луками и в точности теми же кустарными стрелами. И ветер специально для них тише не дул, и солнце в глаза светило точно так же, и прочие условия у меня и у них были теми же, один в один. Различалась только меткость — причём не в мою пользу.
Я старательно выполнял все указания наставников по стрельбе. Копировал стойки, ухватки, темп дыхания и момент его задержки, — всё до точки, что только мог скопировать. Но результаты от этого обезьянничанья улучшались слишком медленно. И копипаста, увы, в случае со стрельбой тоже ни фига не помогла. Точнее, помогла не больше, чем в случае с чтением следов. Я даже знал, в чём тут засада — в том самом «девизе», озвученном мной и молчаливо признанным за формулу, управляющую моей жизнью. Да: я правильно стоял, правильно дышал, правильно оттягивал тетиву и правильно отпускал её. Но перенимая внешнее, я никак не мог подобраться к сути. На стрельбище я не был, а именно что казался. И, похоже, приблизиться к сути стрельбы из лука так, как приблизились к ней сделавшие сотню тысяч выстрелов и более, я бы смог не раньше, чем сам выпущу по мишеням хотя бы десяток тысяч стрел.
Наверно, это и есть ограничение для применения копипасты. Не хочу хвастаться, но родной язык я знал на отлично, да и вообще не имел проблем с абстрактным мышлением. Словарный запас Шекспира составлял двадцать тысяч слов; мой словарь обширнее в разы. И это опять же не хвастовство, а простая констатация факта. Кроме прочего, русский язык грамматически сложнее английского, и это тоже факт. Когда приходится изучать не просто слово, но слово в тех формах, которые оно может принимать, да ещё учитывая, что в русском тоже полно исключений из правил — это дополнительно не слабо нагружает ум, попутно его развивая.
Собственно, я к тому, что варрэйский и прочие местные языки по сложности до русского не дотягивали и близко. Некоторые проблемы доставила мне только развесистая система склонений, но если брать один лишь тезаурус, то варрэйский на фоне родного мог бы показаться оленёнком подле матёрого лося. При языковой копипасте я лепил меньшее к большему — отчего заговорил на изученном сравнительно легко, быстро и чисто. Но когда я пытался применить копипасту к навыкам, для меня ранее вполне чуждым, всё выходило ровно наоборот.
И диво ли, что, образно выражаясь, к чахлой корневой системе комнатного растения никак не хотела приживляться разлапистая трёхсотлетняя ель?
Но мелкие неудачи — это мелкие неудачи и не более. Всё-таки моя основная специализация никак не связана с ремеслом следопыта или лучника. Если я захочу поохотиться, то использую для поиска дичи магорадар; если захочу поразить мишень на большом расстоянии — использую один из боевых форстрюков. Совсем другое дело, если окажется, что копипаста не поможет мне с заимствованием магических умений… вот это стало бы поистине неприятной новостью.
Хотя — новостью ли? Ещё только выдумав и применив её на потерявшем сознание Анире, я засомневался, что копипаста способна качественно скопировать магические умения. Чуть позже, пытаясь повторить Взор Толмача, я столкнулся с невозможностью сознательного повторения более-менее сложных заклятий без проникновения в их суть.
А вот теперь, во время спецкурса по магии, я с ужасом заподозрил, что с иными сторонами магического искусства сама возможность «проникнуть в суть» для меня окажется, как минимум, сильно затруднена. Очень сильно.
И хорошо бы, если бы она вообще оставалась, такая возможность…
— Говорят, тебе подчиняется огонь, — сказал Лараг Кремень.
С виду он вовсе не походил на мага. В том смысле, что балахонистых роб и «монашеских ряс», как воцерковленные маги, не носил. Сейчас, например, он оделся просто и практично: кожаные сандалии на шнуровке, широкие штаны, свободная шёлковая рубаха, стянутая шнурами в талии, горле, а также у запястий и локтей. У пояса висели парные широкие ножи-мечехваты, смахивающие на однорогие саи: короткие тяжёлые ножи с односторонней заточкой, у которых с не заточенной стороны из рукоятей «росли» стальные усы длиной в две трети основного лезвия. В том, что Лараг очень даже неплохо владеет своими мечехватами, я успел убедиться: мы только-только ушли с песков, то бишь площадок для отработки приёмов ближнего боя.
А ещё Кремень — полноправный Охотник с правом на одиночные миссии — считался одним из лучших учеников Керма Пекло. Глаза он имел голубые, черты лица гармонично-мужественные, светлые волосы заплетал в короткую косу; а если ещё учесть поджарую, но мощную фигуру, то ничего странного, что девицы и женщины различных возрастов падали к его ногам штабелями. А он, не будь дурак, вовсю этим пользовался.
— Ещё говорят, что пришедшие вместе с тобой посвящённые маги зовут тебя мастером.
— Это они… преувеличивают.
— А что насчёт огня?
— Тут всё точно.
— Ну, тогда зажги что-нибудь. А я посмотрю.
Ещё когда я отвечал, Кремень начал… ну, наверно всё-таки лучиться силой, как бы по-дурацки это ни звучало. А ещё огненный сигль на его теле выбросил языки энергии, охватившие всю ауру мага каким-то свечением.
Наверно, так он готовился «смотреть». А ещё, пожалуй, контролировать меня.
— Вот, пожалуйста, — сказал я, вызвав над отставленной в сторону и развёрнутой вверх левой ладонью язык огня в локоть высотой. Ну, вообще-то просто повысил в избранной области температуру и добавил соответствующего рыжеватого свечения.
Лараг натуральным образом прибалдел.
— И долго ты можешь держать… — быстрая тень какого-то чувства в глазах, — вот это?
— Сколько угодно.
— Угум. А уплотнить?
— В смысле, сделать жарче?
— Да.
Вместо ответа я где-то за секунду раскалил область над ладонью где-то до двух тысяч градусов. Или, может, больше. Свечение я сделал бело-голубым.
Ладонь, кстати, начало ощутимо припекать.
— А ещё?
Чуть приподняв область накаливания, я сконцентрировался и дал жару. Мне уже и самому стало интересно, насколько я смогу поднять температуру.
Трюк с дополнительным свечением не понадобился. Раскаляемый воздух начал светиться сам — режущим глаз белым светом. Мне пришлось на ходу добавлять к форсфайру оболочку двойного форсгрипа: внутреннюю — чтобы воздух не покинул припекаемую область, внешнюю — чтобы холодный воздух снаружи не попал внутрь и ничего не остудил. Кстати, руку я опустил и прикрылся от этого шабаша отражающей тепловое излучение плёнкой магозеркала.
Предосторожность не лишняя, потому что в плену двойной оболочки равномерно светилась уже самая настоящая плазма. Яркость её свечения, правда, больше не росла, потому что мне просто не хватало концентрации на форсгрип, способный удерживать высокоскоростные частицы сильно ионизированного газа. Так что этот газ становился всё горячее и разрежённее, но не ярче.
Остро пахло жаром и озоном.
— Хватит, — выдавил Кремень. Обернувшись к нему, я обнаружил на лице мага гремучую смесь недоверия, ужаса и отвращения.
Стоп. Отвращения?!
— Я начинаю понимать учителя, — по-прежнему сдавленно сообщил Лараг, пока я отменял свои трюки — по очереди, чтобы чего не вышло. — Не знаю, что ты за маг и кто научил тебя… вот тому. Но владеешь ты не огнём.
— А чем тогда?
— Не знаю. И знать не хочу!
Переварив иррациональную обиду, я почти спокойно заметил:
— Мне казалось, что желание знать определяет суть мага в ещё большей степени, чем желание
