НАПРАСНЫЕ ОПАСЕНИЯ
(По поводу современной беллетристики)
Впервые — ОЗ, 1868, № 10, отд. «Совр. обозрение», стр. 168–194 (вып. в свет 9 октября). Без подписи. Авторство Салтыкова установлено С. С. Борщевским — Неизвестные страницы, стр. 475–500.
Статья представляет собою одно из наиболее обстоятельных высказываний Салтыкова по общим вопросам развития современной ему литературы. В то же время ее можно рассматривать и как программное литературно-критическое выступление «Отечественных записок», перешедших с 1868 г. под редакцию Некрасова.
Название статьи и вступительная ее часть, где говорится о напрасных сетованиях по поводу «бедности нашей литературы», имеют прямой полемический адрес. На страницах «старых» «Отечественных записок», выходивших под редакцией Краевского, в 1867 г. появилась большая статья Н. Н. Страхова «Бедность нашей литературы», повторенная в 1868 г. отдельным изданием. Страхов писал в ней об упадке современной литературы. Главной причиной этого упадка он считал влияние на литературу «нигилистических», революционно- демократических идей. Новой редакции нельзя было найти лучшего способа определить свою позицию, чем полемика со статьей, нашедшей себе еще недавно место на страницах тех же «Отечественных записок» и хорошо памятной прежним их подписчикам.[249]
Вместе с тем статья H. H. Страхова была лишь наиболее приметным, но далеко не единственным печатным или изустным высказыванием по поводу «бедности» современной русской литературы, какое мог иметь в виду Салтыков. Еще в декабрьской хронике «Нашей общественной жизни» за 1863 г. он писал о «сетованиях публики на современную беллетристику». Автор статьи «Напрасные опасения» брался оспорить мнения не одной лишь критики, но и известного круга читателей — ценителей изящного, выражавших досаду на отсутствие новых ярких талантов, на новый, непривычный язык демократов-шестидесятников и предметы изображения, почерпнутые из «грязного» народного быта.
Принципиальная особенность статьи Салтыкова заключалась в том, что он рассматривал положение современной ему русской литературы с точки зрения отношения к ней воспринимающей читательской среды, «публики». Согласно суждению Салтыкова, круг читателей беллетристики мало изменился со времен 40-х годов, и большую часть читающей публики по-прежнему составляют люди, воспитанные в эстетических заветах старого времени. Поэтому изучение той самой публики, которая сетует на «бедность» нынешней литературы, возвращает автора статьи к анализу типа «человека 40-х годов».
О человеке 40-х годов Салтыков немало писал и до этого («Сатиры в прозе» — 1861, «Сенечкин яд» — 1863) и после («Один из деятелей русской мысли» — 1870, «Дневник провинциала» — 1872, «Круглый год» — 1879, «Письма к тетеньке» — 1881–1882), выдвигая на первый план то положительные, то отрицательные черты поколения людей, воспитанных этим временем. В отношении историческом Салтыков признавал огромное значение для общества идеалов 40-х годов. Он возражал, однако, против попыток искусственного сохранения и культивирования этих идеалов в иную эпоху, когда общество в целом ушло далеко вперед.
В статье «Напрасные опасения», характеризуя литературу 40-х годов и ее читателя, показывая эволюцию общественных интересов, Салтыков получает возможность сказать о тех социальных сдвигах, какие произошли в русской жизни за два десятилетия. В этом смысле статья Салтыкова, решая литературно-критическую задачу, носит в то же время публицистический характер.
По обыкновению, Салтыков почти не пользуется терминами политически определенными. Но его иносказания достаточно прозрачны. Понять автора, как обычно, помогают ключевые слова, которые в совокупности создают «эзопов язык» статьи.
Одним из таких ключевых слов является слово «досуг» (ср. аналогичное понятие «досужества» в рецензии «Новые стихотворения А. Н. Майкова», 1864). В системе иносказании Салтыкова «досуг» — синоним праздности, символ привилегий той части общества, которая эксплуатирует чужой труд. Среда, «обильная досугом», — это не бытовая и не психологическая, а прямая политическая характеристика дворянской интеллигенции.
