(ср. прим. к статье «Новаторы особого рода»).
Он констатирует главную объективную причину, вызвавшую «бессилие» современной литературы — наступление реакции. Отводя литературе роль агента, обновляющего и двигающего общество, Салтыков считает глубоко ненормальным явлением подчинение ее «толпе», «улице», власти «призраков». Литература — «высший орган общественной мысли», и в этом своем качестве она идет и не может не идти впереди общества. Только благодаря этому качеству она и играет предназначенную ей — воспитательную роль (ср. «Итоги. IV», ОЗ, 1871, № 4 — см. т. 7 наст. изд., стр. 462).
Несколько страниц комментируемой статьи и посвящены, в связи с этой темой, определению понятия «идеальная истина». Безусловно, речь идет о выработке социалистического идеала. «Формула истины идеальной, — пишет Салтыков, — счастье, гармония». Однако, во-первых, эта формула слишком обширна, «содержание ее недостаточно выработано и приготовлено», и, во-вторых, идеальная истина сама есть процесс, зависящий от «каждого нового открытия», от прогресса знания. (Осознание последнего обстоятельства существенно для социалистических воззрений Салтыкова и объясняет его скептическое отношение ко всякой регламентации будущего.)
Общественная мысль, органом которой и является литература, в конечном счете имеет целью — найти рациональные основания для установления отношений человека к человеку и к природе. На этой почве поисков «самые противоположные направления встречаются на каждом шагу». (Салтыков называет четыре таких направления или «школы» — социально- экономическая, политическая, реальная, спиритуалистическая, — явно отдавая предпочтение первой, социально-экономической, то есть утопическому социализму, содержание идей которой он далее излагает подробнее.)
В ряду различных направлений общественной мысли и «уличная философия» имеет свое право на существование. Но беда в том, что «легковесные», «алармисты»,[260] «охочие люди»,[261] вовсе не ограничиваются лишь пропагандой «уличных воззрений». Они клеймят всякое «несогласие мысли с ходячими убеждениями толпы, и даже молчание, названием «вредного направления».
Однако понятие «вредного направления» не было досужей выдумкой алармистов. Оно было юридически закреплено в русских законах о печати, в частности, в «законе 6 апреля 1865 года», которым предусматривалось, что «повременные» (то есть периодические) издания, «в случае замеченного в них вредного направления», подвергаются административным взысканиям (а не судебному преследованию).[262] Тем самым, в сущности, признавалась невозможность законного преследования издания по суду за «направление», в силу неопределенности самого этого понятия. Невозможность дать четкое определение понятию «вредное направление» констатировала и комиссия под председательством кн. Д. Оболенского, готовившая «Проект устава о книгопечатании»,[263] легший в основу «закона 6 апреля». «Словами вредное направление, — говорилось в комментариях комиссии к соответствующему параграфу проекта, — выражается мысль общая <…> нет никакой возможности даже приблизительно определить бесспорные признаки вредного направления…».[264] Тем не менее, несмотря на очевидную и признанную неясность формулы «вредное направление», она постоянно использовалась в цензурной практике (за «вредное направление» были закрыты в 1866 г. «Современник» и «Русское слово»).
И если до этого темой размышлений Салтыкова были отношения литературы и общества, «толпы», то теперь он обращается к уяснению отношений литературы и власти. В статье появляется термин «легальность», или законность, и предлагается поставить литературу под защиту «легальности». Пусть сохранится за алармистами «сладостное право обвинения», — говорит Салтыков, — но литература должна быть защищена законом от произвола уличных мнений и от травли, от голословных обвинений в «излишествах» и «вредном направлении».
Обстоятельно анализируя далее понятие «легальности», Салтыков предлагает ограничить отношения власти к литературе рамками закона, отвергнуть принцип административного вмешательства в дела литературы, заменить «произвол» системой, твердыми основаниями. Говоря об этих основаниях, он упоминает «драгоценную гарантию, которую приобрела в последнее время русская жизнь», имея в виду судебную реформу 1864 г., отделившую судебные органы от административных и обвинительных. Поводом к обвинению, вчиняемому властью, должны быть факты, но не направления, «проступки и преступления», но не мысль. Только строго определенные законом «преступления печати» могут стать причиной судебного преследования и соответствующего наказания. Поэтому столкновения литературы и легальности возможны лишь на «почве благочиния», другими словами — преследованию может подлежать насилие, но никак не поиски «истины идеальной».
С этой точки зрения все направления, каким бы ни было их содержание, безличны перед судом легальности (но, и это важно для Салтыкова, не безличны перед судом литературы и науки).
