ничего не сказала. Села за компьютер, подключила модем. Она не ошиблась: сообщение от Мики было. Стае, лежа на диване, внимательно следил за всеми ее манипуляциями. Послание же было не слишком длинным.

Вы не ответили на мой вопрос, Доктор: что мне теперь делать?  Олег Анатольевич Петров таинственным образом исчез. А я абсолютно уверен, что это он убил Михаила Стрельцова, а не Полина. У меня есть доказательства.

К сожалению, я не могу пойти в милицию, как уже говорил. Дело в том, что я скрываюсь от армии. По натуре я убежденный пацифист, к тому же чело­век физически не очень сильный. Я смертельно бо­юсь всей этой дедовщины, а особенно если придется ехать в так называемую горячую точку и брать в руки автомат. Нет, смерти я не боюсь. Боюсь того, что гораздо страшнее: крови, боли, плена, пыток. Поэтому уже несколько лет я скрываюсь, живу не по тому адресу, по которому прописан. Денег же, чтобы откупиться, у меня нет, болезни, по которой можно сказаться негодным для армии, тоже. Да сей­час в армию берут с любыми болезнями.