Первая часть статьи, где рассматривается «состав» читающей публики, и посвящена выяснению исторической эволюции дворянской интеллигенции, ее отношения к новым формам жизни, «новым порядкам», явившимся в результате реформ 60-х годов, прежде всего крестьянской реформы. Публика 40-х годов, «обеспеченная относительно твердости внешних рамок», а иначе говоря, убежденная в прочности своей материальной обеспеченности и своих социальных привилегий, гордилась своей гуманностью. В действительности же, как показывает Салтыков, она лишь сменила барские забавы прежнего поколения — медвежьи травли и псовые охоты — на досуг «эстетический». Лучшая часть дворянской интеллигенции, получившая название «лишних людей», теоретически признавала насущность перемен в жизни, выступала за справедливость, сочувствовала народным бедам. Таковы, по Салтыкову, герои Тургенева — Рудин, Лаврецкий, люди благородной мысли, но не действия, не пошедшие дальше колебаний и сомнений.
Салтыков рассматривает эволюцию дворянского либерализма от 40-х к 60-м годам дифференцированно. «Лишние люди» представляли еще лучшую часть этой публики. Большинство же ее составляли либеральные «прихвостни», видевшие в пожеланиях реформ лишь «красивую сторону». Они оказались «преестественными зверобоями», как только время предъявило притязания на их «досуг». Иначе сказать, как только крестьянская реформа 1861 г. поставила вопрос об имущественных привилегиях дворянства, либералы 40-х годов стали превращаться в «злопыхателей» и смыкаться с консерваторами.
Весь этот социально-классовый анализ состава русской читающей публики понадобился Салтыкову для того, чтобы показать, в какой среде возникло недовольство современной литературой и где источник сетований на ее бедность. Автор статьи исходит из того, что требования литературы не могут идти позади требований публики, он подчеркивает «инициаторскую» роль литературы в обществе. Литература пробуждает самосознание, дает толчок его дальнейшему развитию, она ставит и выясняет новые общественные вопросы, а не просто отражает уже решенные. Ближайшим образом Салтыкова интересует оценка литературой и обществом изменений, происшедших в русской жизни «в течение последнего десятилетия», то есть после реформы 1861 г. Значительная часть дворянской интеллигенции, отмечает Салтыков, настроена против реформ, меньшая ее часть — удовлетворена содеянным, но боится идти дальше. Между тем демократическая литература 60-х годов выдвигает новые вопросы, призывает к более глубоким и радикальным переменам и оттого оказывается не по вкусу большинству публики, воспитанной в «эстетических» заветах 40-х годов. Отсюда все недоразумения между публикой и литературой, отсюда и жалобы на ее бедность.
Салтыков констатирует, что в составе русской читающей публики еще слишком невелик удельный вес «новой публики», то есть читателей из демократической, народной среды. В этом кругу «потенциальных читателей» слишком слабы начала самосознания. Интересы этой части публики в значительной мере связаны с «грубыми выгодами» — жизненными тяготами, борьбой за материальный достаток, и понятно, что литература стоит для них пока на заднем плане. Новая публика, таким образом, еще не успела воспитать в себе интерес к литературе, тогда как старая растеряла его. Так автор статьи приходит к внешне парадоксальному, но глубоко обдуманному выводу: надо говорить не о «бедности» литературы, а о «бедности» читающей публики, не готовой по разным причинам к восприятию тех идей, какие несет с собой новое поколение писателей.
Обращаясь к наследию 40-х годов уже в плане литературно-эстетическом, Салтыков стремится объективно характеризовать этот важный период русской литературы. Он видит заслугу Гоголя и писателей, вышедших из его школы, в том, что они завоевали для литературы и завещали ей честное обращение со словом и правдивое отношение к действительности. Однако впоследствии, считает автор статьи «Напрасные опасения», «дело отрицания» стало выглядеть слишком односторонним, положительный герой дворянской литературы — тип «лишнего человека» — оказался исчерпанным сполна, и возникла необходимость в поисках новых типов — «положительных и деятельных».
Не надо думать, что Салтыков — писатель-сатирик — призывает отказаться от задач отрицания и обличения и приступить к моделированию положительного героя. Мысль Салтыкова иная. Недаром он особо указывает на «расширение арены правды, арены реализма», как на необходимую предпосылку появления в литературе «новых людей». А в написанной почти одновременно с «Напрасными опасениями» рецензии на «Гражданский брак» Чернявского Салтыков саркастически пишет о литературных деятелях, которые считают, что «отрицательное отношение к жизненным явлениям бесплодно» и что «в настоящее время не отрицать и обличать, а любить должно». Главным критерием для него неизменно остается правда жизни.