Салтыков, так же как редакция «Отечественных записок» в целом, понимал, однако, что до осуществления на практике подобных отношений легальности и печати еще очень далеко. Одного лишь факта перехода карательных функций от администрации к суду недостаточно для ограждения печати от произвола. Эту точку зрения высказал, например, Г. З. Елисеев, полагавший, что ошибается тот, кто думает, будто «стоит нашей прессе освободиться от кары администрации и поступить в исключительное заведование судебной власти, и тогда она будет вполне обеспечена в своем правильном развитии» («О направлении в литературе». — ОЗ, 1869, № 8, отд. «Совр. обозрение», стр. 400). В самом деле, первые же процессы печати показали обоснованность этих опасений. Так, Салтыков указывает на «неравенство меры» наказания, примененной судом по отношению к органам разных направлений, имея в виду процессы демократического «Современника» и крепостнической «Вести», обвинявшихся в нарушении законов о печати (см. прим. к стр. 119). «Легальность» в этом случае оказалась равносильной административному произволу. Результаты этих двух процессов о печати, не имея ничего общего с тем, что разумел под легальностью Салтыков, полностью отвечали требованиям власти, изложенным, например, в секретной инструкции министра внутренних дел цензорам столичных цензурных комитетов от 23 августа 1865 г. (данной за неделю до вступления в действие «закона 6 апреля»). Салтыкову, конечно, был известен этот конфиденциальный документ: его полемика прямо направлена в адрес инструкции П. А. Валуева, в которой, в частности, говорилось: «Относительно повременных изданий постоянно должно иметь в виду их отличительное свойство непрерывных проводников впечатлений на публику. Посему они могут сообщать свои взгляды и стремиться к своим целям, не формулируя категорически этих взглядов и целей, но выражая их рядом намеков, недоговоров, повторений и других редакторских или издательских приемов. При наблюдении за повременными изданиями цензоры обязаны прежде всего изучить господствующие в них виды и оттенки направления и, усвоив себе таким образом ключ к ближайшему уразумению содержания каждого из них, рассматривать с этой точки зрения отдельные статьи журналов и газет». Издание должно строго преследоваться, если его направление есть «в каком-либо отношении вредное или противоправительственное». «Случайные ошибки или недосмотры, — говорилось далее в инструкции, — не составляющие сознательных последствий предвзятого направления, могут быть, смотря по сопровождавшим оные в каждом отдельном случае обстоятельствам, преследуемы с меньшей строгостью или составлять предмет некоторого снисхождения относительно журналов и газет, отличающихся дознанною благонамеренностию».[265]
«В силу действующего права печати судебная власть точно так же может из направления делать факт преступления, corpus delicti, как и администрация, — продолжал развивать свою мысль в статье «О направлении в литературе» Елисеев. — В чем же тогда существенная разница между ними и какое существенное приобретение получает пресса из того, что она перейдет в руки судей?» (стр. 400). Больше того, в условиях, когда тон задают «ловкие люди» («охочие люди», «алармисты» — по Салтыкову) и печать подвергается травле, надзор администрации даже предпочтительнее судебного преследования. Все дело в лицах, осуществляющих этот надзор. Трезво оценивая современное положение печати, Салтыков вместе с тем принципиально не мог разделять такого взгляда. Возможно, именно Елисеева имел он в виду, говоря о возражениях против «выхода к легальности», «представляемых людьми совершенно противоположного лагеря». Как бы то ни было, «выход к легальности» есть все-таки наиболее рациональный и наиболее обеспечивающий литературу от случайностей в будущем».
Таким образом, первейшая «насущная потребность литературы», по Салтыкову, заключается в освобождении ее от «соглядатайства» общественной реакции и от административного произвола, от подчинения ее «уличной философии» и преследований за направление. Только при этих условиях литература сможет осуществлять свое истинное предназначение: готовить почву будущего, формулировать идеальную истину.
Стр. 96…утверждение грубых уличных истин, вроде проповедуемых современными беллетристическими знаменитостями… — См. прим. к статье «Уличная философия».
Стр. 101. Радикалы… современники «Аонид» и «Подснежников»… в тоске по Хлое влачащие последние дни своего существования, но воспользовавшиеся уничтожением крепостного права, чтобы ожесточиться… по их мнению, все направления одинаково злокачественны… — Характеризуя архаическое миросозерцание «радикалов», рассматривавших литературу как источник «приятных отдохновений», Салтыков употребляет в нарицательном смысле названия альманахов H. M. Карамзина «Аониды» (1796–1799) и Е. В. Аладьина «Подснежник» (1829– 1830). В 1863 г., рецензируя «Князя Серебряного» А. К. Толстого, Салтыков уже намечал такое нарицательное использование названия карамзинского альманаха, иронически заключая, что роман Толстого «был бы весьма приятным явлением в «Аонидах» (см. т. 5 наст. изд., стр. 352). Хлоя — распространенное в русской сентиментально-романтической поэзии условное имя возлюбленной поэта. Радикалы — характерное для Салтыкова сатирическое переосмысление привычных понятий (ср. «подтягивательный нигилизм», «анархисты успокоения» и т. п.). Здесь — в первую очередь, по-видимому, крепостники и их орган «Весть», видевший своих противников в «либералах «Колокола», «Русского слова», «Москвы», «Голоса» и «Московских ведомостей» («Весть», 1869, № 121 от 3 мая). Однако, как это видно из дальнейшего, Салтыков относит к лагерю «радикалов» и литераторов, сгруппировавшихся в 1869 г. вокруг журнала «Заря» или близких этому журналу. См. след. прим.
