Любовь.ru

—  Она бегала за сыном своего мужа, который был на девять лет ее старше. Смешно, да?

—  Полина была увлечена Михаилом Стрель­цовым?!

—  Увлечена! Он с ней даже как-то переспал по глупости. Еще до того, как Павел Петрович познакомился с Полиной. Вот это действительно была случайность. А потом оба друг в друга вце­пились. Я не знаю, почему Павел Петрович так держался за Полину, но она просто хотела жить в одном доме с Мишкой. Знаете, — вдруг очень от­кровенно сказал Антон, — ей просто некому было излить душу. С матерью они всегда были сопер­ницы, Стрельцов ее держал рядом для каких-то своих целей, подруг она не привечала.

—  Почему?

—  Зависть. Она же очень хорошо устроилась. Подруги рады были бы услышать о проблемах Полины, а она очень самолюбива. Я так думаю, что и Мишка ей понравился, потому что был бо­гатый. И молодой. И красивый. Так вот я ей был на самом деле вроде подружки. Смешно?

—  Как   сказать...   —  неуверенно   произнес Стае.

—  Так я закурю еще?

—  Ну попробуй. — Люба придвинула к Анто­ну крышку.

Тот неумело прикурил, повертел в руках си­гарету:

—  Гадость, а? Все гадость. Но скучно. Ро­дители все за меня решили еще при рождении. Я человек в общем-то слабый. Хотели, чтобы продолжил семейную традицию, пошел в меди­цинский: ладно, продолжу. Хотели, чтобы я на концерты с ними ходил: ладно, пойду. Хотели, чтобы играл на рояле и руки развивал: ладно, стал играть на рояле. Всегда был тем, чем они хотели. Просто не знал, чего я сам хочу. Все как-то вяло было. Учился, ел что-то, спал, го­ворил. Все хорошо, все просто. Кровь не кипе­ла. А тут первый раз, когда халявные деньги на руки свалились, что-то дрогнуло внутри. Я понял — живу! Когда шарик рулетки кру­тится — живу. Когда карта идет — живу. Не идет — умираю. Но по-настоящему. Всерьез. Может, лучше бы я из-за любви умирал. Но ко­го любить? Они тоже все халявных денег хотят. Девушки. Самый порядочный на самом деле был Мишка Стрельцов. Но он так запутался с этой Полиной. Я так думаю, что она его вполне могла, того, убить.

—  Неужели такая бешеная страсть?

—  Принцип. Переспал с ней — значит, всю оставшуюся жизнь должен был только о ней и мечтать. Это она мне сама говорила: «Я необык­новенная. Неотразимая». Смешно? А Мишка на самом деле очень любил свою старуху.

—  Старуху! — Люба даже рот ладошкой за­жала.

—  А что? Сорок с лишним лет! Но Мишка го­ворил, что она настоящая женщина. И всегда раз­ная. С ней не скучно. Наверное, она была для не­го, как для меня рулетка: каждый раз не знаешь, куда шарик упадет. Ведь эта актриса за Мишку не держалась. Странно, да? Был у нее какой-то когда-то муж. Вроде Олег звали.

—  Это мой муж, — спокойно сказала Люба.

—  Да? Вот чума! Извините. Его ж вроде убили.

—  Кто тебе это сказал? — спросил Стае.

—  Я слышал. Вы ж спрашивали про тот ве­чер, когда умер отец. Маман куда-то умчалась по звонку, а тут Павел Петрович в гости заглянул. Я думал ко мне, долг требовать. Обрадовался, что отец дома. Думал — признаюсь, он денег даст. А Стрельцов: «Отец дома?»

—  Ты знал, что они знакомы?

