написанных буквах смысл, понять непонятное. «Вера придает им силу, больше нечему», — усмехнулся он, и тут стык вагонов резко качнулся сильнее обычного. Толика потянуло вниз и вправо. Чтобы удержать равновесие, он схватился за ручку двери, выронив восьмиугольник. Тот, блеснув на прощание в солнечном луче, исчез под ногами. Был и нет, навсегда запутался в сети железнодорожных дорог России. «Черт! — подумал Толик. — Черт!» И тут его охватил непонятный страх, какой бывает у алкоголиков во время белой горячки. Захотелось сжаться, превратиться в ничто, недоступное чужому взгляду, поскольку нахлынуло ощущение присутствия более могущественной и злой, что характерно, жутко злой силы. Пытаясь справиться с немотивированным ужасом, сковавшим тело, он широко открыл рот, чтобы вдохнуть, но глубокого вдоха не получилось. Легкие словно перемотали несколько раз кожаными ремнями. Он ударил левым кулаком себя в грудь посередине, ударил еще раз. Вдруг дверь из соседнего вагона отворилась, и на Толика налетела женщина с выжженными пергидролем волосами, похожими на паклю.
— Господи! — взвизгнула она. — И здесь от вас не спрячешься!
Он шагнул вперед, в тамбур вагона, из которого она выходила. Обесцвеченная что-то еще проворчала, но ветер унес слова, растворив их в стуке колес.
Толик попытался вдохнуть еще раз. У него получилось. Вместе с воздухом душу оставил страх. «Сила оберега в вере, а если верить со всей силы в победу и удачу, то он не нужен», — решил Толик, вспомнив, как «подмигнул», переворачиваясь в воздухе, восьмиугольник. Потом еще раз вдохнул и резко выдохнул. Развернувшись, пошел к себе в вагон.
У проводника было чисто. Его попутчики ушли. Толик оплатил белье, купил воду.
— Чай будете? — предложила девушка, хлопая загнутыми кверху длинными ресницами, окрашенными в синий, под стать форме, цвет.
— Только подстаканники, если можно, — ответил он, шелестя целлофаном, в который было упаковано белье.
— Для вас все что угодно, — растягивая слово «угодно», как резину, заигрывала девушка.
Толик, не сказав ни слова, взял подстаканник с выпуклым изображением серпа и молота спереди и колосьев с пятиконечными звездами по бокам, кивнул и вышел.
Чтобы завести с ним отношения, студенты предложили вместе пообедать. Толя согласно кивнул. Присоединившись к компании, достал из пакета, спрятанного под столом купе, консервы, курицу-гриль, пресервы. «Пузо» присвистнул:
— Это я удачно зашел!
«Очки» слез с верхней полки, усевшись рядом с Толиком и предложив выпить по маленькой.
— Я все свое ношу с собой, — сказал он и полез обратно на свою полку, где прятал пакет с выпивкой.
— На полчасика, по любому, — хихикнул «Пузо», потирая ладони.
«Еж» был самым немногословным в компании. Он с серьезным видом достал бутерброды с копченой колбасой и сыром, вареные яйца и коробок спичек к ним. В коробке находилась соль, резко пахнущая йодом.
— Я пить не буду, — подняв голову вверх, где шуршал целлофаном «Очки», сказал Толик.
— Толь, за знакомство, — протянул «Пузо».
— Ребят, — посмотрев в глаза «Пивному животику», настаивал мужчина, — вы можете пить, сколько в вас влезет, но я сейчас поем, потом схожу в ресторан за кофе, затем буду спать, договорились? Я вчера схоронил отца, знаете, что это такое?
— Соболезнуем, — в голос ответили студенты.
«Очки» спустился, сжимая за горлышко бутылку водки.
— Мы так, символически выпьем, — сказал «Еж», расставляя стаканы.
— А вы кем в Москве работаете? — проведя раскрытой ладонью над столом, что означало — «давайте кушать», спросил «Пузо».
— Дизайнером, рекламу разрабатываю, — ответил Толик, сняв с хлопком пластмассовую крышку с селедки в свекольном соусе и майонезе.