Стр. 102. Фет, как стихотворец, Григорий Данилевский, как романист, Шубинский, как историк, Страхов, как критик, и Фрол Скобеев, как драматург, — вот имена, любезные современникам Аонид. — «Эмбрионической» поэзии Фета Салтыков посвятил в 1863 г. рецензию (см. т. 5 наст. изд.), о его тенденциозно-крепостнических «письмах» «Из деревни» он писал в апрельской хронике «Нашей общественной жизни» за 1863 г. (см. т. 6 наст. изд.). Данилевский охарактеризован Салтыковым в рецензии на его «Новые сочинения» (ОЗ, 1868, № 8; см. наст. том), как «родоначальник школы легкомыслия в литературе». Так как первые романы Данилевского были напечатаны во «Времени», Салтыков связывал его с направлением «почвенничества», «возродившимся» в 1869 г. в журнале «Заря». Исторические изыскания С. Н. Шубинского Салтыков высмеивал неоднократно, в частности, в «Истории одного города» (см. также в «Приложении» к т. 8 письмо к А. Н. Пыпину от 2 апреля 1871 г.). Литературно-критическая деятельность H. H. Страхова во «Времени» (1861–1863), «Эпохе» (1864–1865), «Отечественных записках» (1866–1867) и, наконец, «Заре» (с 1869 г.) была подчинена борьбе с «нигилизмом», «отрицательным направлением» в литературе. Очень показательно, что этой тенденцией проникнута и его более поздняя статья «во славу» Карамзина («современники «Аонид»!), появившаяся в октябрьской книжке «Зари» за 1870 г. под весьма характерным названием «Вздох на гробе Карамзина». Фрол Скобеев — под этим именем Салтыков разумеет драматурга Д. В. Аверкиева, первое драматическое произведение которого «Мамаево побоище» было напечатано в 1864 г. в «Эпохе». Во второй книжке «Зари» за 1869 г. в «Театральных заметках» (подпись: Л. Н. А—въ <Л. Н. Антропов>) был дан благожелательный отзыв о поставленной на петербургской сцене пьесе Аверкиева по мотивам русской повести XVII в. о Фроле Скобееве (или Скабееве) — «Комедия о российском дворянине Фроле Скобееве и стольничьей, Нардын-Нащокина дочери Аннушке». В третьей книжке «Зари» «Комедия…» была напечатана.
Люди соглашения… — Возможно, имеется в виду официальный либерализм, всецело основанный на «предупредительностях» и «карательностях».
Стр. 103. Вот между каких двух старцев находится новейшая Сусанна, называемая русскою литературою… — Сусанна и старцы — библейский сюжет, особенно распространенный в живописи, об искушении Сусанны двумя старцами.
Стр. 111…сладостное право обвинения… бывают случаи, когда на нем одном основывается положение человека в обществе… — По-видимому, намек на положение, которое занял во второй половине 60-х годов Катков в официальных и правых кругах русского общества.
Стр. 118…движение вперед собственно и есть та охранительная сила, которая ограждает общество… — См. статью «Человек, который смеется» и прим. к ней.
Мы не называем здесь ни одного из наших литературных направлений, но просим… припомнить то из них, которое… стремится погрузить русский народ в положение бессрочного детства… — Речь идет о славянофильстве.
Стр. 119…задавшись мыслью исключительно поддерживать мнения, дорогие толпе, легальность… встретится лицом к лицу не с одним и не с несколькими, а вдруг со всеми литературными направлениями, и вынуждена будет признать себя обязанною преследовать их все с одинаковою силою. — Действительно, в 60-х годах административным и судебным преследованиям подвергались издания, служившие явными «вместилищами уличного праха», например, «Московские ведомости» и «Весть» (Катков писал в передовице № 18 «Московских ведомостей» за 1869 г.: «Почти каждая статья наша, имевшая какое-либо значение, появлялась на свет не иначе как после тяжкого предварительного боя с цензурой»). Славянофильская газета «Москва», издававшаяся И. Аксаковым, после многочисленных предостережений и приостановок, была в октябре 1868 г. запрещена.
…по поводу преследования, которому подвергся один из органов русской печати. — Речь идет о происходившем в январе — феврале 1868 г. судебном процессе по делу издателя газеты «Весть» В. Д. Скарятина и его сотрудников H. H. Юматова и Г. И. Кори, обвинявшихся в нарушении постановлений о печати. В ряде статей газеты «Весть» выражалось неодобрение оправдательному приговору, вынесенному С.-Петербургским окружным судом в августе 1866 г. по делу Ю. Г. Жуковского, автора статьи «Вопрос молодого поколения» и А. Н. Пыпина, редактора журнала «Современник», где эта статья, в №№ 2 и 3 за 1866 г., была напечатана (см. «Судебный вестник», 1866, №№ 29 и 30 от 1 и 2 сентября). «Весть», резко и грубо нападая