—  Конечно. Когда с репетиторством ничего не вышло, я поинтересовался у Полины, зачем она просила с ней позаниматься. Оказалось, что это Павел Петрович попросил ее познакомить­ся со мной и под благовидным предлогом ввести в дом. Хотел быть ближе к семье друга детства. Мол, покойная жена завещала присматривать за ним и за его детьми. А отец о Стрельцове всегда отзывался очень холодно. Но вышел из кабинета поговорить с ним. Они выпили по рюмке коньяка, не чокаясь. Я так понял, что за помин души покойной жены Павла Петровича. Потом разговорились, стали молодость вспоми­нать. И я ушел. Скучно стало. Надел наушники, стал музыку слушать. Когда наушники снял, услышал, что в гостиной слишком громко раз­говаривают. Я подошел к двери и услышал: «Олег Петров тоже убит. Единственный чело­век, который знал правду. Теперь ее никто не узнает. Я доведу свое дело до конца, понял, Вася?» Это Стрельцов сказал. Тут я вошел, а он говорит: «Да кстати, Антон, сколько ты мне должен?» Ну, я обрадовался возможности признаться. Правда, мне показалось, что отец какой-то бледный. Даже в синеву. И тихо так спрашивает, вернее, сипит: «А где Саша? В ка­кой клинике?» Я посмотрел на Стрельцова, а тот говорит: «Не бойся. Отец знает правду». Ну, я все подтвердил. И тут Стрельцов гово­рит: «Ты, Вася, понял? Все семя под корень». И мне: «Собирайся. Поедем. Я тебе еще денег дам, играй».

—  А дальше?

—  Дальше? Я вышел в свою комнату, оделся. К отцу больше не заходил. Мы ушли вместе со Стрельцовым.

—  Почему же ты с ним пошел?

—  Думал: пусть отец в себя придет. Он долго все переваривал. А потом прощал.

—  А телефон? Ты разве не знал, что телефон не работает?

—  Нет. Не придал значения. У меня ж мо­бильный. Когда-мы вышли из подъезда, Павел Петрович сказал:   «Что-то мне не понравился вид твоего отца. У него, кажется, сердце больное. Я поднимусь, посмотрю, все ли в порядке, подож­ди меня в машине». Я и сидел, музыку слушал. Настраивался. Думал — обязательно выиграю сегодня.

— Долго не было Стрельцова? — напряженно спросил Стае.

—  Нет. Быстро вернулся. Говорит: «Все в по­рядке. Отдыхает». Мы и поехали. Сначала мне не везло, но Павел Петрович был в этот вечер очень щедрый. Подсовывал мне фишки. Ну, вы­пили немного. Я вошел в азарт. И действительно оказался в выигрыше. Домой вернулся под утро. А там...                                                

—  Из казино отцу не звонил?

—  Один раз, когда в казино приехал. Были частые гудки. Я подумал, что если он с кем-то разговаривает, значит, все в порядке. А потом забылся.

—  Стрельцов, думаю, что-то сделал с телефо­ном, когда поднимался наверх. Все-таки дожал старого друга: «Все семя под корень».

—  Кто дожал? — рассеянно моргнул голубы­ми глазами Антон.

—  Благодетель твой. Но как же ты, будущий врач, не определил у человека сердечный при­ступ?

—  Что у меня, аппаратура в кармане? — агрессивно огрызнулся Антон Сосновский.

—  Тебе просто наплевать на отца было. Что с отцом? Как с отцом?

—  А ему на меня всю жизнь было не наплевать, да? Жил в каком-то своем мире. Надо было жениться — женился. Надо было детей делать — делал. Положено так. Откуда я знаю, где он свою душу оставил? У кого? Мать все время про это скулила.

—  Сэма он тебе подсунул? Стрельцов?

—  Какого Сэма?

—  Семена Мухина.

—  Муху? Ха! Это он для Сашки был Сэм. Для понту. Шестерка Стрельцова. Тоже в долгах запутался. Отрабатывал, как мог.

—  Ты знал, что он твою сестру наркотиками пичкает?