Он чувствовал себя очень старым, умудренным жизнью. А еще ему было спокойно. Прежде чем вернуться в купе от проводника, он снова выходил в тамбур. В вагоне их два, так вот он ходил в тот, где не курят. Оттуда он позвонил Полине. Связь была неважная, но он поговорил с ней, и ему стало легче. У мамы настроение чуть поднялось, она даже смеялась, хотя их с Полиной впереди ждала «камеральная» уборка. Толя попросил объяснить, что это за уборка такая. Полина весело ответила, что налоговая инспекция проводит «камеральные» проверки и проверки на месте. «Все бухгалтера боятся и ту и другую, но первая все же более всеобъемлющая. Назвав уборку „камеральной“, Полина хотела сказать, что они будут убираться везде. „Сразу попрошу не волноваться, мне можно и полы мыть, и шкафы разбирать“, — добавила женщина. Услышав о большой уборке, Толик испугался: вдруг женщины найдут спрятанные им вещицы, но что он мог изменить?
Еще Полина спрашивала, повезло ли ему с попутчиками. Толик ответил, она рассмеялась, потом смутилась своей радости и замолчала. Тогда Толик захохотал сам, и она присоединилась к нему. «Я люблю тебя», — сказал он, прежде чем отключиться. Сейчас же он пережевывал хлеб с мягкой селедкой в компании троих студентов и был расслаблен. Его страхи смололись под жерновами колес железнодорожного состава.
— И много платят за рекламу? — не постеснялся «Пивной животик», накалывая на искривленные зубья алюминиевой вилки ломтик сочной курицы-гриль, лежащей в одноразовой тарелке.
— Достаточно, — ответил мужчина, сделал еще один бутерброд с селедкой и начал его есть.
— А мы учимся на экономистов, — сказал «Очки», зачерпнув столовой ложкой красную икру из консервной банки, открытой Анатолием. — Первый курс позади, еще четыре, ты только жди.
— Ну ты и дурак, брат, — улыбнулся «Пузо». — Сила в шутке, брат, не та, чтобы песню исковеркать. Шутка за душу брать должна.
— Не ерничай, звезда полей кукуруза, — парировал «Очки»; его рука, держащая бутерброд, дрогнула, и несколько икринок полетело вниз ему на колени.
— Между первой и второй перерывчик небольшой, — достав бутылку, которую зажимал между ног, произнес «Ежик».
— Давай наливай!
— Наливай давай!
Выпалив эти фразы из мультфильма «Масяня», «Очки» и «Пузо» разразились хохотом. Глядя на них, Толик тоже засмеялся.
— Смех без причины означает, что или у вас не все дома, или вы интересная женщина, — повторил услышанную на днях по радио шутку «Еж» и загыкал, отчего бутылка в его руке затряслась, позвякивая о края стакана и проливая водку на стол.
— Ээээ! Осторожнее, Шарапов! — возмутился «Пивной животик», протянув руку к бутылке.
Толик не мог унять смеха. Ему казалось, что он находится в бездарном цирке или, если точнее, сидит у экрана телевизора, транслирующего юмористическую программу. В ней сатирик зачитывает с листка бумаги плоские, как камбала, тупые, как обух топора, шутки, а зрители в зале тем не менее «катаются по полу». Он же бесится оттого, что не понимает веселья этих людей, и ему смешно от их тупости и от того, что им смешно.
— Ребят, — вытирая проступившие в уголках глаз слезы, сказал он. — Дайте-ка я выйду. Вы развлекайтесь, договорились?
— Наелся, что ли? — удивился «Пузо», посмотрев на ломящийся от еды стол.
— Вполне, — подходя к двери, ответил Толик. — «Ал би бэк», — подражая манере Арнольда в кинофильме «Терминатор», произнес он, выходя из купе.
— Цитировать фразы из старых фильмов дурной тон, — прокричал ему вослед «Пивной животик», отчего Толик рассмеялся еще сильнее.
Смех оставил его только в туалете. Закрыв дверь на защелку, он набрал воды в ладони, сложенные лодочкой, нагнулся и плеснул себе в лицо. Пахло хлоркой и испражнениями. В чуть приоткрытое окно, стекло которого было замазано белой краской, проникал запах смога, мазута. Посмотрев в зеркало, по бокам облезающее, Анатолий вспомнил увеличенные глаза «Очков» и снова растянул губы в улыбке. Вагон качнуло, кто-то дернул за ручку двери, пытаясь войти.