Салтыков видит, что в отношении героев положительного закала литература не может похвалиться большими достижениями, она ведет, скорее, «подготовительную работу» в этом направлении, но Салтыков не считает лишним вступить в область некоторых догадок и предсказаний, чтобы очертить пути, по каким неизбежно должна пойти, на его взгляд, демократическая русская беллетристика. Свои прогнозы он строит на внимательном анализе русского общества в той его части, которая единственно и способна дать литературе тип положительного героя. Это, с одной стороны, «воспитывающая» среда, то есть демократическая разночинная интеллигенция, а с другой стороны — среда «воспитываемая», то есть народ, который стал доступнее для изображения «вследствие освобождения от внешних тенет», то есть вследствие отмены крепостного права.
«Воспитывающая среда» или «новые люди» уже были в ту пору представлены как в революционно-демократической, так и в консервативно-дворянской беллетристике. Но, рассматривая эти первые наброски портрета нового положительного героя, Салтыков согласен признать за ними в лучшем случае достоинства подготовительных материалов, черновых эскизов. Даже явное непонимание и попытки клеветы на «новых людей» для автора статьи — симптом того, что литература не может обойти их или замолчать. Перечисленные в статье черты «нигилиста», напоминающие, кстати сказать, в пересказе Салтыкова прежде всего тургеневского Базарова: неприятие на веру авторитетов, внимание к естествознанию и недоверие к метафизике, бодрость и смелость, принимаемые за «нахальство», — все это можно увидеть в «новых людях» даже сквозь ту грязь, какой забрасывают в своих произведениях героев молодого поколения авторы антинигилистических романов.
Салтыков подробно останавливается на попытках демократической литературы дать образ положительного героя. Неудачи в этой области он склонен приписать неумеренной идеализации, тому «рутинному понятию о добродетели», которое не уживается с реальной правдой в искусстве. Характеристика героев положительного закала, предстающих в литературе то «преждевременно состарившимися кадетами», то «нищими духом аскетами», относится скорее всего к эпигонам Чернышевского — автора романа «Что делать?». Салтыков мог иметь здесь в виду такие честные, но беспомощные попытки изображения «нового человека», как романы Н. Ф. Бажина «Степан Рулёв» («Русское слово», 1864, № 11–12) и «Чужие меж своими» («Русское слово», 1865, № 1–2), где очевидна и риторичность замысла, и то, что Салтыков назвал «картинами нелепого аскетизма». Незадолго до появления статьи «Напрасные опасения» Салтыков резко критиковал также молодых героев А. Михайлова (Шеллера), зараженных, по его словам, «пресным старческим доктринерством» (рецензию на роман А. Михайлова «Засоренные дороги» см. в наст. томе, стр. 265).
В статье «Напрасные опасения» Салтыков указал и на причины, по каким сочувствующие молодым героям писатели испытывают затруднение в изображении типа «нового человека». Это и внутренняя сложность нового типа людей, и трудность изображения их деятельности, поскольку условия русской действительности не дают им вполне развернуться. Очевиден здесь и намек на цензуру, стесняющую писателя в его намерениях представить героя «воспитывающей» среды в действии.
Другой источник положительных начал жизни и новых художественных типов видит Салтыков в «воспитываемой» части общества, то есть в народе. Мужик мало-помалу становится в литературе героем дня, и в качестве примера плодотворных поисков в этой области Салтыков указывает на сочинения Решетникова «Подлиповцы» и «Где лучше?». Это единственные произведения современней беллетристики, прямо названные в статье «Напрасные опасения».
Известно, что отношение Салтыкова к произведениям Решетникова не было апологетическим. И хотя он сам редактировал для журнала роман «Где лучше?», а позднее написал о нем сочувственную рецензию (см. наст. том, стр. 321), он отдавал себе отчет в ограниченности таланта Решетникова и многочисленных художественных несовершенствах его романа. В этом заключалась объективная сложность положения Салтыкова-критика. Свои интересные теоретические посылки и литературные прогнозы он лишь в малой мере и с большими оговорками мог подтвердить практикой современной ему демократической литературы. Оттого ему приходилось, избегая конкретных названий книг, больше говорить об «общем направлении» и «общем тоне» современной молодой литературы. Он вынужден был подчеркивать «подготовительный» характер в обрисовке новых типов и проблем, подчеркивать значение «собирания материалов» и т. п., уповая на грядущий взлет литературы в отмеченном им направлении.
По ряду причин, связанных прежде всего и с конкретными обстоятельствами идейной борьбы, концепция Салтыкова не учитывала творческих достижений таких писателей его времени, как Толстой и Достоевский, и это заметно сузило значение его литературных прогнозов. (Суждение Салтыкова о романе «Идиот» в его рецензии по поводу романа И. В. Омулевского «Шаг за шагом» («Светлов, его взгляды, характер и деятельность») свидетельствует о том, что он умел преодолевать узость своих позиций и пристрастий.)