—  Сэм? Сашку? Да она сама хороша. С четыр­надцати лет на моих друзей вешалась. Только они ребята порядочные. А Сэм для нее был про­сто подарок. Думаете, я бы за нее не заступился, если бы не знал, чего ей по-настоящему надо? Стрельцов вот тоже это знал. Павел Петрович. Он все про всех знает. Он только Мишку не мог сломить.

—  Ты с Михаилом Стрельцовым в каких от­ношениях был?

—  В отношениях? — Антон неприятно усмех­нулся. — В нормальных. А в чем вы меня подо­зреваете?

—  Ни в чем. Михаил тебе никогда не говорил, что он твой брат по отцу? Может быть, ты сам об этом догадывался?

—  Брат?! Ну, вы даете! Чума!

—  Так не знал?

—  Нет. Первый раз слышу. Это правда, что ли?

—  Правда, — усмехнулся Стае.

—  Чума! — повторил Антон. — Санта-Барбара.

—  Это жизнь. Стрельцов тебя для того и в дом притащил. Кто знает, какие у него были планы? Но ты сам говоришь, что Михаил был личностью сильной.

—  Я его уважал. В карты против отца... Павла Петровича. Он играл сильно. И умно очень. У него воля была. Сказал — сделал.

—  Понятно. Что ж ты так нервничал, когда сюда пришел? Ты ж ни в чем не виноват?

Люба молчала уже давно. Пыталась понять, почему у Василия Георгиевича Сосновского такие разные дети. Слабый, безвольный Ан­тон, развязная Сашенька и Михаил, который, как оказалось, был человеком волевым и очень умным.

Антон снова стал неумело прикуривать. В железной крышке уже валялось несколько истерзанных им и до половины не выкуренных сигарет.

—  Чего-то мне не по себе, — сказал он. — При матери не хотел вчера говорить. У нее ж культ. Великий отец, великий муж... Выходит, виноват, да? Надо было остаться? «Скорую» бы вызвал, откачали. Сейчас бы в больнице дежурил у его койки, радовал хорошими новостями: в институ­те все хорошо, курить бросил, играть тоже. Хожу на симфонические концерты с мамой, езжу к ба­бушке на дачу, слушаю про знаменитых предков. Живу. Женюсь, на ком укажут. Все довольны. Думаете, так должно быть? А может, надо было еще в детстве меня спросить, чего я хочу? Может, я бы это понял?

—  Что ж, — Стае поднялся. — Осталось толь­ко оформить твои показания официально. При­ходи в управление. Придешь?

—  Против Стрельцова? Почему нет? — Антон пожал плечами.

—  А я так думаю, что без его влияния ты играть не будешь. Он просто давил на тебя, пы­тался доказать, что таким способом ты будешь самостоятельным и свободным.

—  А маме ничего не скажете?

—  Это уж ты сам выкручивайся. Мне еще на­до выяснить, кто все-таки воткнул твоему брату нож в спину и кто стрелял в Олега Петрова. Сам Стрельцов или те марионетки, которых он за ни­точки дергал.

—  Идти могу, да? — Антон Сосновский под­нялся со старого кресла.

—  До свидания.

Когда он ушел, Люба принялась брезгливо вы­тряхивать на газетку содержимое крышки. Вытрях­нула, завернула и пошла почему-то выбрасывать не в ведро, а на лестничную клетку, в мусоропровод.

Вернувшись, сказала Стасу:

—  Я помню этот «Мерседес». Проезжал мимо,. когда мы на шоссе стояли. Очень тихо проезжал, я еще удивилась. Но лица водителя в сумерках не разглядела.

—  Это ты кроме меня никому не говори. Бу­дешь у нас главным свидетелем.

—  Стае, но это же нечестно!

—  Поедешь   со  мной.   Выходной   отменяет­ся, — жестко сказал он. — С этим делом надо покончить как можно быстрее. Посиди пока ти­хонько, я позвоню...