— Занято! — крикнул мужчина, ощутив резь в низу живота при одновременном вздутии.
Он огляделся, рассчитывая найти хоть что-нибудь, похожее на туалетную бумагу. Но внутри не было даже газетного обрывка. В животе какой-то маг словно надувал воздушный шарик. Мысленно плюнув на гигиену, Толик приспустил трико, в которое переоделся до того, как сели обедать, приподняв одну, затем другую ногу, поставил их на обод металлического унитаза. Штормило. Ручку двери дернули. Он не стал кричать, что занято, и так понятно…
В мыльнице лежал оплывок хозяйственного мыла. Он тщательно вымыл руки, повернул защелку и вышел. На него зло смотрела пара глаз, подведенных синего цвета карандашом, с длинными ресницами, похожими на накладные.
— Что так долго? — отпихивая его в сторону, протискивая в туалет крупное тело, буркнула женщина.
— Личинку откладывал, — не поворачиваясь, ответил Толик и рассмеялся.
Он дошел до вагона-ресторана, покачиваясь вместе с составом. Там было безлюдно и не особо душно. Старая магнитола выдавала музыкальные пассажи эпохи диско. Композиции, знакомые Толику по школьным годам, просили вернуться в то время, но он не хотел вспоминать, да и не любил, если честно. Он привык жить будущим, стремясь к достижению поставленных целей, в осуществление которых всегда верил, и жизнь доказывала его право на такую веру. Единственная вещь, которую он вспоминал часто и с радостью, это первый приезд в Москву, первые шаги по Красной площади. Какая улыбка сияла в тот момент на его лице, словно у болвана какого-то. А какое чувство охватило душу! Будто за спиной крылья выросли.
— Налейте мне кофе и плитку шоколада с пачкой вон того печенья, — сделал он заказ в вагоне-ресторане.
— Это все? — недовольно спросила женщина в белом чепчике, сидящая за первым столиком зала, на котором одиноко стояла пустая картонная коробка из-под жевательной резинки.
— Пиво у вас холодное?
— Только дорогое, — ответила она.
— Перед уходом я возьму три бутылочки, — сказал мужчина, отсчитывая деньги за кофе, шоколад, печенье. — Но только холодное!
Забрав часть заказа, он сел за одним из столиков дожидаться кофе. Его принесли через минуту в одноразовом стаканчике с одноразовым пластмассовым подобием ложечки, больше похожим на штуку, которой отоларинголог прижимает язык пришедшего на осмотр человека.
Толик проводил взглядом официанта в рубашке с засученными рукавами, распечатал упаковку шоколадки. Он предпочитал черный. Потом порвал бумажную обертку печенья.
Он слушал музыку из школьных лет, надламывая плитку шоколада, сдобное печенье и отправляя их в рот, размачивая там до жидко-вязкой консистенции, проглатывая, запивая небольшим глотком кофе. Иногда через вагон-ресторан проходили люди. Некоторые смотрели на цены и спешно удалялись, некоторые, с ворчанием, расплачивались, покупая то, без чего не могли вытерпеть (пиво, сигареты). Постепенно за соседними столиками стали появляться желающие перекусить горячими пельменями, подогретыми в микроволновке чебуреками, хот- догами, беляшами. Кое-кто заказывал вино. Толик слушал музыку и не спеша ел шоколад с печеньем. Лишь раз он вставал, чтобы повторить заказ кофе. Тогда же женщина в чепчике его спросила:
— Пиво для вас придержать? Сейчас народ пойдет, заберут!
— Придержите, — подтвердил он, заплатив за очередную порцию кофе.
Съев плитку шоколада наполовину, он позвонил Полине. Она сказала, что соскучилась и попросила возвращаться быстрее. Он заверил, что постарается, а потом рассказал о том, что делает. Она предложила ему поговорить с мамой, он согласился. Мать переживала, что он так спешно уехал. Голос у нее был бодрый, но слышалась в нем какая-то надломленность, словно воздух нагнетали в полость, имевшую трещину. «Мам, ты присматривай за Полиной. Я вынужден был поехать, поэтому я прошу тебя, следи за ней. Ты единственный человек на свете,
